Он ненавидит Америку, но еще больше - себя самого. Ко всему прочему относится без эмоций - снисходительно.
Отвращение к себе началось с детства, полного комплексов. Триер стеснялся своего происхождения: родители - коммунисты, а отцом был материнский любовник - еврей, чего он тоже стеснялся. Для самосознания прибавил к фамилии аристократическую приставку "фон". Этот незаконный "фон" стал первой мистификацией, которая сработала - многие поверили в его баронское происхождение.
Он страдал от дефицита любви, что породило неуверенность в своих достоинствах - он тяготился своей внешностью и тем, на что жаловался Паниковский: "Меня не любят девушки". Отношения с матерью были так сложны, что ее смерть, по свидетельствам биографов, он принял с облегчением. Но червоточинка в нем засела, и его фильмы вкупе напоминают историю болезни. Он любит копаться в извивах этой болезни, помещая героев в больничные интерьеры ("Королевство"). Это похоже на конвульсивные попытки импотента возбудить свою плоть или хотя бы дух.
При этом несомненна художественная эрудиция: Триер охотно компилирует элементы Кафки, Воннегута, Тарковского, использует стилистику телеспектаклей его юности, разыгранных в пустых студиях. Но все это умозрительно - словно анатом над распластанным трупом пробует ланцеты, не забывая поглядывать на зрителей анатомического театра - как, впечатлило?
Баловаться с кинокамерой стал с 11 лет. В киношколе спорил с педагогами, учил их снимать. Тогда и обнаружил пристрастие к ручной камере и трясущемуся кадру. Свой лучший фильм "Европа" снял в 36 лет. Действие происходит после окончания Второй мировой в поезде, который плетется, полязгивая, через лунатически спящий континент, и все там пронизано образами фашизма не разбитого, а затаившегося, растворенного в мутной жидкости, что булькает в человеческих душах. Лента оказалась провидческой. В ней зафиксирован хаос и то, как в чреве Европы вызревают зародыши новой смерти.
В его втором лучшем фильме "Рассекая волны" болезни едва ли не больше, чем искусства. Чтобы дать парализованному мужу сильные впечатления, жена на его глазах занимается любовью с другими. Становится проституткой - приносит себя в жертву. История душераздирающая, идея святости в ней переплетена с идеей греха, и здесь в первый и в последний раз проявился темперамент Триера, его соучастие в судьбе героев. Но волну он уже рассек и, как анатом, более к ней не возвращался.
Ранние фильмы Триера беспощадны по самоанализу и при всех своих противоречиях много искреннее его дальнейших работ, где автор более занят штукарством. Он словно испытывает зрителей на способность критически мыслить, быть свободными от магнетизма громких имен. Он хочет чувствовать себя выше публики, посматривает на нее со снисходительностью и в этом, как ни странно, прав: критика распласталась у его ног, любые сомнения в гениальности его творений не допускались.
Невротик, он всего боится. Летать, плавать, ездить. Поняв, что Америки из-за этих страхов ему не видать, он возненавидел ее за недоступность, заочно, черпая сведения о ней из кино и так построив свою "антиамериканскую трилогию", третья часть которой "Васингтон" скорее всего никогда не будет снята. К Америке у него вообще большой счет. В Канне он публично негодовал, когда его "Европа" получила второй приз, уступив "золото" американцам Коэнам.
Свои комплексы старался одолеть эпатажем. Так, снимая "Идиотов" и пытаясь "выпустить на волю дремлющего в каждом идиота", выходил на площадку голым и заставлял скинуть портки всех участников. В этой ленте он воплотил свою вторую завиральную идею: придумал "догму". Согласно ее манифесту группа датских кинематографистов обязалась не использовать свет, грим, камеру на штативе, музыку и прочие элементы киноязыка - чтобы вернуться к натуральному кино и освободить его от голливудского лоска. Забавно, что отрекавшийся от коммунистических убеждений предков Триер построил "сообщество" в "Идиотах" как коммуну. Освобождение от голливудского лоска происходило со скандальным бесстыдством: герои демонстрировали тощие зады и болтающиеся достоинства, мужские и женские. Так они освобождались от коры цивилизации. Картину признали вехой и забыли.
У "догмы" нашлись последователи - трясли камерами и даже титры снимали так, чтобы они качались и дергались. Но ни одного шедевра "догма" так и не подарила, а потом все вспомнили, что "натуральную камеру" задолго до Триера использовал еще и Пазолини.
Жесткие ограничения "Догмы" не помешали Триеру уже через год нарушить конвенцию и снять мюзикл - жанр условный, постановочный. Сюжет "Танцующей в темноте" был плаксив, как в индийской "мыльной опере", в Канне фильм шел под свист и аплодисменты, расколол зал на два враждующих лагеря и получил в прессе оценки от пятерки до единицы. Ему дали "Золотую пальмовую ветвь", и это был высший взлет Триера - потом он, хоть и считался фаворитом Канна, призов там не получал. Даже когда предъявил начало "антиамериканской трилогии" "Догвиль" с американским городком, размеченным мелом на полу студии, и американцами, напоминающими суровых скандинавов.
Не дождавшись новых наград, Триер перестал появляться в Канне. Метался, чувствуя, что его забывают, обещал снять порнофильм. Последняя эскапада случилась в феврале: Триер сообщил миру, что не хочет участвовать в больших фестивалях и отдаст новые работы только в родной Копенгаген, где карманный фестиваль, несомненно, вручит ему все призы.
"Все сказанное или написанное обо мне есть ложь", - утверждает Триер. В книжке "Трансформер" он назвал свою жизнь сфабрикованной, а себя - провокатором. Его сотрудник Томас Гисласон считает его мошенником. Все это правда: перед нами образец человека, который не верит ни в бога, ни в черта, ни в добро, ни в совесть. Он все это считает фикцией. И потому он вне нравственных координат. В фильме "Пять препятствий" он позволяет себе жест, с точки зрения морали подлый: приглашает режиссера Юргена Лета, которого именует учителем, и с непонятной жестокостью выставляет напоказ его старческое бессилие, его творческую импотенцию. Такой дар "побежденному учителю от победителя ученика".
В воскресенье свое пятидесятилетие отпразднует талантливый режиссер, гениальный пиарщик и, мягко говоря, не очень хороший человек. Он создал миражный киномир, где желающий может увидеть бездну метафор, а может - и пустоту. Так в облаках можно разглядеть картину, на самом деле не существующую, случившуюся на миг, фантомную. Сегодня такой выглядит вся слава Ларса Триера, который вошел в историю кино с аристократической приставкой "фон", потому что снял два выдающихся фильма: "Европа" и "Рассекая волны". А потом разменял талант на мистификации.