Там он пишет "историософские", по определению страстно следящей за его творчеством российской литературной критики, романы, несет бремя кумира литературной эпохи 60-х и отца-основателя оттепельной "молодежной прозы" (как очень скромный и интеллигентный человек, сильно возражая против таких громких названий). Дружит с Василием Аксеновым, воспитывает внуков, налаживает французский быт, переезжая сейчас на новую парижскую квартиру... И сетует, как тошнит российского человека, привыкшего к постоянным стрессам, от французских новостей о том, что поднимаются цены на салат... Пользуясь тем, что на страницах "РГ" с любезного согласия писателя печатались главы из его еще не опубликованного романа "Преступники, добро пожаловать во Францию", я решилась поздравить Анатолия Гладилина с юбилеем заранее.
Союз "разрушимый"
Российская газета: Анатолий Тихонович, вам сейчас восстановили удостоверение члена Союза писателей?
Анатолий Гладилин: Да, Союза писателей Москвы, где собираются приличные люди. А потом кто-то привез меня в ПЕН-клуб и сказал: давай мы тебе выпишем удостоверение ПЕН-клуба. Я говорю: а зачем оно мне нужно? Потому что когда-то я стал членом американского ПЕН-клуба и подумал: а на хрена оно мне это надо, - и перестал с ними общаться. Но в России мне было интересно, мне тут же сделали удостоверение, взяли членские взносы.
РГ: За сколько лет вперед?
Гладилин: Сколько с меня потребовали, столько и заплатил - 20 долларов. Когда приеду в следующий раз, сделаю новый взнос. Меня же не выгонят за просрочку.
РГ: А смешно было бы, если бы в первый раз вас исключили за правду, а второй - за неуплату членских взносов... Вам приходилось этими корочками пользоваться во Франции?
Гладилин: Да ничего там этого не нужно. Абсолютно...
РГ: Какие мысли у вас возникают по поводу сегодняшнего положения современных российских писателей, их положения и роли творческих союзов в их судьбе?
Гладилин: Союзы - статья отдельная. Когда мне вручали билет московской организации и стали его выписывать, долго не могли найти печать. Потом полупьяная секретарша никак не могла ее поставить, не попадала... Я спросил тогда парня, который меня туда притащил: я понимаю, вы подрались, разругались. Но Союз писателей обладал же колоссальной собственностью, как вы все это прошляпили? Раньше весь ЦДЛ принадлежал московскому отделению Союза писателей. Сейчас их выгнали из этого помещения, и они оказались в двух маленьких комнатах. Как так получилось? Он на меня посмотрел и сказал: "Я похож на человека, который будет высверливать чужие замки?". Как всегда, интеллигенцию бьют.
РГ: С организациями всегда сложно. А с людьми? Когда вы приезжаете, вы их узнаете?
Гладилин: ...Когда я приезжаю, как правило, меня встречает мой товарищ Анатолий Приставкин. Одно время он меня втянул в Комиссию по помилованию при президенте Российской Федерации, за что я ему очень благодарен, - он вовлек меня в общественную деятельность, в действительно очень полезное и важное дело. Так вот по старой памяти он меня встречает на своей машине, которая фыркает, рычит и мигает. И первый наш с ним разговор, когда мы садимся в машину, мы говорим уже не о бабах, как когда-то раньше, не о том, кто с кем, а первым делом я спрашиваю: Толя, кто? Потому что русские газеты доходят до меня очень непериодически. И он мне начинает рассказывать: вот этот, вот этот. А я в ответ только: ох... Наше поколение уже не на самой передовой находится. Выбито, скажем, на три четверти. И сейчас для меня самая большая радость, когда я вижу моих старых друзей, знакомых, людей из поколения, которое я любил и уважал, в хорошей физической форме. Во французском есть слово "гага". Гага - значит когда человек уже поехал немножко, не то, чтобы совсем сошел с ума, а так, слегка тронулся... К сожалению, таких много сейчас. И я каждый раз радуюсь, когда вижу нормального человека, который продолжает свое дело, неважно, пишет он книги или играет в театре и кино. В этом отношении у актеров положение гораздо лучше - актеры заставляют себя быть в форме. А писателей я даже боюсь называть. Несколько имен произнесу, которые действительно в форме, и тем самым скажу, что все остальные уже, увы... Вы просто еще не представляете, что с человеком делают возраст и какие-то другие русские профессиональные болезни. Смотришь на женщину, которая была невероятно прекрасной, умницей во всех отношениях. А сейчас, я про внешность вообще молчу, ощущение, что она с трудом что-то соображает. А с мужиками что происходит? Но не будем переходить на личности. Ограничимся лишь тем, что я радуюсь: остались люди, которые держат марку.
