Я ему говорю: "Владимир Даль специально собирал народные мудрости, а набралось - не больше тридцати тысяч..." Виктор Алексеевич сразу воспринял этот довод как недоверие и начал вытаскивать отовсюду пухлые папки. Каждую из них он открывал наугад и зачитывал свои творения. Да так отрывисто и резко, будто с одного маха гвоздь по шляпку вбивал: "Сам с вершок, да лень с мешок. Российская земля - не только у Кремля. Не спрашивай чести, где нечего ести. На всякую весть - пословица есть..."
Еще немножко, и моего собеседника не было бы видно из-за папочного нагромождения. "Хватит, - кричу. - Верю!" Он начинает разбирать бумажную баррикаду, а я его спрашиваю:
- Откуда же вы это богатство черпаете?
А он мне отвечает:
- Если время есть, слушай!
Калика перехожий
"Я долго не знал, где родился даже, - начал рассказывать Виктор Алексеевич. - Только спустя годы инспектор приюта сообщила, что нашли меня брошенным в столичном парке. Было это перед войной. Случайные прохожие поздно вечером услышали крик грудного ребенка. Пошли на голос и увидели младенца, лежащего на муравьиной куче. Так что фактически я москвич по рождению. Но в Москве есть все, только нет там моего горюшка... Отправили меня в детдом станции Удельная Раменского района.
Когда начались налеты немецких самолетов, стали нас отправлять на улицу по сигналу "воздушная тревога". Но в один из дней прямо на крыше детдома поставили "ревун". Мы об этом ничего не знали. А нам всем тогда было по 4-6 лет. Ночью загудели самолеты. И сразу включили эту жуткую сирену. От страха дети побежали спасаться на балкон. Деревянные перила не выдержали, и мы все посыпались вниз, как картошка.
Мне досталось больше всех. После травмы я остался без разума. Так и жил затем очень долго с мышлением почти годовалого ребенка. А память на удивление схватывала все цепко... Феноменальная память проявилась... В больнице ко мне стала приходить какая-то женщина вся в белом. Такая ласковая, добрая. Сладости разные приносила. Долго меня навещала. А потом кто-то сказал: "Так это же, Витюша, мама твоя!" Ну я и бросился к ней в объятия. До сих пор помню слезы и счастье того дня... Но на самом деле меня таким образом усыновили добрые люди... Только я тогда об этом ничего не знал.
Вскоре забрали меня из детдома и повезли "домой". Ехали долго. Но оказалось, что война вслед за нами шла. Помню строгую и добрую бабушку, которая однажды сказала непонятное слово: "Супостат совсем близко. Надо уходить". Уходить я не хотел, и меня начали уговаривать, что поведут показывать кошку, умеющую рассказывать сказки. И я с радостью согласился.
Шли лесом по дороге. Меня нес какой-то солдат. Я его сразу невзлюбил. У него винтовка висела на плече. И я от нее все время получал тычки. Еще у него почему-то были очень большие усы. Когда налетели самолеты с крестами, он бросился со мной на землю. Навалился на меня всей своей тяжестью. Я подумал, что он меня хочет задушить. Стал его бить и кричать: "Отпусти, Бармалей!" А вокруг стали вырастать какие-то жуткие "цветы". Почему-то они мне запомнились красными. Так я впервые увидел, как взрываются авиабомбы. Сквозь грохот услышал слова солдата: "Не бойся, хлопчик!" А в следующее мгновенье осколок ему срезал голову. Дальше - сплошная чернота.
Когда я пришел в себя, увидел улыбающуюся бабушку. Помню, что это был тот же поселок, из которого мы пытались бежать. Но в нем уже были немцы. Дедушка работал лесником. Немцы схватили его на какой-то просеке и, видимо, не разобравшись, объявили партизаном. Повесили его на моих глазах. Помню, как бабушка заворачивала меня в подол и говорила: "Не надо тебе на это смотреть!" А через день пришли за матерью. Когда стали ее выводить, бабушка вцепилась в нее и не хотела отпускать. Немец оттолкнул ее. Она упала, схватила камень и швырнула его в конвоиров. Ответили ей автоматной очередью... Я помню, как немец давал мне конфету за конфетой и смеялся. Я тоже смеялся, с полным ртом конфет, и довольный тормошил бабушку, говоря ей: "Не притворяйся, я знаю, что ты не спишь". Так я сразу лишился только что усыновившей меня семьи. Фамилия у них была - Дедовы.
Наверное, немцы вскоре отступили, потому что повезли меня с другими детьми на Урал. Где-то под Свердловском я вышел из поезда и потерялся. Везде искал своих и не мог найти. Кричу, что есть мочи, а никто не откликается. Вдруг слышу: "Воробышка... Воробышка, иди ко мне!" Тут я и увидел старца с окладистой бородой. Это был слепой дед Анисий. Нищий. Странник. Он сгреб меня в охапку и закутал зипуном. Согрел. Покормил. И стал я с ним ходить по деревням, будто поводырь. Только чаще он сам нес меня на плечах, даже когда шли по ухабистым дорогам.
Дед Анисий был каликой перехожим. Пел песни, рассказывал былины. Но встречали его не как попрошайку милостыни, а почти как святого. В деревнях тогда остались одни бабоньки, выжатые горем и бедами. Они сами в плуг впрягались... Война ведь шла... Скотину жалели больше людей. Председатель говорил: на коровах пахать нельзя, солдат без молока оставим!
Дед Анисий заходил в каждую избу и начинал петь: "Что ж ты, Пелагеюшка, разводишь горькую слезу... Глянь, тучи темные... Гляди-кась, Пелагеюшка, сокол твой ясный поднялся... Ой, да защитил он твоих детушек, галчат махоньких..."
