Представленный министром законопроект получил одобрение правительства. Остановят ли экстремистов более жесткие наказания? Об этом ведут диалог заместитель председателя Комитета Госдумы по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству Владимир ГРУЗДЕВ и профессор Университета МВД Сергей ВИЦИН.
Российская газета | Санкт-петербургские парламентарии предлагают наказывать за убийство на почве национальной ненависти или вражды тюремным сроком от 10 до 20 лет, либо пожизненным заключением, либо смертной казнью. Это, считают они, послужит профилактике подобных преступлений. Вы разделяете их мнение?
Владимир Груздев | Мне кажется, любое законодательство всегда реагирует на явления, которые тревожат общество. Любое законодательство - не только уголовное. Процессуальное, налоговое, трудовое... Есть проблема - надо реагировать. А проблема ксенофобии, она ведь действительно в нашем обществе существует. И законодатель не может не реагировать на нее. Когда в Узбекистане появился закон, предусматривающий 15 лет лишения свободы за угон автомобиля, количество преступлений такого рода практически сошло на нет. Ужесточение наказания за разжигание национальной вражды тоже, думаю, даст положительный результат.
Сергей Вицин |
Я не разделяю вашего оптимизма. Конечно, есть некоторые виды преступлений, где усиление санкций может давать какой-то эффект, хотя и менее существенный, нежели ожидался. А большая часть преступлений, их количество, степень тяжести практически не связаны с предусмотренным наказанием. Другое дело, что мы не до конца используем тот карательный потенциал, который существует. В вашем комитете недавно рассматривалось предложение за незаконный оборот наркотиков наказывать пожизненным лишением свободы. А практика показывает, что в пределах 20-летнего срока, предусмотренного за это преступление, суды больше 10 лет никогда не дают. Зачем же вводить пожизненное, если даже 20-летнее заключение не применяется?
Груздев | Это, наверное, один из примеров, когда попытка внести изменения в Уголовное законодательство имеет скорее пиаровский характер.
Вицин | Наверняка. Вот, мол, это я настаивал, чтобы прижали этих негодяев. Хотя мы-то знаем, что за сбыт наркотиков привлекают в основном несчастных наркоманов. А наркобароны - те умеют уйти от ответственности.
РГ | Расистам это тоже удается. Зачем же придумывать новые наказания им, если даже существующая 282-я статья (разжигание национальной, расовой, религиозной вражды) практически не применяется? Подобные преступления всюду квалифицируются как хулиганство. Почему? С какой целью?
Груздев | Возьмем одно из самых громких дел такого рода - убийство таджикской девочки в Санкт-Петербурге...
РГ | Вот-вот... Суд решил, что убили ее из хулиганских побуждений, и только.
Груздев | Предъявить претензии присяжным и судье, который вел данное дело, очень сложно.
РГ | Почему?
Груздев | Прокурор не просил наказания по 282-й статье. А суд не имеет права самостоятельно выйти за рамки обвинения. Или возьмем другое нашумевшее дело - нападение на синагогу в Москве. Тоже все очень непросто. Хотя там как раз инкриминировалась 282-я.
РГ | Тем не менее суд пришел к выводу, что Копцев не разжигал национальную вражду. Как же так? Неужели это было неочевидно?
Груздев | Нет, это было вполне очевидно. Но доказать разжигание межнациональной розни очень непросто. Крайне сложная процедура.
РГ | Вы хотите сказать, что следователи, желая облегчить себе сбор доказательной базы, намеренно сводят все к хулиганству?
Груздев | Да, так им проще.
Вицин | В уголовном праве есть так называемые материальные составы преступлений. Например, ударить человека ножом - останутся следы. А есть формальные составы преступлений. Оскорбление, в том числе по национальному признаку, относится к формальным.
РГ | Убийство таджикской девочки - это материальный состав преступления?
Вицин | Да.
РГ | Но ведь по мотивам национальной вражды, не так ли?
Вицин | По мотивам или нет - это трудно доказывать. И в петербургском деле следователь явно пошел по более простому пути. Есть 105-я статья - убийство. Вот, мол, давайте ее и применим.
Груздев | Следователя можно понять. Зачем ему все эти сложности?
Вицин | Конечно! Имеются все признаки 105-й. Ну давайте инкриминируем еще 282-ю. А зачем? Что это изменит? Только с доказательствами намучаешься, и все.