РГ: Тогда поставим вопрос иначе: кем из вашего ближайшего окружения вы сейчас восхищаетесь?
Гладилин: В первую очередь - Василием Павловичем Аксеновым. Феноменальный человек. Он, сволочь и подлец, первым делом встает и, не успевая принять душ, садится и пишет с ходу страницу.
РГ: Завидно?
Гладилин: Дико завидно. Работоспособность у него фантастическая. Дальше он убегает куда-нибудь на полтора часа. Он не ходит, как я, он бегает. А потом опять садится и начинает писать. Каждый день!!! И примерно раз в год он мне звонит и спрашивает: "Ну, Толька, я уже закончил новую книжку. А ты?" А я от стыда под стол лезу...
РГ: Значит, если есть страх перед чистым листом бумаги, то - на всю жизнь?
Гладилин: У меня - так. Вначале был страх, но было вдохновение. Помню, какие-то вещи я писал, просто сучил ногами от нетерпения. Но это в молодости. Раньше я писал книгу за месяц, а потом год уходил на то, чтобы ее пробить. А над последним своим романом я работал пять лет. Как меня учил и все время требовал Валентин Петрович Катаев: "Толя, как бы вам ни казалась рукопись прекрасна, все равно ее надо переписывать", - так я и делаю. Написав - переписываю, причем я в ваши игры, в смысле компьютера, не играю: пишу перышком, перышком. И переписываю. Потом удивляюсь, как же меня осенило такую прекрасную вещь написать! Но мой день, как писателя, все время начинается одинаково: с того, что я с ненавистью час гляжу на чистый лист бумаги... А Аксенов сидит и быстренько строчит даже в поезде. "Вася, ты смотрел в окно?" - "Да нет, я несколько сцен для сценария написал". Ну скажите, как его остановить?
РГ: А вы с Аксеновым друг другу устраиваете серьезные литературные разборки?
Гладилин: Как сказать... Я считаю, когда вещь действительно сильно нравится, то это надо обязательно говорить. А когда не очень, то лучше уйти в сторону. Сейчас мы в том самом "молодом" возрасте, когда лучше промолчать. Твое личное мнение - не обязательно правильное. А человека оно может обидеть. И хорошего человека. Зачем?
РГ: Вы всегда придерживались такой позиции, что горькую правду лучше приберечь? Или мудрость приходит с возрастом?
Гладилин: В свое время очень многие на меня были обижены. Может, и правильно, потому что я им зачем-то резал все в глаза...
РГ: Вы помните свой первый приезд в Москву после эмиграции? Как вас тогда встретили?
Гладилин: Это было в октябре 1991-го, то есть после августовских событий. Я попал уже почти в другое государство. Увидел полный разгул свободы. Меня так прекрасно встречали. Подробности опущу, но такое было оказано внимание... Все совпало с выходом моей книжки, которую специально очень быстро издали опять же после августа. Ведь до августа мне даже не давали визы в Советский Союз - на мне висело клеймо бывшего ведущего сотрудника радио "Свободы". А после августа мне позвонили из консульства и сказали: "Анатолий Тихонович, у вас были какие-то проблемы? Ради бога..." Все было хорошо. Меня только одно удивило: никто мне не предложил работать. Понимаете, мне работа нужна была не для денег, у меня их достаточно. Просто я подумал, что могу быть востребован.
