Российская газета | Иван Антонович, легендарный летчик-испытатель Михаил Громов в своей книге написал о вас так: "Паренек из Орловской области совершил во время войны подвиг, равного которому нет в мире. Он пришел ко мне после тяжелого ранения, результатом которого была ампутация до плеча левой руки. Пришел просить разрешения на полеты (это - без руки-то!), хотя был, естественно, признан негодным к летной работе вообще..." Как вообще удалось попасть на прием к самому командующему 1-й воздушной армией?
Иван Леонов | Сам Михал Михалыч, может, и не отгораживался от нас стеной, но попасть к нему действительно было непросто - охрана, штабист, адъютант, особист, дежурный офицер свою службу знали хорошо. И это справедливо - мало ли кто с какой дурью придет? Но я перехитрил их всех, хотя пойти на хитрость заставила жизнь - уж больно мне летать хотелось.
РГ | Кстати, откуда у вас эта тяга к небу? Потомственное?
Леонов | Какой там. Родился в небольшой деревушке. Поскольку наша семья жила испокон веков в лесу, то и дед мой, и отец, и братья его были плотниками, бондарями. Но я после школы поступил в железнодорожное училище в Брянске, куда однажды пришли два летчика-инструктора из аэроклуба - агитировать учиться и "на летчика". Записался первым. Утром - полеты, днем строил бронепоезда, вечером - средняя школа.
Перед войной направили в Армавирскую истребительную школу пилотов. Первым из нашего набора вылетел самостоятельно в аэроклубе на У-2, первым - на истребителе И-16 в школе. Кто из предков заложил в гены любовь к небу, не знаю, но то, что их у меня оказалось в избытке - факт.
РГ | А не боялись, что Громов, который не терпел никаких нарушений летных законов, сочтет вас, мягко говоря, не совсем нормальным? Ведь даже без мизинца на руке списывали человека из авиации.
Леонов | Об этом даже не думал. Война... Я такого насмотрелся, а уничтожать фашистов меня учили только с самолета.
РГ | Где и как вы их начали бить?
Леонов | 28 июля 1941 года меня в числе 24 лучших выпускников отправили служить в Монголию. Вначале я воспринял это назначение как насмешку: немцы к Москве рвутся, а нас в тыл загнали. Но в Монголии освоил полеты по приборам, научился летать ночью. Оттуда нас перебросили в Арзамас, где мы переучились на Як-7, и только потом - под Москву.
После "ласточки" И-16 истребитель Як-7 показался мне вороной. Потом освоили Ла-5 и стали перегонять эти самолеты на фронт. Вот там я увидел, как немцы нас били. Нашего же брата в начале войны групповому бою не учили, осматриваться в небе мы не умели...
Но на войне учишься быстро. Так что в 1943 году, когда наш полк отправили на фронт, мы уже кое-что умели. К этому времени спесь с немцев сбили под Москвой, под Сталинградом им бока еще крепче намяли, а тут и битва на Курской дуге подоспела. Наш 192-й истребительный полк бросили туда.
РГ | А как сложился первый бой?
Леонов | Я после него чуть под трибунал не попал. Мы сопровождали на Ла-5 группу "горбатых" - штурмовиков Ил-2, шедших на штурмовку вражеских эшелонов на станции Змеевка. Я был ведомым у Виктора Волкова. И вдруг вижу - на встречном курсе пикирующие "юнкерсы". Для них ничего святого не было, крушили всех подряд: колонны беженцев, санитарные поезда, нашу пехоту... Ну я и рванул навстречу. Сбил одного, погнался за вторым. Он попытался улизнуть в дым - Курск-то горел, кружил вокруг водокачки, дожидался, пока я уйду. Я бросился в атаку, хотя боеприпасы кончились. Нервы у немца не выдержали, он заложил слишком крутой вираж, зацепил крылом купол башни и рухнул. Пехота внизу ликовала...
Вернулся на свой аэродром - вызывает командир полка: "Вы что позволяете себе, Леонов? "Горбатых" без прикрытия решили оставить?! Да за такие вещи расстрелять мало!" Я пробормотал, что сбил два "юнкерса". "Хоть десять!" Каким-то чудом все обошлось...
А через несколько дней сбили уже меня. Я попытался сбить пламя, но когда оно загудело уже в кабине, выпрыгнул с парашютом. Хорошо, что мы уже были над своей территорией. Приземлился неудачно - ногу вывихнул. Но к 5 июля, когда началась Курская битва, я уже был в строю.
РГ | О танковом сражении под Прохоровкой знают все. А что творилось в небе?
Леонов | В воздухе лишнего болтать не положено. Но я на всю жизнь запомнил, как в одном из боев, когда смешались в кучу свои самолеты, чужие, когда, казалось, все небо нашпиговано росчерками трасс, взрывами, кто-то из летчиков крикнул в переговорное устройство: "Это же ад!"
Точнее не скажешь. Я за 14 дней сделал свыше сорока вылетов. Воевал, похоже, неплохо - за ту боевую работу меня наградили двумя орденами Красного Знамени. Наверное, заработал бы и больше, если бы не сбили. До сих пор не могу себе этого простить.
РГ | Даже спустя шестьдесят два года?
Леонов | Такие ошибки срока давности не имеют. Я что, не знал, что все летные законы написаны кровью? Знал, и все же нарушил один из них.
РГ | Какой?