РГ | Для создания следователю служебного комфорта надо отказаться от применения 282-й и тем самым закрыть глаза на опасное общественное явление?
Груздев | Нет, мы не будем отказываться. Общество должно требовать от правоохранительной системы, чтобы она адекватно реагировала и на те настроения, которые его тревожат, и на определенные преступления.
Вицин | Проблема именно в правоприменении. Не могу согласиться с расхожим мнением, что наше законодательство не предусматривает ответственность за данный вид преступления, что оно не учитывает эти обстоятельства при совершении других преступлений. В Уголовном кодексе среди обстоятельств, отягчающих вину, как раз указаны мотивы вражды и ненависти на социальной, расовой национальной и религиозной почве. Если брать наиболее опасные преступления, тяжкие, особо тяжкие, то сказано, что, например, убийство, совершенное по этим мотивам, образует отдельный состав преступления. При нанесении тяжких телесных повреждений, причинении тяжкого вреда здоровью эти мотивы тоже являются отягчающими. То же самое - при причинении здоровью вреда средней тяжести. И наконец 282-я. Там все четко и прямо сказано.
РГ | И все же почему 282-я почти не применяется?
Вицин | Попробую объяснить. Любой следователь или прокурор оценивает определенные действия - скажем, убийство или нанесение тяжких телесных повреждений. Что касается реплик, которыми сопровождались подобные действия, то, с точки зрения практика, обремененного множеством всяких трудностей, это не так уж важно. Все равно это будет поглощено другой статьей. Но дело не только в этом. Дело в том, что существует такой вид доказательства по ряду преступлений, как экспертиза. Когда речь идет об убийстве, закон предусматривает обязательное проведение экспертизы для установления причин смерти. Или, скажем, человека ударили ножом, и он три недели был нетрудоспособен, что опять же легко установить путем экспертизы. А как доказать, оскорбительно данное выражение или нет? Как доказать, имелась ли тут цель, а тем более мотив? Ведь мотивация преступления порой не сознается даже самим преступником. Помните Пашку Колокольникова из фильма Шукшина "Живет такой парень"? "Чего ты на горящий грузовик полез?" - "Сдуру". И когда это все переносится на уровень подсознания, тут, конечно, должна проводиться и психологическая экспертиза.
Груздев | А как быть в такой ситуации? Предположим, азербайджанцы, торгующие на московском рынке, избивают русского бомжа. Ну надоел им побирушка, мешает работать. И что? Будем квалифицировать это по 282-й - как преступление по мотивам национальной вражды?
Вицин | Скорее как хулиганство.
Груздев | Но ведь они не хотят его видеть на рынке именно потому, что он не их национальности - можно так поставить вопрос?
Вицин | Поставить можно. Трудно доказать. О чем я и говорю.
РГ | Поэтому вы оправдываете правоприменительную практику, игнорирующую подобные мотивы?
Вицин | Я вовсе ее не оправдываю. Я утверждал и буду утверждать, что, квалифицируя преступление, следователь и прокурор должны обеспечить реальные доказательства. Кроме того, хотел бы обратить внимание еще на одно обстоятельство. Для нашего правосознания, нашего общества, нашего депутатского корпуса характерна ориентация на расширение уголовной ответственности и усиление наказания. Эта ориентация пришла из прошлого. Мы унаследовали традиции карательного советского, социалистического правосудия. Этот карательный ресурс по существу исчерпан. Нельзя людей направлять в тюрьму больше, чем мы направляем. Мы держим здесь печальное первенство в мире. В России конца XIX века, которую мы привыкли характеризовать как отсталую и малограмотную, что совершенно неверно, в тюрьмах сидели в десять раз меньше людей, чем ныне при той же численности населения. Впору задуматься, что с нами произошло за этот век.
Груздев | Сергей Ефимович, сто лет назад в России не было смертной казни. Она вновь была введена после революции 1905 года.
Вицин | Совершенно верно. И в тюрьмах находилось сто тысяч человек. А теперь - миллион. При той же численности населения. Ну хорошо, во всем мире преступность растет. Но не в десять же раз она выросла в других странах. В Японии около 130 миллионов населения, у нас - 140 миллионов. Вполне сопоставимые цифры. Но там в тюрьмах сидит примерно 40 тысяч человек. То есть в 25 раз меньше, чем у нас. Вот над чем надо думать парламентариям. Вместо того чтобы пытаться все шире раскрыть ворота тюрьмы. Ведь не стоит забывать, что преступность - это самовоспроизводящаяся система. Чем больше людей сегодня пройдет через тюрьму, тем больше будет преступлений в грядущие годы.
