Но сам пушкинский миф продолжает волновать сознание художников, ученых, зрителей и читателей. Только за последние 20 лет он породил несколько выдающихся театральных созданий, среди которых были "Маленькие трагедии" Эймунтаса Някрошюса и "Моцарт и Сальери" Анатолия Васильева. Сегодня мы беседуем с исполнителем роли Моцарта в спектакле Васильева и его "Школы драматического искусства" Игорем Яцко.
Российская газета | Игорь, часто приходится слышать или читать, какое глубокое воздействие имела личность, миф и судьба Моцарта на тех, кто играл его в разных сюжетах в театре и кино. У тебя во время работы над спектаклем "Моцарт и Сальери" возник ли какой-то особый, интимный контакт с Моцартом?
Игорь Яцко | Нет, я не могу похвастаться никакими особыми переживаниями. Я знаю только одно: когда я первый вышел в этой роли, мне было 35 лет, ровно столько, сколько было Моцарту, когда он умер. И для меня это было существенно. Однажды в Париже, узнав, что там есть улица Моцарта, я туда пошел, и мое путешествие длилось почти целый день. Что-то заставило меня идти туда так долго.
РГ | Спектакль не идет уже какое-то время. Сначала умер первый исполнитель Сальери, твой друг и коллега Владимир Лавров, затем в нем играли канадский актер Григорий Гладий и актер Театра им. Моссовета Александр Яцко, спектакль пережил множество трансформаций. Как бы ты мог ретроспективно описать Моцарта в этом спектакле. Кто, или, скорее, что он для тебя в том разборе, который предложил Васильев?
Яцко | Самое главное, трагическое, неразрешимое противоречие этой пьесы - путь земной и путь небесный. Путь делания, созидания, творения трудного земного труда и творения, которое дается по благодати, по дару, без всякого усилия - то, что приходит свыше. Пушкин творил из себя, и ему была ведома и одна, и другая дорога, и все-таки тот выбор, который он совершил, имеет огромный духовный и нравственный смысл.
Был еще один важный пункт в разборе, который мы преследовали. Для Васильева была очень важна идея дружбы между Моцартом и Сальери. Это была психологическая основа, на которой все строилось. Во-первых, он настаивал на том, что это люди одного поколения, ровесники. Между ними все открыто. Между ними существует дружба, подобная любви. И эта дружба не разрушается никакими событиями, которые происходят между ними. Мне было очень интересно полное отрицание такого мотива, как зависть, ревность.
История, которая между ними происходит - не человеческая, не психологическая. Психологическая основа как была дружеской, так и остается, и все-таки из-за выбора пути они расходятся. Один, по нашему концепту, оказывается в дурной бесконечности, безумии двух неподвижных, взаимоисключающих мыслей, которые единовременно сходятся в его голове ("Ужель он прав, и я не гений?", а другая мысль "Неправда. Иль не был убийцею создатель Ватикана?"). Ужель он прав? - Неправда! И так каждый день: день смирения, день гнева. Между этими двумя мыслями Сальери мечется в финале пьесы. А ведь в начале пьесы у него никакого безумия нет. Он, например, точно знает, что у Бога правды нет.
РГ | А на чем же зиждется эта дружба, когда оба исходят из таких взаимоисключающих посылок?
Яцко | Мы долго искали, работая над стихами Пушкина, эту материю. У нас была параллельная работа "Товарищам в искусстве дивном" - антология стихов Пушкина на темы "Моцарта и Сальери", в которой мы восстанавливали разговоры, которые могли бы вести Моцарт и Сальери. Они как друзья могли говорить о чем угодно. Так, Пушкин, мог разговаривать с Чаадаевым, с декабристами, от которых он потом отошел. Мы много занимались материалами относительно масонства Пушкина. Всем, что связано с беседами о судьбах человечества, России, которые он всегда вел со своими друзьями. Мы специально отбирали стихи, которые были подобны возможным беседам друзей. Потом из этих стихов мы делали как бы монологи Сальери и Моцарта.
Что касается разности друзей, мне кажется, это часто бывает. Такая модель описана даже в "Евгении Онегине". Ленский и Онегин сходятся как два абсолютных друга, но они противоположны "как лед и пламень". Но именно они сталкиваются из-за пустяка, и по какому-то механизму, от них независящему, между ними происходит дуэль.
У Пушкина это называется "судьба". Дружба остается до конца, но в то же время есть судьба, то, что предрешено, то, что предназначено. Потому что Сальери становится Сальери только тогда, когда появляется Моцарт. Он без Моцарта Сальери-то не является.
РГ | На эту тему есть замечательная работа Сергея Булгакова, где он уподобляет пушкинский миф о Моцарте и Сальери отношениям Христа и Иуды.
Яцко | Да, эту статью мы использовали. Она попала к нам не в начале нашей работы, а гораздо позже - как счастливое подтверждение наших собственных интуиций.
РГ | Моцарт у Пушкина пророчествует о своей судьбе, знает ее. Ведь так?
Яцко | Моцарт - как и Христос - идет по своему предназначению. Иуда только задумал, а Христос уже знает. Моцарт два раза обкрадывает Сальери - сначала в музыке, а потом и в злодействе. Будучи жертвой, он знает о злодействе Сальери раньше, чем он сам.
РГ | Пушкин запечатлел себя в Моцарте? В том числе и собственную пророческую, провидческую смерть?
Яцко | Да. Конечно. Вехи его судьбы, биографии запечатлены в его поэзии. Каждый год, занимаясь этим, видишь, как он шел дорогой, которая вела его на Черную речку. И есть рубежи на этом пути - 23-й год, 25-й, самый важный год - 30-й, год его женитьбы. Эти точки многое говорят о том, что такое творчество, судьба, служение, что такое выбор пути, откуда и куда ведет этот путь. Произведения Пушкина пророческие в отношении его собственной судьбы. Даже в "Евгении Онегине" "записана" его собственная дуэль.
РГ | Но, с другой стороны, Пушкин себя часто осознавал в сальерьевсих формулах - формулах усилий и трудов.
Яцко | Пушкин дуален. Ему знаком и труд Сальери, и беспечность моцартовского дара. К 1825 году, когда, по мнению некоторых ученых, сложился замысел "Моцарта и Сальери", Пушкин изменился. Он отошел от взглядов декабристов. Он вступил на дорогу от атеистического неверия, вольтерьянства к тому, что было сказано им на исповеди перед смертью. Исповеди, которой мог бы гордиться любой христианин. Этот перелом записан в автобиографии, которой являются его стихи. Это запечатанные, закрытые записи, они закрыты самим поэтом. Но проходить за эти печати необычайно интересно.