Коробит, но...
— Девушка Екатерина, — сказал мне заместитель главы администрации Ярославского района Евгений Волков, — напишите мне официальный запрос, а я вам пришлю официальный ответ, в чьем ведомстве находится эта дорога. Мы ее плитами не выкладывали и понятия не имеем, кто это сделал!
Вот уж чего я точно не ожидала, отправляясь на поиски загадочной дороги, так это того, что она упирается в асфальтовое шоссе. Добрых полтора часа кочевала на машине по проселочным ухабам села Песочное, Толги и окрестностей. В качестве «путеводителя» выступала местная газета, которая, собственно, на первой полосе и опубликовала скандал. В заметке жительница села Галина Яркова говорила, что дорогу на село постоянно размывает так, что на машине не подъехать. Поэтому насыпь пришлось делать самим — сын собственноручно ведрами песок таскал. А кто-то из местных, включившись в строительный процесс, еще и надгробия приволок для прочности. «Конечно, коробит... Но ведь денег у нас ни на что другое нет», — заключала женщина. «Перед Пасхой я попросил местных жителей разобрать свалку за оградой. Там, наверное, умельцы и нашли могильные плиты», — объяснял в газетной заметке настоятель Троицкого храма отец Виктор. «Надгробие лежало на могиле, с ним нельзя так поступать! Я обязательно соберу жителей и попрошу убрать плиты с дороги», — заключал расстроенный отец Виктор.
...Начался дождь, и мы нашли надгробия. Они лежали при выезде на центральную магистраль, как немая иллюстрация.
Практической пользы от шести плит, «укрепивших» дорогу, всего на метр. Но разрушенные, полуразрушенные и целые — «титульной стороной» вверх — надгробия основательно вмонтированы в песок. И куски цемента по краям проезжей части — тоже осколки надгробий.
Несмотря на мощный долговечный состав, «материал», который использовали местные дачники и жители для укрепления дороги, выглядит беспомощно и униженно, лишний раз подчеркивая дорожное неблагополучие. «Паспортом» вверх лежит только одна плита, бывшая общим надгробием двух старушек, по всей видимости, родственниц. Одну звали Анна Ивановна Крапивина, и погребена она была в 1943 году в возрасте 72 лет, а другую — Евгения Александровна Кукол, упокоившуюся в 1987 году в 75 лет. Два овальных бельма глазниц для фотографий. И кто-то уже мелом выразил свое отношение к вопросу — поверх фамилий старательно начертали кривым почерком «это кощунство».
За надгробной чертой
Но пусть не в дороге, а в «пороге» из памятников есть что-то символичное для этой местности. Вокруг сплошь «мертвые», явно нежилые дома, у одних заколочены или слегка прикрыты резиновыми пластинами окна, другие строятся и зияют черными глазницами и сдвинутыми от недостроенности на бок крышами. Ощущение безжизненности настолько сильное, что становится непонятно, кому в таких нежилых краях понадобилась дорога. Правда, метрах в ста от меня на лугу пасется корова, а навстречу идет мальчишка с пустым ведром.
Обрадованная единственному человеку в этой местности, объясняю цель приезда и робко спрашиваю, есть ли здесь вообще живые.
— Жилые дома отсюда не видать, — охотно объясняет мальчик, которого зовут Сергей.
Выясняется, что Сережка помогает родителям осваивать купленный две недели назад дом. Он вызывается проводить меня до церкви, по пути рассказывая, что они приехали из Туркмении, в Ярославле два года, в селе — две недели. Вдалеке за нами следом бредет пьяница, то исчезая в узких проулках между заборами, то снова появляясь. Кроме него и цепной собаки возле будки, для порядка облаявшей нас, — никого.
На полушарии возвышения — Троицкая церковь с кладбищем. На одном из богатых могильных участков, где стоят несколько черных гранитных памятников, сидят две пожилые женщины в трауре, явно не местные. Поминают, выпивают и закусывают. Кладбище выглядит опрятно и современно. Стареньких железных памятников почти не осталось, все плиты модные, гранитные, словно соревнующиеся между собой по ширине и величию. Могилки ухожены настолько, что ловлю себя на том, что, пробираясь между тесно стоящими рядами памятников, извиняюсь перед надгробиями, запинаясь о них.
Кирпич неверия
Напротив церкви на лавочке греются в лучах случайно выглянувшего солнца два бородатых мужика в рабочей одежде. Сергей и Александр, прихожане этого храма и художники, реставрирующие фрески в ближайшей церкви Покрова Пресвятой Богородицы, объясняют мне, что отец Виктор отъехал на две недели.