Груздев | Это правда.
Вицин | А сейчас, по разным оценкам, каждый третий-четвертый взрослый мужчина имеет тюремный опыт. Ну чего нам ждать от будущего, если мы формируем его таким образом?
Груздев | Тут есть еще и экономическая подоплека. Для общества, в котором ежегодно умирает 800 тысяч человек, непозволительно еще столько же держать в местах лишения свободы. Не было еще ни одного прецедента, когда бы у государства наблюдался значительный рост ВВП при снижении народонаселения. У нас нет будущего, если мы не сможем решить эту проблему.
РГ | Давайте подведем итог. Ужесточение наказания за разжигание национальной вражды все-таки может служить профилактической мерой или нет?
Вицин | Оно будет иметь разве что психологический эффект.
РГ | А вы, Владимир Сергеевич, как считаете?
Груздев | С точки зрения закона, наверное, нет. А вот в просветительском смысле, думаю, да. Ведь кто такие скинхеды? Это ребята, которые живут с нами по соседству. Они себе голову задурили всякими бреднями. Да, убежденного, матерого ксенофоба ничто не остановит, никакие тюремные сроки. Но эти молодые люди просто потеряли социальные ориентиры. И вот их-то сама информация об ужесточении наказания за разжигание национальной вражды может, мне кажется, остановить.
РГ | Значит, будет эффект, вы полагаете?
Вицин | Информационный - да. Но не устрашающий. Кстати, хотел бы заметить: антикриминогенное воздействие оказывают даже художественные сюжеты. Не все готовы со мной согласиться, но когда показывают кинокомедию "Джентльмены удачи"... Там придурковатый уголовник не знает, кто такой Лермонтов. Помните? Вот что косвенно подрывает корни преступности. Вот что отчасти может отвратить подростка от компании правонарушителей. Что же это за убогие, никчемные люди, подумает он. А наказание... Нет, оно мало остерегает от преступления. Процитирую Гегеля: "Со времен Каина не удавалось мир ни исправить, ни устрашить наказанием". Это действительно так. Сложные проблемы не знают простых путей их решения.
| комментарий |
|
Общественная палата включилась в борьбу с экстремизмом и ксенофобией. Программа этой борьбы, принятая в минувшую пятницу, содержит 49 пунктов. Ровно столько - не больше и не меньше.
Само количество выданных рекомендаций невольно наводит на размышления об их качестве.
Ну например... Милиционерам предложено пройти аттестацию на знание межэтнических проблем. Тут сразу вспоминается недавнее нападение столичных расистов на министра культуры Кабардино-Балкарии Заура Тутова. И, в частности, выразительный эпизод с приездом на место происшествия майора милиции, дежурного по ОВД "Соколиная Гора". Выйдя из машины, он, по свидетельствам очевидцев, велел погромщикам разойтись по домам. Потом выслушал потерпевшего. Тот сообщил, что нападавшие кричали "Россия - для русских!".-"А что, разве не так?" - пожал плечами страж порядка и отбыл восвояси. Теперь ему, значит, будет прописан курс лекций по толерантности. И, просветившись, он, уж будьте уверены, проникнется терпимостью к "инородцам", а нацистам, напротив, спуску не даст?
По данным социологов, уровень ксенофобии в милицейской среде даже выше среднеобщественного, что находит выражение не только в бытующих настроениях, но и в правоохранительной практике. Особый режим для "лиц кавказской национальности", реальную эффективность которого продемонстрировали и события на Дубровке, и взрывы в столичном метро, и другие теракты, действует уже несколько лет. Сначала кавказцев хватали на улицах. Потом пошли квартирные облавы. Был период, когда граждан с определенной внешностью обыскивали возле мечетей.
Все мы, грешные, ходим под богом. А населяющие Москву чеченцы, ингуши, аварцы, черкесы, кабардинцы, прочие выходцы с Кавказа ходят еще под статьями УК. Под статьей 222 (хранение оружия). И под статьей 228 (хранение наркотиков). В любое время дня и ночи любой из тех, чей состав преступления выражается смуглым усатым лицом, может быть задержан, обыскан без всяких прокурорских санкций и должен сапоги целовать надзирателям "обезьянника", чтобы те не подвели его под какую-либо из этих статей или под обе сразу. Список кавказцев, отправленных за решетку по фальсифицированным обвинениям, весьма обширен и регулярно пополняется.
