Российская газета: Справедливы ли претензии человека жить, как он привык, или общество вправе сказать ему - живи как все.
Денис Гуцко: До той поры, пока не приходится поступаться совестью и теми вещами, отстаивая которые ты готов стать героем, нужно жить как все. Речь не об усредненном поведении, позволяющем слиться с окружающей средой. А о том, что, живя в стране, в России ли, в Грузии, ты обязан знать ее язык, соблюдать законы, понимать обычаи. Если ты здесь, значит, тебе здесь хорошо - тогда где твое уважение к людям, которые построили все, что вокруг тебя? Бывает, правда, что эти вполне законные требования общества превращаются в гротеск, как в сегодняшней Прибалтике с ее разделением на граждан и неграждан.
РГ: В каком возрасте человек осознает себя, принадлежащим к определенной национальной культуре?
Гуцко: Мы принадлежим к той или иной культуре, уже когда учимся говорить "мама". Я, безусловно, чувствую себя русским человеком, и в то же время, если бы попросили назвать три основных компонента, из которых складывается сегодняшняя русская культура и которые во мне проявляются каждый день, я бы долго думал. Но ни за что не назвал бы русский балет и русскую водку.
РГ: Человек не свободен от общественных установок и обычаев?
Гуцко: Состояние "сам по себе" - весьма дорогостоящая иллюзия, которую - редко, при особо удачном стечении обстоятельств - могут позволить себе отдельные выдающиеся личности или просто богатые люди. Но истинной свободы от социума нет. Например, едва ли не каждый русский скажет, что он человек хлебосольный и гостеприимный, и в окружающих ценит эти качества. Но иногда в праздник мне хотелось бы посидеть без гостей, с семьей, и на звонок знакомых: "Сейчас мы к вам придем", - ответить: "Я занят, у меня зуб болит, срочно уезжаю в командировку". Но я так не делаю, потому что про меня скажут: "У-у, какой-то он мутный, не наш человек". А быть "не нашим" - дело бесперспективное и мучительное. Поэтому внезапных гостей я всегда принимаю "со всей широтой русской души". Но это - нет, не черта моего характера. И все-таки я готов жертвовать своей тягой к одиночеству, чтобы не выглядеть чужаком.
РГ: Что испытывает человек, попадая в иное национальное культурное пространство?
Гуцко: Неизбежно проходишь через некое чистилище, в котором ломаются твои взгляды на жизнь, привычки, ты сам. Это цена, которую надо платить. По своему опыту скажу, что было все - и враждебность, и отторжение, но и желание помочь, интерес к человеку с иным прошлым. Перемена культурного национального пространства - всегда второе рождение. Ты должен сам себя родить, сотворить заново. Не все находят в себе силы и желание менять шкуру. Но у каждого, кто все-таки решился на второе рождение, свой путь. Я, например, пытаясь осмыслить все, что со мной происходило в процессе обретения новой родины по имени Россия, стал писать. Нельзя переселиться и остаться прежним.
РГ: Перемещаясь в иной социум, человек что-то прибавляет к своему культурному багажу или происходит замещение?
Гуцко: Русские, жившие в Грузии во времена СССР, ни в коей мере не утрачивали свое национальное, впитывая другую - вторую - культуру. Никто не покушался на наше русское начало, а мерилом "свой-чужой" был грузинский язык - у того, кто знал язык, о национальности не спрашивали. Думаю, так и должно быть - и так бывает в нормальном обществе. А сейчас русские, живущие в Грузии, безвозвратно расстаются со своей национальностью. Прервана связь с Россией - и материальная, и духовная. Русские, после распада Союза оставшиеся в бывших союзных республиках, вынуждены вытравлять в себе все исконное, как вытравляют порочащие татуировки. В Грузии люди меняют фамилии, их дети уже коряво говорят по-русски. Не знаю, кому как, а мне жаль, что так происходит.
РГ: Выживая в новой культуре, мимикрируешь, тебя "ломает"?
Гуцко: Это отбирает очень много духовных сил. А какой выбор? Либо выжить, либо стать героем. Я помню одного такого героя в армейской учебке. Армянин, которого допекли сержанты, просто отказался выполнять приказы, в большинстве своем имевшие целью сломать его. Сидел на "губе", родственники приезжали, пытались вразумить. Он оказался стойким. В итоге дослуживал в жуткой какой-то дыре в стройбате. А я предпочел оставаться как все, не геройствовал - зато и дослуживал не в стройбате, а в десанте.
Терпеть или нет, приходится решать каждый день. Часто то, что терпел вчера, невозможно вынести сегодня.
РГ: Как научиться совмещать общие законы, по которым живет государство и право на национальное самосознание человека иной культуры, ставшего переселенцем?
Гуцко: Совмещать свои традиции с местными гораздо проще, когда не приходится давать взятки паспортисткам и милиционерам.
РГ: Перед понятием "национальное самосознание" мы привыкли почтительно снимать шляпу. Но не оно ли зачастую ведет к зашкаливающим за все человеческое социальным и межнациональным взрывам?
Гуцко: Меня не пугает, когда мои соседки ходят в хиджабе. Но настораживает, что они не говорят по-русски. Я не приемлю фашизм - не верю в счастье ценой чужих жизней - остается один выход: сохранять свою культуру, и тогда меня не вытеснить. Только живая, растворенная во мне и в моих детях, культурная традиция может стать заслоном от другой, агрессивно стремящейся занять пустующее пространство.
РГ: Может ли литература быть общественным "поводырем" и вести к взаимопониманию?
Гуцко: Люди, для которых важна литература, живопись, театр, иностранный язык, становящийся понятным и любимым, всегда знали, в чем секрет взаимопонимания: храни свою культуру и уважай чужую.