В детстве она мечтала стать драматической актрисой. Как мы теперь знаем, - не зря: именно драматический талант делал каждое ее выступление - спектаклем. 17-летней девушкой Шульженко решила попробоваться в Харьковский театр драмы, но на показе не стихи читала, а спела любимую песню своего отца-железнодорожника "Распрягайте, хлопцы, коней". Под аккомпанемент, между прочим, Исаака Дунаевского - тогда будущий знаменитый композитор скромно заведовал в этом театре музыкальной частью. В театр Клавдию Шульженко взяли, и она в нем играла "роли с пением": в оперетте "Перикола", в драме "Казнь", где в роли ресторанной певицы исполняла романс "Снился мне сад...". И занималась вокалом в консерватории. Вскоре местные поэты стали писать специально для нее, а в 1928 году состоялся ее дебют на сцене Мариинского театра - в праздничном концерте ко Дню печати. Вскоре Шульженко уже была звездой Ленинградского мюзик-холла.
Тогда же начались и первые неприятности: партийным критикам претила "салонность", и во время гастролей в Москве из репертуара певицы выстригли почти все номера. Для спасения она решила обратиться к фольклору - стала петь русские, украинские, даже немецкие народные песни. Но все равно ее нещадно били за "чувствительность", за "мелодекламацию вместо пения". Это так наши знатоки искусств отнеслись, в сущности, к ее открытию - ее личному певческому театру. Впрочем, за то же самое били и Утесова, и Вертинского...
Тем временем ее песни "Андрюша", "Руки", "Простая девчонка", "Ваша записка", "О любви не говори", ее кубинская "Челита" выходили миллионными тиражами на пластинках и становились образом времени. Но лирики были не в почете. "Эстрадность" считалась признаком мещанства и дурного вкуса. Для джаза, который расцвел было в СССР, придумали нейтральное наименование "эстрадный оркестр" - так спасся, в частности, коллектив другого мастера "песни-театра" Леонида Утесова.
Пришла война, и джаз-оркестр под руководством Шульженко и ее мужа Владимира Коралли стал фронтовым, был прикомандирован к Ленинградскому военному округу и дал более полутысячи концертов в частях Советской армии - иногда прямо в окопах и под бомбами. Тогда и стали всенародно любимыми "Синий платочек", найденный певицей среди старых сочинений польского композитора Е. Петербургского с новыми словами лейтенанта М. Максимова, или "Давай закурим", или "Морячка".
Послевоенное время было для Клавдии Шульженко трудным: газеты с новой силой клеймили ее "упадническую лирику". Она ездила по стране с сольными концертами, превращая свои песни в моноспектакли. Ее руки действительно были "как две большие птицы". В ее "Трех вальсах" перед слушателями проходила целая жизнь женщины от юности до старости, и актриса перевоплощалась прямо на глазах, оставив в памяти поколений образ, по силе равный целому кинофильму. А в день своего семидесятилетия она дала в Колонном зале Дома союзов свой знаменитый юбилейный концерт, где не покидала сцену в течение почти трех часов, спев более двадцати своих лучших песен. Она ушла в 1984-м, оставив после себя короткие сюжеты в кинофильмах "Концерт - фронту" и "Веселые звезды", телеконцерт "Вас приглашает Клавдия Шульженко" и книгу "Счастье петь для России". Книга "Счастье слушать Клавдию Шульженко" в ответ так и не появилась, хотя она давно записана в самых потаенных уголках миллионов российских сердец. Россия, как всегда, все чувствует - только выразить не может...
Петр Тодоровский: Это было счастьем
Накануне столетия Клавдии Шульженко мы попросили сказать о ней несколько слов знаменитого кинорежиссера, фронтовика Петра Тодоровского.
- Клавдия Ивановна Шульженко для меня и моего поколения - это наша юность, наша радость. И самые любимые песни, которые мы распевали под гитару с нашими девочками, которых мы дергали за косы, - это ее песни. Это любимые песни военных лет - и "Синий платочек", и "Стает снег в Ростове"... Они вошли в нашу душу, и мы их любим, вспоминаем, напеваем до сих пор. Она была неповторима - артистична, пластична, обаятельна, и ее голос проникал в самую душу. Каждая ее песня - это был маленький спектакль, который не только слушали с волнением, но и смотрели с огромным интересом. Когда во время войны наши части уходили на "переформирование" или во второй эшелон, к нам приезжали фронтовые бригады артистов, или заводился патефон, мы снова и снова слушали любимую певицу. Ее "Синий платочек" стал для фронтовиков символом надежды.
После войны я ее слушал множество раз, стараясь не пропустить любую возможность. А впервые увидел в 1947-м в московском театре "Эрмитаж" - долго искал в толпе "лишний билетик", купил по какой-то баснословной по тем временам цене и сидел, к сожалению, ужасно далеко от сцены. Но это было счастьем. Помню ее концерт в Херсоне - зал филармонии был переполнен, сидели буквально на головах друг друга. Некоторые песни - "Мама", например, - публика заставляла бисировать по два, по три раза! А потом в стране началась "закрутка гаек", кампания против "космополитов", и во все наше искусство пришла большая беда. Под обстрел тогда попали и наши великие композиторы, и опера, и поэзия, и эстрада. Клавдию Ивановну стали клеймить за "мелкотемье", за "упадничество". Ее, чьи песни помогали нам победить, стали лишать возможности выступать в больших залах.
Это чудо нашей эстрады, и большая трагедия, что самая популярная певица страны, великая эстрадная артистка ушла из жизни в полном забвении, всеми брошенной и без средств к существованию.