Соль на раны
Отклики на Беслан наиболее противоречивые. Я не сразу смог понять, почему синхроны оставшихся в живых о том, как террористы мучили их, как они убивали отца на глазах ребенка, а потом, как стреляли детям в спину и что они чувствовали, вызвали такой бурный протест со стороны нашей телекритики.
Рассказы заложников о своих ощущениях и переживаниях до того ее раздражили, что иначе как проявлением "эмоционального фашизма" она это не смогла назвать.
По размышлению, я догадался, что не устраивает господ-экспертов в документальных фильмах - ком боли и страдания покатился в сторону тех, кто пытал, издевался и убивал. Этого с их точки зрения мало. Надо, чтобы он докатился до спецназовцев и их начальников. Им хотелось бы увидеть в эти скорбные дни фильмы о полномасштабном расследовании всех обстоятельств трагедии.
Рано или поздно мы это увидим, но зачем же смешивать поминовение с судным днем? Зачем же скорбь делать средством давления на ход следствия?
Только спустя четыре года после атаки на башни-близнецы американские документалисты сняли фильм (агитка Майкла Мура - не в счет), в котором довольно убедительно показывается, как американские спецслужбы зевнули подготовку арабских смертников к столь грандиозному теракту. Только год назад британские кинематографисты рискнули реконструировать художественными средствами подготовку теракта в фильме "Охота на "Близнецов". Он был показан "Первым каналом" в минувшее воскресение.
Но и в четвертую годовщину злодеяния мировые телекомпании транслировали "Марш свободы", прошедший в знак протеста против террора, а не против спецслужб, худо ли, хорошо с ним борющихся.
Это нам, романтикам...
Сегодня американская общественность по понятным причинам в претензии к своему МЧСу, к своей бюрократии, к своим первым лицам. Мы это знаем из телевизора. В основном из новостных выпусков информационных программ, где тема спасения утопающих все еще занимает видное место.
Зачем же скорбь делать средством давления на ход следствия?
На выпуски почему-то особенно болезненно реагирует наша либеральная публицистика. Она чувствует себя оскорбленной в лучших чувствах по отношению к Западу. Ей кажется, что государственные СМИ России злорадствуют, информируя отечественного телезрителя о последствиях наводнения, о трудностях спасающих, о проблемах спасающихся. Мол, с нашими-то бревнами в глазу, могли бы промолчать о нью-орлеанских соринках-катринках.
Так нет же, телекомпания НТВ снарядила туда съемочную группу во главе с Вадимом Такменевым. Группа оттуда привезла репортаж "Американская утопия", из коего можно извлечь представление о некоторых деталях и подробностях постигшего Штаты бедствия.
Но более всего в этой "утопии" меня лично впечатлил энтузиазм русских студентов перед лицом грозной стихии. У них с собой была видеокамера, и когда начался потоп, они решили пренебречь опасностью, и, не покидая город, все снимать на пленку, чтобы было что вспомнить.
Для них нью-орлеанское наводнение - не несчастие, а приключение. Они ловили кайф и блаженство от того, что посетили сей мир в его минуту роковую.
Вот, стало быть, что такое романтизм и сколь велика в нем нужда, которая у молодых людей пуще охоты к комфорту и личной безопасности. Но это чисто туристический запрос, а возможен и политический спрос. О нем, в частности, и рассказал Николай Сванидзе в своем видеоэссе "Цыпленок жареный". Речь была в нем об Эдуарде Лимонове.
Это он - Эдичка!
Перманентный революционер, до недавних пор любивший при каждом удобном случае подчеркивать, что он возглавляет партию "красных националистов", нынче пытается соскрести со своего образа прежнюю красно-коричневую штукатурку. Теперь он при каждом удобном случае подчеркивает, что его "бархатный терроризм" не идет дальше яйцеметания, майонезоплескания и иных подобного сорта провокаций.
Совсем недавно, до отсидки, он претендовал на роль Че Гевары. После нее, как убедительно показал Сванидзе, занял в нашей общественной жизни место попа Гапона. Провокации - это теперь род и смысл его художеств, которые, впрочем, не так безобидны, как его литературные опыты.
Сванидзе прав, когда говорит о родстве Лимонова с русскими террористами ХIХ века и с западно-европейскими экстремистами века ХХ (итальянскими "Красными бригадами", немецкой "Красной армией") на генетическом уровне.
Реальная же опасность, как показывает автор очерка, во-первых, в том, что господин Лимонов ангажирует романтиков и идеалистов, а, во-вторых, в благосклонности к нему нашей либеральной элиты.
В свое время русская интеллигенция благоволила эсерам, русский бизнес их подкармливал. Сейчас та же история: "Против власти, так хоть с чертом". Сейчас по мере своих возможностей она старается демаргинализировать таких персонажей, как Доренко, Проханов и, разумеется, Лимонов.
Лимонову только это и надо. "Цыпленок" уже объявил себя "мощнейшим русским писателем и мыслителем", который "хотел бы в идеале занять пустующее сейчас место властителя российских дум, то, которое занимали то оба вместе, то поочередно Сахаров и Солженицын, а когда-то Лев Толстой".
Как хотите, но что-то в этом есть гоголевское. В Испании после того, как был упразднен престол, отыскался король. И этот король - Эдичка Поприщин.
Гоголь на Гоголе... и Гоголем...
Что несомненно засвидетельствовал сериал Павла Лунгина и Юрия Арабова "Дело о "мертвых душах", так это неослабевающую с веками актуальность гоголевского творения. Те же злоупотребления и злосчастия, что и в середине ХIХ столетия. Повествование авторами чрезвычайно запутано, но следить за ним, если и любопытно, то благодаря злободневности фантастических реалий. А отчасти из-за впечатляющих актерских работ Сергея Гармаша (губернатор Сквозник-Дмухановский) и Павла Деревянко (дознаватель Шиллер).
Но, разумеется, одними сатирическими целями замысел этой большой и значительной работы не исчерпывается. Авторы, отстроив свою эпопею на разломах гоголевского эпоса, претендуют на космическое обобщение: есть такая страна, что зовется "Русью", и особенность ее в том, что она находится в непосредственной близости от Ада, граничит с оным, граница никем не охраняется. Люди в ней - черти. Черти в ней - люди.
Если же говорить о сугубо художественной стороне произведения, то несколькими абзацами не отделаешься. Самое же общее впечатление: в сериале слишком много Гоголя. Что называется Гоголь на Гоголе сидит и Гоголем погоняет - такая густота его мотивов, персонажей, комплексов.
И тут же странное ощущение: будто Гоголя все-таки недостает.
Я подумал вот о чем: у Гоголя души мертвые-то они мертвые, но какие при этом заразительно живые.