РГ: А ситуация сложилась, когда любить любят, но хотеть не хотят...
Гладилин: И тогда я подумал: аплодисменты я получил за этот месяц, и все, хватит. Сиди спокойно, начинай писать следующую книгу. Но когда я написал "Тень всадника", то понял, что издать ее можно только в Москве. У меня много книг переводилось, но тогда, когда русская литература интересовала как советская и антисоветская. А сейчас русская литература на Западе не нужна, к сожалению. Поэтому я стал приезжать сюда по делам - в издательства.
РГ: Установка Аксенова, что писатель кончился, когда начал писать мемуары, мол, дальше только гроб, по-прежнему для вас актуальна?
Гладилин: На меня он этой своей установкой как-то сильно подействовал... Я обещал и клялся очень милым ребятам в "Вагриусе", что начну писать воспоминания. Начать я еще не могу. Но уже понимаю, что это надо сделать хотя бы потому, что про наше поколение написано столько вранья, что дело не в художественных достоинствах, а в том, что надо восстановить правду. В России всегда был хороший театр и очень хорошие актеры. Впечатление такое, что актерами сейчас стали все. Сидел человек на суровой должности в ЦК или в обкоме, или был каким-то диким старшим редактором, а теперь выдает себя за писателя. Хотя то, что он пишет, к литературе вообще не имеет отношения. Но он считает: как же, я был тогда знаменитым, меня знали и любили. И все этому верят...
Мой французский
РГ: Какие мысли к вам приходят на французском языке? И научились ли вы думать на французском?
Гладилин: У меня с французским нет проблем, хотя мои дети, а детьми я называю своих четырех внуков, когда слышат, как я говорю, морщатся. Потому что я говорю, как им кажется, с акцентом и с ошибками. Но мне на это плевать. Я хорошо читаю. Сложности возникают, если со мной где-нибудь в кафе начинают говорить на сленге. Думаю ли я по-французски? Нет. Я думаю только по-русски. Когда изменилось время и когда не я стал брать интервью, а со мной их стали делать, на вопросы отвечаю совершенно искренне. Так вот, несмотря на то, что я уже 29 лет прожил во Франции, очень много здесь работал, ходил на службу, тем не менее я живу, жил и умру как русский писатель.
РГ: То есть почти 30 лет жизни во Франции вас не сделали парижанином.
Гладилин: Париж я люблю, как всегда любил большие города. До какого-то времени. Сейчас я немолод и от больших мегаполисов устаю. Знакомство с городом у меня начинается с того, что обхожу его пешком, иначе я город не воспринимаю. А хожу я, как говорит моя жена, со скоростью троллейбуса.
РГ: Один?
Гладилин: Один. Со мной такие темпы никто не выдерживает. Но теперь, конечно, скорость уже не та...
РГ: А писать вам приходилось на французском?
Гладилин: Иногда. Письма в префектуру, в полицию. Когда меня неправильно штрафовали.
РГ: За что?
Гладилин: В Париже штрафуют в основном за неправильную парковку. А так как оставлять машину негде, то там все парковки неправильные. Или почти все.
РГ: И что, помогало?
Гладилин: Пару раз...
РГ: А если просто не платить?
Гладилин: Они все равно найдут, и тогда штраф утраивается. Заматывать это дело удавалось Леве Круглому, бывшему актеру "Современника". У него была какая-то развалюха машина, на которой невозможно ездить по Парижу, не хватая штрафы. А он тогда был совсем бедный, жил в каком-то русском монастыре. В конце концов, когда к нему пришли вроде как описывать имущество, он сказал: "Пожалуйста, только у меня ничего нет". На этом все кончилось.
РГ: Какие привычные детали российской жизни вы обнаружили во Франции?
