Важно, что она идеально совпала с театральным моментом. Моментом, когда Алентовой пришло время проявить свою сдержанную виртуозность для того, чтобы публика услышала один из самых мужественных и отчаянных текстов, рожденных в ХХ веке.
Пьеса Самюэля Беккета - сложнейшая текстовая, почти музыкальная партитура. Чтобы одна актриса, говорящая не самый мелодраматический текст на свете, в течение полутора часов удерживала внимание зала, ей нужно обладать виртуозным мастерством. Алентова им обладает. Она почти идеально прошла по лезвию бритвы.
Эмиль Капелюш выстроил на сцене два холма, покрытых давно высохшими черенками скошенной травы, на фоне ослепительно синего неба вечности - пейзаж, слишком похожий на тот, который виделся Чехову в третьем акте "Вишневого сада". Или на пейзаж "Мыслей" Блеза Паскаля, назвавшего когда-то человека "мыслящим тростником". Не отсюда ли Капелюш взял срезанные тростинки, которыми утыканы его холмы?
За первым холмом, точно кукла в кукольном театре, скрытая по самую грудь, сидит Винни-Алентова. Из-за второго время от времени появляется смиренный, безмолвный Вилли (Юрий Румянцев). Точно, как у Беккета: "Посреди сцены невысокий взгорок, покрытый выжженной травой. Простота и симметрия. Слепящий свет. В самой середине взгорка по грудь в земле - Винни. Справа от нее спит, растянувшись на земле, Вилли, его не видно из-за взгорка".
Чем строже канон, тем свободнее творчество. Философия отчаяния оборачивается в "Счастливых днях" сильнейшим религиозным высказыванием. Сходство Винни, как ее играет Алентова, с куклой, марионеткой, глубоко связано с религиозной культурой. Ведь именно в ней человек - создание, творение божье - часто уподоблен кукле. Франциск из Ассизи любил сравнивать человека с акробатом или марионеткой, подвешенной вниз головой и целиком зависимой от воли того, кто его подвесил.
В пьесе Беккета, столь явно написанной после Ницше, Кьеркегора и Чехова, вдохновляемой скептической и отчаянной аргументацией Паскаля, "кукольность" Винни можно и не заметить. Михаил Бычков и Алентова ее разглядели и превратили в изысканный и строгий танец самых разнообразных смыслов. Вот Винни извлекает из своей знаменитой сумочки, наполненной скарбом, помаду: один штрих - полгубы отмечены краской. И мы с изумлением следим за тем, как улыбка поплыла в сторону скорбной усмешки. Но вот еще один штрих - и вся губа краснеет невинной Мальвиной на белом лице. Так, жест за жестом, мазок за мазком превращает Алентова свое лицо в фарфоровую маску, в маску карнавала, в маску Коломбины и смерти, в маску комедии дель арте. Их у нее - целый гардероб, и актриса пользуется ими с таким мастерством, точно всю жизнь примеривала на себе самые разные театральные традиции.
Так, минута за минутой истекают часы ее и нашей жизни - в бесконечных мелочах, в нелепых антре и кульбитах на самом пороге смерти. Тот факт, что этот горестный карнавал умирания разыгрывается почти неподвижно, только руками, глазами, губами, делает его магически притягательным. Алентова-Винни весело щебечет, чистит зубы, хорохорится и беспокоится о Вилли, а мы точно слышим, как шелестит песок, постепенно погребая ее в холме.
Кода открывается занавес для второго акта, ее подбородок уже почти скрыт в холме. Она врастает в него, ее голос скрипит, подверженный энтропии, а мы точно слышим, как все ее нелепое, комическое существо взывает к слепящему светлому небу. Можно ли жить, если нечем? Печаль и отчаяние Екклесиаста - вот что такое эта Винни. В самом конце Алентову начинают тихо душить слезы, и, быть может, это единственное отступление от авторской воли. Ведь для Винни - каждый день, прожитый на этом свете, - бессмысленный и мелочный день, полон смиренной радости. И мысли о самоубийстве (как умному мрачному Вилли) никогда не придут в ее по-женски кокетливый, глупый мещанский умок. Так что слезы, которые душат Алентову, - это слезы автора, навсегда потрясенного тем, что никакое знание мира не спасает от ужаса небытия.