Ни нарочитой красивости. Хотя есть обдуманно лубочные, но потому и осмысленные, потому и эмоционально работающие кадры. Ни клипового монтажа, хотя монтаж заслуживает отдельного разговора. Ни патриотического пафоса, ни рассудочности.
Я видел, как вышедшие из зала зрители молча закуривали. Как необычно они притихли - словно не из кино. И было четкое ощущение, что я только что потерял очень близких людей, хотя ни о ком из героев картины еще два часа назад не подозревал.
В основе реальная судьба 9-й роты десантников, куда попали 18-летние необстрелянные мальчишки и почти все полегли в Афгане. Как потом выяснилось, полегли напрасно, потому что и героизм их был не нужен, и самую эту войну страна, пославшая ребят на смерть, постаралась быстрее забыть.
Сюжет как таковой отсутствует, если не считать сюжетом дневник их жизни на учениях, а потом на войне. Герои равноправны, нет главных и второстепенных. И фильм уже тем отличается от голливудского, что отсутствие звезд - его принцип, хотя есть актеры известные. У каждого своя функция, своя ясная индивидуальность, социальная роль и национальная принадлежность. Фильм как бы проходит сквозь торжествовавшую идеологию "колесиков-винтиков" на уровень каждого отдельного человека. В этом можно узреть искусственный авторский расчет, но я не видел шедевра без такого расчета. Художник знает, как сообщить фильму смысловую и эмоциональную многослойность.
Школа клипа пригодилась Федору Бондарчуку ровно в той же степени, что и школа его великого отца, которому он посвятил картину, и школа мирового кинематографа в целом. И когда мои коллеги параллелят фильм то со "Взводом" Стоуна, то с "Апокалипсисом" Копполы, то с "Охотником на оленей" Чимино, то даже с "А зори здесь тихие" Ростоцкого, я думаю, это лучшая похвала: у режиссера-дебютанта отличные учителя. Он взял у них главное - гуманистический посыл как наиболее естественную точку отсчета.
Школа клипа - это свободная оркестровка такой не поддающейся кинематографу категории, как время. Оно то спрессовано, когда кадры сменяются как в стробоскопе, едва не накладываясь друг на друга и создавая иллюзию двойного или тройного зрения. То, наоборот, на глазах тормозится, и тогда страшное мгновение кажется бесконечным. Замечательно, что во всей этой мешанине режиссер ни разу не потерял из виду нить действия и не запутал зрителя, не утратил его внимания.
Фильм зрелищен. В нем эффектны марсианские пейзажи Афгана, снятые, говорят, в Крыму. Эффектны вертолетные виражи, а падение и взрыв подбитого "духами" транспортного самолета, увозившего с войны наших дембелей, сделаны по высшему голливудскому классу. Я это отмечаю профессионально испорченным сознанием, преодолевая самый первый и самый естественный зрительский импульс - похолодеть вместе с мальчишками там, на экране, от кошмара свершившегося.
После этой сцены из зала перестали бегать за попкорном - зрители забыли о том, что они в кино.
Это значит, что спецэффекты менее всего эффектны. Они нас делают свидетелями войны. Этому же подчинена виртуозная работа со звуком - мы в центре кровавого месива. Причем нас не напугать хотят, как в фильмах Уэса Крейвена. Хотят, чтобы мы два часа прожили в шкуре этих ребят. Вместе с ними простились с любимыми, вместе с ними услышали, что мы не люди, а говно (эти слова ушибленного войной прапора Дыгало, а потом прапора Хохла - единственный идеологичный рефрен фильма, напоминающий, какую роль отводила нам всем система "новой исторической общности"). Чтобы мы, оскорбленные и униженные, поняли, чего стоит человеческое достоинство на войне. Чтобы сроднились, как они, кричали от звериного страха, как они, страшились потерять любого из товарищей, как они.
Фильм дает нам все это прожить. Чем и отличается от таких абсолютно успешных, но именно эффектных лент, как "Война" Балабанова и даже "Кавказский пленник" Бодрова.
С моей точки зрения, в своей первой большой работе Федор Бондарчук проявил абсолютное чувство кинематографа. Это видно уже в той свободе, с какой ведет себя камера оператора Максима Осадчего - она редкостно пластична, легко становится субъективной, или романтичной, или сентиментальной, или возвышенно поэтичной. Каждое из ее состояний заставит нас увидеть мир глазами кого-то из героев - вчерашнего крестьянина или вчерашнего интеллигента-художника, нервного тихони Воробья или с цепи сорвавшегося Лютого.
Актерский ансамбль фильма - именно ансамбль. Группа людей не просто сыгравшихся, но сжившихся друг с другом, объединенных одной идеей, сроднившихся. Никто не тянет на себя одеяло, никто не солирует, не выбивается из общей безупречной органики. Назвать двух-трех отличных актеров я не могу, потому что отличны все - см. афишу, там их имена.
В фильме силен мотив растерянности. Никто не понимает, зачем и за что он должен умирать на чужой непонятной земле. Диалог-поединок Воробья и афганца, который через минуту станет его первым военным трофеем, - это разговор мальчишек-ровесников, которые почему-то посланы опасаться друг друга. Замечательна сцена, когда Джоконда идет за спичками к афганским крестьянам: мы почти физически вползаем в иной быт, иные традиции, иные звуки, которые нам, пришлым, не суждено разгадать, наверное, никогда. И почти издевкой над происходящим звучит рассудительный голос Горбачева, где-то в другой жизни поздравляющего ко всему равнодушную родину с Новым годом - таким он кажется далеким от реальности и этой, и любой.
Команда Федора Бондарчука сделала честный фильм. В нем нет кинематографического кокетства, столь свойственного постсоветским фильммейкерам. Это фильм-поступок - на экране давно не ощущалось столь полной человеческой самоотдачи. Он подтверждает не просто возрождение, но и излечение нашего кино как от комплексов второразрядности, так и от самодовольного шапкозакидательства. Это первый наш фильм, сделанный на голливудском, т.е. технологически современном уровне, но свободный от подражания Голливуду.
Москва пестрит его плакатами. Реклама продумана правильно и до мелочей, она придает появлению картины статус события. Школа первых коммерческих блокбастеров, стало быть, тоже не прошла даром - теперь она сгодилась настоящему кино.