Гладилин: Я бы сказал советские... Франция - страна победившего социализма. Когда я во Франции чувствую, что чиновник, полицейский или кассир делает что-то не так, я лезу на стенку и начинаю орать по-французски. И каждый раз, когда что-то путают на почте или еще где, я удивляюсь. Когда же я бываю в России, меня удивляет обратное: если что-то получается и тебя еще при этом не обхамят. Потому что внутренне я готов, что обязательно обманут, что обещали - не сделают. Я воспринимаю это совершенно спокойно. Более того, нормальное поведение людей в России кажется аномальностью.
РГ: Сформулируйте, пожалуйста, главную проблему русского писателя, живущего во Франции.
Гладилин: Дело в том, что, когда я увидел, как интерес к русской литературе во Франции потерян, я перестал с ними общаться. Поэтому литературных проблем у меня нет. Проблем материальных - тоже. По той простой причине, что у меня своя собственная квартира и я заработал себе приличную пенсию, работая на радио "Свобода". Американцы, которых в книге "Меня убил скотина Пелл" я очень сильно ругаю (не всех!), сделали полезную вещь, на которую я в свое время не обращал никакого внимания. У меня была большая американская зарплата, с нее шли солидные вычеты в кассу пенсионного фонда высшего руководящего состава во Франции. И сейчас эта пенсия мне позволяет если не вдаряться в разгул, то, по крайней мере, дышать вполне спокойно.
Август 2005-го
РГ: Каким будет ваш режим в воскресенье 21 августа 2005 года? С чего начнется день?
Гладилин: Мне поступит какое-то количество звонков. Надо будет все же найти время для обязательной прогулки, без которой я не человек: как минимум полтора часа быстрым шагом. А дальше буду крутиться в доме, потому что приедут немногочисленные гости.
РГ: Прием готовится домашний?
Гладилин: Чисто домашний, причем я понимаю, что сейчас никого из моего поколения не соблазнить ни рюмкой водки, ни хвостом селедки. Поэтому я Васю Аксенова не провоцирую. Мог бы пригласить: Васенька, приезжай из своего Биаррица сюда, мы с тобой погуляем. Но я знаю, что он сидит, работает. Ради чего ехать? Мы все с ним по телефону обговорим... Я всем объясняю, что ничего юбилейного не устраиваю.
РГ: Допустим, время потекло бы сейчас в обратную сторону, каких поступков в жизни вы бы не совершили?
Гладилин: Знаете, десять лет назад у меня была другая юбилейная дата, и я подводил итоги. Сказал, что, слава богу, я прожил жизнь (никто же не знает, сколько нам еще отпущено) и не совершил ни одного подлого поступка. Бог миловал. Чем я очень горд.
РГ: Я не могу вас не спросить напоследок: над чем вы сейчас работаете?
Гладилин: В 91-м году я привез книжку про скотину Пелла в Москву, ее быстро издали. После этого прошло четыре года. Меня спрашивали: а что вы пишете нового? А я писал много, но - журналистики, мне было стыдно, что я ничего не пишу, и я рассказывал, что начинаю такую-то книжку... Как выяснялось потом, я нагло врал. Но в одно прекрасное утро 95-го года я проснулся, полтора часа лежал, и вся "Тень всадника", большая книга из 700 страниц, тихо сложилась в моей голове. Вся - от начала до конца. Как в старые годы, когда где-то шляешься, чем-то занимаешься, кем-то работаешь, а потом вдруг рождается книга, и ее остается только сесть и записать. А дальше - записываешь лет пять... Последняя книга, которая печаталась в "Российской газете", представляла собой чисто полемические социологические очерки. Она окончена. Сейчас, что бы я вам ни говорил и о чем бы сам ни думал, просто чисто бытово мне писать сложно. Потому что мы продали квартиру, купили новую. Пока идет ремонт, живем у дочери. Все наши вещи разбросаны, когда все это кончится - непонятно. А когда нет ощущения своего дома, трудно работать, трудно сосредоточиться. Это - с одной стороны. А с другой - я всем говорил, и в первую очередь себе повторяю: столько можно найти оправданий для собственной лени!..