Ожидания оправдались. "Эдип" Коршуноваса продемонстрировал родную для него, знаковую, аттракционную режиссуру. Античный театр с его архетипами, котурнами, масками, хором, прямыми апелляциями к богам, року и публике противоречит постмодернистскому сознанию, но вполне годится для изысканий в области чистой формы. Сложнее с той малостью, которую с легкой руки Аристотеля принято считать главной и неотъемлемой составляющей трагедии, с катарсисом - очищением через ужас и страдание.
О. Коршуновас строил свое высказывание, откровенно отталкиваясь не от самой античной трагедии, а от Эдипова комплекса, сформулированного Фрейдом и растасканного сегодняшней масс-культурой. Видимо, режиссер считает, что эти "вторичные признаки" трагедии более понятны публике. Но он пытается и разрушить, преодолеть стереотипы, а в результате привести зрителей к катарсису "от противного".
Действие спектакля разворачивается на детской площадке (сценография Юрате Паулекайте). Качели, песочница, решетки-лазалки, залитые зловещим светом, то красным, то фиолетовым. Гигантский плюшевый мишка, из недр которого раздается утробный глас. Хор, который является то в виде младенцев с огромными головами, то в масках, напоминающих одновременно кошек, демонов и летучих мышей. Вся эта нечисть то карабкается по решеткам, то неистово пляшет, то принимает изысканные позы с античных рисунков. Оглушающие звуки гонга перемежаются с грохотом современных ударных.
Кошмарные образы наступают на Эдипа (Дайнюс Гавенонис), который поначалу именно и напоминает инфантильного ребенка, лицо его расплывчато и неопределенно, кажется, не имеет индивидуальных черт. Детская инфантильность, агрессия, неуправляемость живут в нем как протест против мира взрослых. Постепенно, по мере того, как ему открывается истина, Эдип все более превращается в мужчину, страдание дарит ему индивидуальность и делает его красивым.
В песочнице происходят многие ключевые сцены борьбы за власть - здесь деспотичная Иокаста (Юрате Онайтите) подчиняет себе мужа-сына, здесь Креон (Ремигиюс Вилкайтис), воплощение бюрократической правильности и лицемерия, жестоко бьет поверженного царя-соперника. Здесь герои посыпают себе голову песком, словно пеплом, и безжалостно топчут чужие "куличики". Конечно, постановочные эффекты отвлекают от актеров, но актерские работы очень сильны, энергичны, осмыслены. А сцена, в которой Эдип наконец осознает ужас свершившегося, "вплотную" подступает к трагедии не только благодаря изумительной красоте и значимости придуманной режиссером мизансцены. Качели разворачиваются к залу своим концом, который задирается подобно стреле крана или носу корабля. Полуобнаженный Эдип взмывает над зрителями в луче света. Все-таки лучше знать истину и вырваться из кошмаров песочницы. Женщины хора снимают маски и исполняют дивной красоты пластический танец. Лицо Эдипа прекрасно.