Набережная Неисцелимых: по следам Бродского

Вот первая. Знаменитое эссе Иосифа Бродского о Венеции называется "Набережная Неисцелимых". Впервые опубликованное, оно носило название "Водяной знак", но потом он счел необходимым изменить заголовок. Эта набережная единожды появляется в тексте эссе, скорее даже мелькает. "От дома мы пошли налево и через две минуты очутились на Fondamenta degli Incurabili". Фондамента Инкурабили - так звучит на итальянском название этого странного места. Странного, потому что этого места в Венеции не существует.

Однажды я провел в поисках Инкурабили целый день. Купил подробный план города, изучил его, но ничего подобного не обнаружил. Тогда я двинулся буквально по следам Иосифа Александровича: пересек мост Академии, повернул направо и узкими переулками выбрался на тихий безлюдный канал как раз в том месте, где стоял пансион Академия - первое венецианское пристанище Бродского. В задумчивости я прошел по набережной канала до конца, повернул в направлении церкви Санта Мария делла Салюте, дошел до респектабельного квартала, где по моим скудным представлениям могла проживать несколько лет назад Ольга Радж - вдова известного поэта Эзры Паунда. Собственно, визит к Ольге Радж и описывал Бродский, упомянув о набережной Инкурабили. Итак, я стоял у дома, который по моим представлениям принадлежал вдове Эзры Паунда. Изобразив из себя давнего гостя Ольги Радж, я в полном соответствии с полученной инструкцией пошел от дома налево и через две минуты... оказался на Терра Фоскарини, в трех шагах от моста Академия, откуда, собственно, и начал свое расследование. Фиаско оказалось полным и красноречивым.

Однако, ничто на земле не проходит бесследно. Гуляя некоторое время спустя по виа Гарибальди - улице далекой от расхожих туристических маршрутов этого городка, я наткнулся на замечательную антикварную лавочку. Замечательную уже тем, что у хозяина ее оказался старинный план Венеции. Краткий, но интенсивный торг был завершен в условиях полного непротивления сторон, и таким образом в моих руках оказался документ немыслимой топографической силы. Взглянув на него повнимательнее, я буквально подпрыгнул от восторга: в нижнем левом углу этого выдающегося манускрипта, на южном окончании района Дорсодуро, на том самом месте, где суша этого островка граничила с проливом Джудекка, было написано черным по белому: Fondamenta degli Incurabili. Так-то, друзья мои!

Стало быть, она существует, эта набережная, во всяком случае, существовала когда-то. Но почему исчезла из современных карт? И откуда Бродский мог знать о существовании Инкурабили - набережной-невидимки? Загадки продолжались. Но поскольку любопытство буквально пожирало меня, я бросился их разгадывать. Из первой же толстой книги об истории Венеции, приобретенной в местном книжном магазине, я узнал, что странное название набережной дал госпиталь и прилегающие к нему кварталы, в которых средневековый город содержал безнадежных больных, зараженных чумой. И когда эпидемия, унесшая тысячи жизней, отступила, выжившие жители Венеции соорудили в память об избавлении от напасти потрясающей красоты церковь - Санта Мария делла Салюте. Она и по сей день возвышается на стрелке Дорсодуро, соединяя (или разделяя) кварталы Академии и кварталы Инкурабили.

В общем, откуда пошло название этой набережной, более или менее стало понятно. Прояснилась и ситуация с современными картами города, на которых нет набережной Неисцелимых: Венеция, сознательно или исподволь хотела поскорее забыть скорбные страницы своего прошлого. Оттого некогда зачумленный район с прилегающей набережной Инкурабили в буквальном смысле стер со старых стен прежнее название. И теперь то, что когда-то называлось набережной Неисцелимых, носит название Fondamenta Zattere.

Проницательный читатель, вероятно, догадался уже, что во всей этой истории с набережной существует и еще одно немаловажное обстоятельство: почему, собственно, Бродский употребил именно это слово - "неисцелимые", тогда как буквальный перевод "incurabili", да и историческая этимология слова требует скорее обыденного и отдающего карболкой "неизлечимые"? Почему он, на клеточном уровне чувствовавший слово, предпочел перевести название этого места именно так - "Набережная Неисцелимых"? Почему он решил добавить в лапидарное понятие неизлечимости небесной высоты и пространства? Честное слово, мне почудилась здесь очередная загадка. И я понял: чтобы ощутить разницу между "Набережной Неизлечимых" и "Набережной Неисцелимых" надо выйти, наконец, на современную Fondamenta Zattere.