— Кладбище здесь сельское, погост, — рассказывает Сергей. — У многих из живущих в Песочном здесь родственники похоронены. Этим летом вдруг начался бум по замене плит. Меняют на современные, с фотографиями, а старые из-за ненадобности выбрасывают за ограду храма. И кто-то из местных жителей, видя, что пропадает материал, вымащивает ими дорогу. Но это, конечно, кощунство, так же как и выбрасывать плиты. Надо было бы закопать в землю, чтобы не было надругательства над крестом — там крест начертан на памятнике. Священник у нас пожилой, он, конечно, не сможет убрать эти плиты. Когда я на машине проезжаю, мне всякий раз нехорошо становится при виде этого.
Но видно, что выдирать плиты из песка Сергей не рвется.
— Неужели нельзя было попросить ту же районную администрацию доски положить хотя бы или кирпичи? — недоумеваю я.
— Вы знаете, сколько стоит кирпич? — оживляется реставратор. — Семь рублей штука! А доска?! Пятидесятка — семьдесят рублей! А сколько сюда нужно досок и кирпичей?! Где взять такие деньги нищим жителям этой деревни?
— А вообще, — вдруг успокаивается мой собеседник, — у нас у Толжского монастыря дача. Там у многих фундаменты выложены из могильных плит. На территории Толги было кладбище, и когда там стали землю под участки отдавать, сведущие дачники сообразили, что старый мрамор и гранит надгробий — прекрасный строительный материал. Так что это все еще с советских времен идет. Это все от нашего неверия, — глубокомысленно заключает Сергей.
Афган на обочине
...На обратном пути снова встречаю маленького Сережку. Он загружает ужасно грязные пласты старого линолеума на тележку. Труд совершенно сизифов, листы то и дело разворачиваются и соскальзывают с тележки. Предлагаю Сереже взять линолеум в руки и тащить, а сама берусь докатить тележку. Путь получается очень долгим, мальчишка то и дело теряет свою ношу. Наконец к нам подходит молодой Сережин папа Витя.
— Я служил в Афганистане, — рассказывает Виктор, — там вдоль дорог множество памятников нашим парням. И однажды у нас похитили двух солдат, мы поехали их выкупать, смотрим, памятники вдоль дорог разрушены. Такое же чувство я испытал, когда первый раз увидел эти плиты — еще когда только ехал смотреть новый дом. Это то же самое. Я бы их, может, и вытащил, но я новый человек на селе и не имею права устанавливать свои порядки...
В тот же день наш фотограф уже не застал плиту с надписью, а некоторые плиты оказались засыпаны землей. Еще через день на проселочной дороге появилась еще одна гора земли. Районная администрация не призналась в своих трудах. Но кто-то все-таки скрыл стыд нещепетильного народного ремонта.
Комментарий «РГ»:
Надругались над знаками. Надгробная плита с именами Анны Ивановны и Евгении Александровны, живших в трудном XX веке, содержала лишь обозначение их самих и их когда-то бывшей жизни. Этим обозначением и пренебрегли, прагматически использовав плиты как стройматериал.
Не хочется впадать в пафосное морализаторство и подхватывать лет 30 уже надрывно и безрезультатно эксплуатируемый мотив «потери памяти», «иванов, не помнящих родства».
Но знаки — тоже не пустяк. Они культурная и цивилизационная разметка, так необходимая обычным, «далеко живущим» людям, не знаменитым, затерянным — как знак их принадлежности чему-то большему и высшему, чем физиологическая обыденность.
В жизни бывают обстоятельства, когда эта знаковая разметка стирается, — обычно это дни большой беды и испытаний. Во время стихийных бедствий, землетрясений, ураганов, катастроф, на войне, когда поле усеяно мертвыми. Но потом приползает медсестра, приезжает похоронная команда, и едва война откатывается, человеческое упорно вводит символическое. Едва отступают огонь, вода и беда, начинает восстанавливаться человеческое и появляются знаки — кресты и обелиски над могилками, памятники.
Кусочек дороги, вымощенный выброшенными надгробными плитами, не поле боя. Но люди, видимо, настолько устали от окружающих их вариантов социальной дикости — дикого невнимания, бедности, малых возможностей, большого равнодушия, которое начинается, едва мы переступаем порог своего дома, своего двора, могилок близких, что прибегли к ответной, легкой такой, дикости. Как почти во всех современных российских протестах, в этом содержался своего рода шантаж. Не вспомните о нас — одичаем. Вот смотрите. И ведь вспомнили, сразу нашлась машина с землей.