И Пелагеюшка, замученная, распрямлялась. Свет в глазах появлялся. Гордостью плечи, как крыльями, разворачивались. Надежда пробуждалась. А дед Анисий все пел и пел. Мне он сказал однажды: "Когда сердце ревет, когда сердце кричит, нельзя с людьми обычным языком разговаривать". А я ведь был дебильным, толком слово вымолвить не мог. А он, как знал, что ко мне разум вернется... Не со мной, а с моим будущим разговаривал.
Однажды подошли к речке. Дед Анисий присел и говорит: "Воробышка, вернись к тетке Матрене, попроси чистое белое полотенце". Я побежал в деревню, а там сразу всполошились. К смерти это. На берег пришли, а дед Анисий уже неживой. Так и умер, прислонившись к дереву. Ледоход как раз на реке начался.
Потом меня как беспризорника сдали в детдом. Это оказался тот же самый "мой" детдом, который эвакуировали из Подмосковья. Воспитательница мне тогда еще сказала: "Видишь, Витюша, ты как будто и не терялся. И документы на тебя все у нас". Но за этим "как будто" был год странствий с дедом Анисием. Как я теперь понимаю - самый счастливый год в моей жизни. Нигде и ни с кем мне не было так хорошо, как с ним. Питались, кто что подаст, а голодными никогда не были. Наверное, потому что нищему и скорлупа - яичко. И, видимо, дар мне какой-то дед Анисий передал. Все от него. И то, что я занялся писательством. И страсть к путешествиям. И даже песни пою, как он...
Возвращение разума
Замечаю, что как только Виктор Алексеевич начал рассказывать о своей жизни, так сразу тихо стало в доме. Перестал цвиринькать попугайчик. Дворняга легла и будто специально нос лапами прикрыла, чтобы сопения ее не было слышно. Мне даже показалось, что и часы перестали тикать. А их у него - полным-полно. Висят на стенах. На шкафу. Пригляделся: идут точно. А время будто остановилось.
"Разум ко мне стал поздно возвращаться, - продолжил Виктор Алексеевич. - Все мои сверстники уже давным-давно грамотными стали, а я только в школу пошел, когда стал взрослым.
Первую зарплату получал в колхозе. И все, что получил, больше ста рублей, потратил сразу на конфеты. Карамелек накупил. Я ведь до этого никогда своих денег не имел. Вот и исполнил вожделенную мечту, которая не покидала меня все детдомовские годы. С деньгами ведь и червяк - говядина.
Даже когда поступал в университет, с речью все еще были проблемы. Заикался сильно. Но и это переборол. Разговаривал нараспев. Получил диплом. Работал учителем, журналистом. Вдоволь поколесил по стране. Но, по правде говоря, нигде я долго не задерживался. Характер неуживчивый. И болезни стали меня подкашивать. А хороших болезней нет, есть только плохое здоровье. Но ты не подумай, там ничего лишнего... Дисциплину я не нарушал. Потом - больницы. Признали инвалидом первой группы. Только перед этим было еще более страшное потрясение. Мать я свою нашел. И лучше бы и не находил. Все во мне перевернулось. Оказалось, что она только на тринадцать лет старше меня... В общем, не нужен был я никому... Видишь, как получается... Я-то сам никогда в жизни не пил... Ну да ладно... Не хочу больше об этом говорить. Думаю, что уже ответил на твой вопрос. Мои афоризмы и пословицы из жизни родились. Из болюшка моего. Но ты меня не жалей. Потому что нет несчастия несчастней, чем считать себя несчастным.
Мне уже семьдесят. И, видимо, так и не дождусь издания своих афоризмов в виде книжки. Хотя бы маленькой. Врачи говорят: у вас, Виктор Алексеевич, такая ситуация, что должны каждому прожитому дню радоваться. Я и радуюсь. Но только не хотелось бы, чтобы более 50 тысяч афоризмов оказались на помойке. Ты посмотри, может они действительно ценности никакой не представляют? Есть овчарка, есть болонка, книга есть, а есть - книжонка.
Я, кстати, и о тебе что-нибудь сочиню. У меня ведь "всяк тип - в пословицу влип".
l По одной уродине не суди о Родине.
l Чтобы избежать напасти - не допускай дураков к власти.
l Мы все - на краткий миг, Россия - на века.
l Променяла дура рязанскую березку на парижскую сережку.
l Детства луговина - Родины пуповина.
l Кто в Иркутске - свинья, тот и в Париже - не голубь.
l Богатство сытым не бывает.
l Как невесту денежки мы любим, бережем, как ласковую мать.
l Пока не стану гладеньким - лаю на богатеньких.
l У золота и слеза золотая, да соль людская.
l Богатых стыд - в сейфах закрыт.
l Богатый богатому рад, да при случае толкнет его в ад.
l Как мы с деньгами, так и деньги с нами.
l По чужому огороду слюнки текут, по своему - пот.
l Когда ничего не стало, то и редька с хреном - сало.
l Ангел сводит, бес разводит.
l Пошел цветочек по рукам - ногами затоптали.
l Чтоб хозяйкой в доме быть, с детства надо домом жить.
l С любовью лукавить - мед перцем приправить.
l Входил любимый другом, да чертом убежал.
l Любовь в шалаше - до первого грома.
l Коса крапивы не боится.
l Хвали утро по зорьке, вечер - по дню.
l Без опыта и смекалка косолапа.
l Нет предела высоты мудрости, но куда беспредельней - бездна глупости.
l Бездарных хлебом не корми - дай позлословить одаренных.
l Не торопись родить абсурд, чтоб самому не стать причудой.