День выдался солнечным, и я решил начать путь к Инкурабили с острова Сан Микеле, городского кладбища Венеции, где сегодня стоит скромная изящная плита с лаконичной надписью на русском и английском "Иосиф Бродский. Joseph Brodsky. 1940 - 1996". Как и многие, я принес сюда скромный букетик цветов, купленных у цветочницы на фондамента Нуово, постоял несколько минут у могилы, покинул остров мертвых и углубился в запутанные переулки Каннареджио - северного района Венеции. Честно говоря, по пути к заветной набережной мне не терпелось заглянуть в церковь Мадонна дель Орто. Ничего особенного, так, пустяк... Просто из головы не выходили строчки Бродского из того же знаменитого эссе: "Мы обогнули остров мертвых и направились обратно к Canaredggio... Церкви, я всегда считал, должны стоять открытыми всю ночь; по крайней мере Madonna dell Orto - не столько потому, что ночь - самое вероятное время душевных мук, сколько из-за прекрасной "Мадонны с младенцем" Беллини. Я хотел высадиться там и взглянуть на картину, на дюйм, отделяющий Ее левую ладонь от пятки Младенца. Этот дюйм - даже гораздо меньше! - и отделяет любовь от эротики. А может быть, это и есть высшая форма эротики. Но собор был закрыт..."

Словом, мне ужасно захотелось взглянуть на ту самую "Мадонну с младенцем" великого итальянца Джованни Беллини, чтобы самому понять, чем отличается любовь от эротики. Собор, меж тем был открыт, я стащил с головы мой венецианский картуз, потянул массивную дверь и нырнул внутрь. Скоро глаза привыкли к прохладному полумраку, и в гулкой тишине я отправился на поиски "Мадонны с младенцем". Через четверть часа ваш покорный слуга, потрясенный и растерянный стоял у хорошо освещенной стены собора, на которой в небольшом углублении покоилась массивная рама, окаймлявшая некогда "Мадонну с младенцем". Картины не было. В красноречивой пустоте зияла табличка с лаконичным текстом: "Картина Джованни Беллини украдена из церкви в 1993 году".

Что было делать? Не знаю, как поступили бы вы, а я поплелся в ближайший книжный магазин, благо он действительно оказался неподалеку. Я попросил у вежливого продавца все альбомы Беллини, устроился за крошечным столиком и принялся листать три толстенные книги, поступившие в мое распоряжение. Если не считать подозрительных взглядов продавца и полутора потраченных часов - результат превзошел все ожидания: я нашел репродукцию украденной картины. Но на ней мадонна и правой, и левой руками достаточно внятно касалась младенца. Я бы даже сказал, она прижимала его к себе. Никакого дюйма, отделяющего любовь от эротики, не было и в помине. Ну и дела, выходило, что Бродский ошибся.

Ошибка гения - всегда утешение для посредственности. Не то, чтобы мне стало обидно за Иосифа Александровича - я захотел понять, что же произошло на самом деле. Под пристальным взглядом продавца я кое-что выписал из представленного мне трехтомника, вежливо отказался от приобретения слишком роскошных для меня изданий и скорым шагом отправился на поиски церкви Сан Дзакариа. Именно там, если верить каталогам, находилась еще одна работа Джованни Беллини, названная автором "Мадонна с младенцем и четырьмя святыми".

Удивительно быстро я обнаружил этот храм, свернув с главной венецианской набережной Скьявони на кампо Сан Дзакариа. Дверь была открыта, я вошел. Несколько шагов до алтаря, и вот слева я увидел, наконец-то, о чем писал Бродский. Мадонна располагалась в центре композиции. Правой рукой она придерживала младенца, стоящего у нее на колене правой ножкой и слегка приподнявшего стопу левой. Ладонь левой руки мадонны, как маленькая чаша, следовала за стопой младенца, но не касалась ножки, оставляя между безымянным пальцем мадонны и пальчиками стопы крошечный зазор. Это пространство неприкосновения и вправду создавало какое-то магическое поле невероятной нежности. Я смотрел на картину несколько минут, сознавая в ней авторство и Беллини, и Бродского, и капельку своего тоже. Во всяком случае, мне не стыдно признаться вам, что я был вполне счастлив в эти мгновения.

Мне остается рассказать совсем немного. Уже на закате, миновав мост Академия, я нашел квартал, который когда-то назывался Инкурабили. Вот госпиталь, вот канал, ведущий к набережной, а вот и сама набережная, которая теперь носит имя Дзаттере. Морской ветер лагуны принес запах водорослей, упруго ударил в лицо. Я взглянул с набережной на пролив, на неровную линию фасадов острова Джудекка на противоположном берегу и остолбенел: на самом деле передо мной плескалась Нева, а неровная линия фасадов упиралась в знаменитые питерские Кресты. Секундою спустя, стряхнув наваждение, я понял, что принял за Кресты красный кирпич строившегося "Хилтона". Впрочем, все остальное - и река, и фасады были вполне питерскими.

Так вот почему он предпочел назвать это место "Набережной Неисцелимых": оно слишком напоминало ему родной город. Этот зазор между двумя берегами, разделенными то ли лагуной, то ли рекой, то ли временем, - скорее всего создавал именно в этом месте невероятное поле нежности и любви, ностальгии и светлого страдания, которые человеку не дано исцелить при жизни.

Досье

24 мая Иосифу Бродскому исполнилось бы 65 лет.
В январе 1996-го он умер в Нью-Йорке, его похоронили там, но позднее прах поэта был перенесен в Венецию, на остров Сан Микеле. Бродский любил этот город, много лет подряд прилетал сюда зимой из Нью-Йорка во время рождественских каникул. Он посвятил Венеции прекрасные стихи и одно из лучших своих эссе.