Подобных дел - десятки. Правозащитники обращают внимание на их однотипность. И говорят о целенаправленной кампании. Во-первых, замечают они, до того как в стране стали случаться теракты, жалобы кавказцев на подбрасывание им наркотиков и боеприпасов столь обильно не поступали. Во-вторых, задержанием занимаются сотрудники управлений по борьбе с организованной преступностью, хотя в делах фигурируют не рецидивисты и не участники преступных группировок, а случайные граждане, никогда не попадавшие в оперативную разработку. В-третьих, весьма сомнительны мотивы "преступлений": какого черта, скажите, квалифицированным врачам, инженерам, предпринимателям - людям стабильного социального положения, давно живущим в Москве с женами и детьми, не употребляющим наркотиков и не имеющим криминальных связей, - какого черта им вдруг понадобилось носить при себе или держать дома героин и автоматные патроны?
Такова ксенофобия в милицейских погонах. Лечить ее просветительскими инъекциями можно сколько угодно. Но верят ли сами участники состоявшегося "консилиума" в эффективность такого лечения?
Теперь о другом предложении. Его внес глава Комиссии ОП по коммуникациям, информационной политике и свободе слова в средствах массовой информации Павел Гусев. Он призвал медиасообщество обратить взгляд на себя и подумать, не способствует ли российская пресса разжиганию ксенофобии. "Несколько лет назад руководители СМИ договорились не давать слова террористам, - напомнил Гусев. - Сейчас пришло время сделать то же самое в отношении экстремистов, всяких политических авантюристов. Нам нужно собраться и подписать такую хартию или кодекс".
Действительно, после теракта на Дубровке случилось небывалое: в журналистском цехе, все постсоветские годы являвшем собой твердый и, казалось, неприступный бастион свободы слова, вдруг заговорили о цензуре. И не как об угрозе, а как о благе и суровой необходимости - в исключительных, разумеется, обстоятельствах. Точнее, заговорили о самоцензуре. Генеральный директор Первого канала Константин Эрнст, оценивая освещение трагических событий в Москве собственной информационной службой, помнится, так и сказал: "Мы собрались и приняли решение, что вводим очень жесткую самоцензуру". Еще яснее и категоричнее выразился в те дни генеральный секретарь Союза журналистов России Игорь Яковенко: "Война и свобода слова - вещи абсолютно несовместимые".
Да, трудно возражать против адресованного журналистам призыва "не болтать лишнего", пока взрывоопасная (в буквальном смысле) ситуация не разрешилась и когда всякое неосторожное слово может сработать как детонатор. Можно согласиться и с Яковенко: да, на войне свобода слова уступает место пропаганде. Недаром же после событий на Дубровке поправками в законы о СМИ и о противодействию терроризму был наложен запрет на информацию, "раскрывающую специальные приемы и тактику проведения контртеррористических операций". Журналистам напомнили бесспорные вещи. Нельзя показывать такое, что может вооружить террористов, и без того вооруженных до зубов, еще и сведениями о планах спецслужб. Нельзя давать сообщения, способные усугубить положение заложников. Нельзя сеять панику. Нельзя тиражировать слухи, обнародовать непроверенные факты.
Все так. Но до сих пор нет внятного ответа на вопрос: будет ли ответственность прессы за распространяемую информацию когда-нибудь (хотя бы для создания прецедента) увязана с ответственностью власти, эту информацию предоставляющей?
Осторожность, следование принципу "не навреди" при освещении конфликтов на почве ксенофобии, разумеется, необходимы. Но дело в том, что грань между "можно" и "нельзя" здесь трудно прочертить раз и навсегда. Ни закон о средствах массовой информации, ни рекомендации Общественной палаты не могут до конца регламентировать работу репортеров. Только корпоративные договоренности и добровольные этические самоограничения способны сделать это.
Правда, и тут нужна мера. Россия - такая страна, где цензура, пусть и в виде внутреннего редактора, имеет свойство, только дай ей волю, распространяться вширь, выходя из очерченных берегов.