Леонов | 15 июля я сделал пять боевых вылетов. Думал, дадут отбой, но поступил приказ слетать на разведку и фотосъемку железной дороги Орел - Поныри, по которой немцы подвозили живую силу и боеприпасы. Летел ведомым у командира эскадрильи старшего лейтенанта Шестака. Чем такие полеты сложны? Главное - ты не должен вступать в бой, даже если находишься в более выгодном положении, чем встреченный противник. Надо лететь "домой", где ждут результатов съемки. Мы же с Шестаком, после того как выполнили задание, атаковали двух "фоккеров", которых увидели ниже нас метров на двести. Уж больно легкая добыча подвернулась.
Пошли в атаку, я одного сбил. И тут мы с командиром разошлись в разные стороны. Это была грубейшая ошибка, но на войне всего не предусмотришь. Уже вечерело, поэтому мы и не заметили еще четыре "фоккера", которые "висели" выше. Они-то и взяли в "клещи". Чудом выпрыгнул из вспыхнувшего самолета, и тут "фоккеры" решили меня добить...
Очнулся в медсанбате. И узнал, что левую руку пришлось ампутировать вместе с лопаткой. Начались скитания по госпиталям. Но только пошел на поправку, начал думать, как вернуться к полетам.
РГ | И как это все-таки удалось?
Леонов | В госпиталь, где я лежал, приехал начальник отдела кадров 1-й воздушной армии полковник Жук. Он рассказал, что летный состав, списанный с летной работы, можно использовать в штабах, на станциях наведения. И хотя раны еще зажили не совсем, я попросил направить меня на такую станцию. В кармане лежало к тому же рекомендательное письмо от врача госпиталя - родной сестры начальника штаба армии генерала Пронина. Она сказала: "Я прошу брата помочь тебе. Он сделает все, что может..." Вот это письмо и помогло попасть на прием к Громову. Вошел, ноги ватные. Командующий был не один, за длинным столом сидели несколько офицеров и начштаба Пронин. Громов улыбнулся: "Значит, летать желаете? Похвально. Но как вы будете двигателем управлять, руки-то у вас нет?" "Если будет разрешение, можно приспособить управление газом, как у мотоцикла, - голос мой дрогнул, - есть и другие варианты".
И тут послышался голос Пронина: "Михаил Михайлович, не слушайте вы его бредни. Пусть-ка он идет в штаб армии, мы ему найдем работу по душе. Зачем нам циркачество? Летчиков, что ли, не хватает?" Такого удара от человека, на помощь которого рассчитывал, я никак не ожидал. Почувствовал, как похолодели руки и ноги. Да и левая, которой давно не было, тоже похолодела. "Нет, - повернулся к нему Громов. - Вы просто плохо знаете психологию летчика. Настоящий летчик готов пожертвовать чем угодно, но только не летной работой. Он не перестанет думать о летной работе до тех пор, пока живет на этом свете".
Словом, направили меня в эскадрилью связи. Командиром там был капитан Романов. В полевых авиаремонтных мастерских стали мы изобретать устройство для управления двигателем по мотоциклетной схеме. Бились, бились - ничего не выходит. И вдруг меня осенило: а что, если не ногами, а плечом попробовать двигать сектор газа. Сделали мне "седло" на левое плечо, к нему прикрепили алюминиевую трубку с шарниром, который надевался на шар рукоятки газа. Двинул плечо вперед - мощность двигателя увеличил, назад потянул - уменьшил.
Капитан Романов, увидев мое изобретение, с сомнением покачал головой, но - полетели. Дал он мне три или четыре "провозных" полета, пока не убедился, что можно выпускать в небо самостоятельно, и я начал летать на У-2, который вскоре переименовали в По-2. Сначала доверяли только почту возить, а потом все просто забыли, что у меня нет руки.
РГ | Сколько же вы сделали боевых вылетов на По-2?
Леонов | Больше шестидесяти. А потом попал в очень жесткие метеоусловия. Трижды заходил на посадку в сумерках при метели и сильном боковом ветре, пока не посадил свой По-2. Только подломал его немного. Мой командир капитан Романов трезво оценил происшедшее: "Я очень переживал за вас, Леонов, когда вы заходили на посадку при такой кошмарной погодке... Летчику за выполнение задания при такой погоде полагалась бы награда, даже если он самолет в щепки разнес. Но в штабе скорее всего поломку "спишут" на то, что у вас нет руки. Да и Михаил Михалыч от нас уходит..."
Я понял, что отлетался. Да и осколки - а их у меня в теле еще оставалось немало - зашевелились, свищи открылись. Снова отправили в авиационный госпиталь в Москву. Снова сложнейшая операция, при которой меня спасла медсестра Нина Фролова. Когда я был между жизнью и смертью, она отдала мне свою кровь - из вены в вену. А позже согласилась стать моей женой...
От автора
Леонов закончил летать в 21 год. 16 февраля 1995 года ему было присвоено звание Героя Российской Федерации.
Перед тем как попрощаться, Иван Антонович налил по рюмке: "Давай-ка выпьем. За Победу. За наш народ, который вынес такие муки в той войне".
Потом, пока ехал из Тулы в Москву, все думал. Как ему с Ниной Васильевной удалось воспитать не только своих родных двух дочерей, но еще и пятерых сирот, которых они усыновили? Как, работая директором в трех детских домах, он с коллективами учителей сумел дать путевку в жизнь более чем 15 тысячам ребят, отцы которых погибли в войне? Как с одной рукой умудрился занимать призовые места в первенстве области и России по мотокроссу, на комбайне СК-4 убирать по 30-40 гектаров пшеницы за смену, водить все марки автомобилей? Как не сломался, не дрогнул? Одним словом, победитель.