Перед командировкой в Париж я набрал несколько телефонных номеров.
- "Московский дом книги"? Могу я купить у вас сочинения писателя Владимира Максимова?"
- "Какого Максимова, экономиста"?
- "Нет, русского писателя Владимира Максимова. Автора романов "Семь дней творения", "Прощание из ниоткуда", "Колчак".
- "Нет, к сожалению, нет. Был шеститомник 1994 года, но он раскуплен".
- "Если раскуплен, почему не допечатали?"
- "Это не наши проблемы".
Такие ответы поступили из всех крупных книжных магазинов Москвы. Максимова не переиздают. Максимова стараются забыть. Это сама страшная беда нас, русских. У нас короткая историческая память. Мы не помним того, что было 30 лет назад.
Владимир Емельянович Максимов - это человек, который создал крупнейший, и, без сомнения, самый влиятельный русский европейский журнал ХХ века. Даже не будем уточнять, что это был крупнейший эмигрантский журнал, что именно он стал ведущим органом "третьей волны" русской эмиграции.
"Когда вышел первый номер "Континента", - рассказывает французский славист и коллекционер Рене Герра, - мне стало понятно, что началась третья волна русской эмиграции. Это было как рубеж. Середина 70-х годов. Последние представители первой русской эмиграции в Париже скончались. И вдруг - "Континент"! Там печатались все писатели русской эмиграции, от Солженицына до Бродского".
Кто мог свести это все вместе? Только Владимир Максимов. Судьба этого человека уникальна, ни с чем не сравнима, она сама по себе является художественным произведением. Сын репрессированного отца, он прошел все круги детского ада: убегал из дома, беспризорничал... Его роман "Прощание из ниоткуда", быть может, самое сильное художественное свидетельство о жизни русского мальчика ХХ века с отцом, но без отца(отец в лагере), с матерью, но без матери (мать не любит сына). Один из его последних романов, "Чаша ярости", потрясает какой-то запредельной откровенностью и чувством - вот уж точно свойственным Максимову - вины за все. Он все помнил. И ничего себе не прощал. Совесть была его врожденным качеством. Этим пропитана вся его проза, все его статьи.
Был ли он диссидентом? Он прежде всего был русским человеком. Он болел Россией, всю жизнь думал только о ней. Он знал ее как никто, изъездив ее вдоль и поперек. И как обычный работяга, и как провинциальный репортер.
"Гении рождаются в провинции, а умирают в Париже". Владимир Максимов буквально исполнил эту жизненную формулу, за небольшой поправкой: родился он все-таки в Москве, 27 ноября 1930 года. А умер в Париже в 1995 году. И похоронен недалеко от Бунина.
На кладбище Сент-Женевьев начинаешь понимать, что такое "русская судьба". На одном из крестов написано: "Так было угодно Господу Богу". Что угодно? Чтобы русский человек умер на чужбине? С этим поистине русским фатализмом хочется спорить бесконечно, но против него, как ни странно, нечего возразить.
Владимир Максимов во всей широте своего неуемного русского таланта мог реализоваться только в Европе. В огромной России ему было тесно.
Яростный антикоммунист, он не принял "перестройки", писал статьи, в которых даже не говорил, а кричал: "Что вы делаете?! Вы не коммунизм хороните - Россию". Его перестали печатать либеральные издания. Он вынужден был публиковаться в газете "Правда". А сегодня - поразительно - многие из его тогдашних мыслей начинаешь понимать по-другому. Все-таки Владимир Максимов был мудрым человеком.
Светлая память!
"Пока вы красите церкви, они красят авианосцы..."
Из последних статей и интервью Владимира Максимова
"...Я сужу о людях не по тому, был он в партии, не был в партии, а сужу их по нынешним поступкам. И говорю так: "Если ты был в партии, это
твой грех. Но что ж ты о нее теперь ноги-то вытираешь? Ведь из таких, как ты, она состояла"... Это такая комфортная революция для них. Как же это
так, друзья-приятели, ведь за революцию-то надо платить. Платили тюрьмами, ссылками, эмиграцией. А эти, ничем не заплатив, уже считают себя большими
революционерами. Но именно за такую революционность в России сейчас платят, и хорошо платят".
"У нас в те времена применить свои способности позволяла только одна область - культура. Она была более или менее свободной. Люди писали довольно сносные стихи, делали приличные фильмы, ставили довольно-таки приличные спектакли. Но когда оказалось, что можно делать и другое... Смотрю, один - коммерсант, другой какую-то фирму имеет. Оказывается, все это творчество для них было вовсе не обязательным. Получается обратный процесс. Станиславский вышел из очень богатой и интеллигентной купеческой семьи. Его дядя был городским головой в Москве. И он рвался из этой среды в искусство. И другой профессии, другого поля деятельности он для себя не мыслил. А сейчас наоборот. Они из искусства - все в купечество и считают это для себя еще большой честью".
"Вы можете прочесть все мои труды, перелистать все изданные мной журналы и убедитесь, что я никогда не выступал против России. Я выступал против идеологии. Я считал,что это - единственный груз, который мешает России развиваться, становиться более великой, могущественной страной. Это была моя большая трагическая ошибка. И о ней на старости лет я весьма сожалею. И все же я думаю, что если бы нам шаг навстречу был бы сделан вовремя, обошлось бы без таких потерь".
"За двадцать лет жизни на Западе я объездил практически весь мир. Во многих странах еще силен и живуч антисемитизм (по статистике еврейской исследовательской организации "Бнай Брит", США по этой части занимают почетное первое место!), кое-где, в особенности в странах Центральной и Восточной Европы, по вполне понятным причинам не любят русских, в иных местах, к примеру, в Австралии и Новой Зеландии, еще остается предубеждение к "цветным", но нигде, ни в одном уголке планеты я не сталкивался с такой укорененной неприязнью, какую вызывают к себе американцы.
- Янки, убирайтесь домой!"
"Вот недавно встретил нашего общего знакомого. Он мне говорит: "Старик, не волнуйся. Провинция возрождается. Церкви красят". А я подумал: пока вы красите церкви, они красят авианосцы. А на них никто вроде бы не нападает - ни на Америку, ни на Англию, ни на Францию. Против кого же они готовят авианосцы? Против самих себя, что ли? Так что мы, глядишь, прокрасимся".