В 1998 году он стал настоящим открытием - так просто, изысканно, весело и печально рассказывал его режиссер Алвис Херманис об утраченном советском мире, о ностальгии, о тех, кто навсегда остался в поезде своей памяти, едущем на восток.
Спустя еще несколько лет мы увидели его "Ревизора". Пьесу Гоголя Алвис поставил как спектакль-гротеск, сопровождаемый нескончаемой музыкой к "Семнадцати мгновениям весны". Это было уморительно смешно и точно. Недавно в диалог с ним вступил Кирилл Серебренников, перелицевавший "Лес" Островского на тот же лад, превративший Алексиса Буланова в нечто среднее между комсомольским карьеристом 70-х и циничным яппи конца 90-х. Прочитав эту рифму, создатели фестиваля NET устроили обменные гастроли, отправив в Ригу Кирилла Серебренникова со спектаклями "Изображая жертву" и "Голая пионерка" и пригласив в Москву Алвиса Херманиса с его новыми работами "Долгая жизнь" и "Лед" по роману Владимира Сорокина.
"Долгая жизнь", прежде чем попасть в Москву, успела объехать всю Европу, стать лауреатом последнего фестиваля БИТЕФ в Белграде, получить приглашения на самые престижные форумы.
Алвис Херманис выстроил на сцене настоящую коммуналку. Чтобы попасть в зал, наглухо скрывающий сцену за деревянными панелями, надо пройти по длинному, "настоящему" коридору. Когда панели снимают, отрывается весь заповедный "коммунальный рай": слева - ванная, справа - кухня, а между ними несколько комнатушек с сопревшим серым бельем, буфетом, на котором теснятся фотографии умерших, с узорчатыми обоями, с портретом Хемингуэя, украшенным елочными гирляндами, с потрескивающими от старости телевизорами. В этом "раю" копошатся немощные старики - пять "райских" существ, две женщины и трое мужчин, почти не знающие желаний, почти забывшие о страданиях, тихо и безропотно принимающие ужас существования. Херманис устраивает из него почти аттракцион, в который мы погружаемся точно в инсталляцию Ильи Кабакова, украсившего своими "коммуналками" самые престижные музеи мира.
Только здесь в отличие от неодушевленных кабаковских пространств - живые люди. Бессловесный пейзаж открывается утренним пробуждением всего муравейника. Центральная пара - муж и жена, едва передвигающиеся от немощи, медленно бредут в туалет, совершают там свои убогие процедуры, так же убого завтракают. Каждое движение - на грани невозможности. Надев праздничный платочек и ветхое пальто, она берет приготовленные заранее два тюльпана и, взяв старика под руку, движется в коридор. Они идут на кладбище, где покоится их молодой сын (его фотография стоит на буфете). Но так туда и не доходят. Немощь возвращает их обратно, и мы внезапно понимаем, что эти люди давно не покидали свой зачарованный "рай".
Впрочем, и здесь есть свои праздники, которые открываются нам постепенно. Вот сосед-горбун со своим самодельным "караоке" шепчет что-то в микрофон, вот по секрету от старика его жена бредет к соседу, чтобы вместе спеть русскую народную песню.
Невероятный баланс смешного и жуткого составляет фактуру этой бессловесной импровизации. Вечеринка у стариков, на которую приглашены все обитатели квартиры, заканчивается и вовсе фантасмагорично. Включив кварцевую лампу, все пятеро раздеваются и, точно "дети подземелья" или блокадные призраки, подставляют свои белые немощные тела тому единственному источнику тепла и света, который им доступен, - искусственному солнцу их коммунального быта.
Больше ничего. Сто двадцать минут чистого созерцания, в котором каждая новая и шокирующая своим натурализмом деталь накапливает почти мистическую тоску, сгущается до символа, становится блестящей визуальной метафорой.
Европейская цивилизация дряхлеет на глазах, а культ молодости и здоровья достигает той же мрачной отметки, что и в 20-е годы прошлого века, предшествовавшие приходу Гитлера и Сталина к власти. В спектакле Херманиса иногда кажется, что в этих пропахших старостью и корвалолом коммуналках накапливается страшный взрыв.
В самом финале, угомонившись после кварцевого праздника, лежа в своих убогих кроватях, обитатели коммуналки смотрят новости из того настоящего, молодого мира, который их решительно отвергает.
После московского показа мы задали Алвису Херманису только один вопрос.
Российская газета | Какая невероятная метаморфоза происходит с молодыми артистами, играющими в твоем спектакле стариков, что даже кожа у них становится по-стариковски дряблой?
Алвис Херманис | После 250 спектаклей, которые они уже сыграли (а так получается, что какой-то один наш спектакль вдруг начинает без перерывов ездить с фестиваля на фестиваль, из страны в страну), им все труднее опять становиться молодыми, возвращаться в свой возраст. Лица стариков прирастают к ним, въедаются в их кожу, сгибаются спины. Потом они делают даже специальные массажи, разглаживающие лица, чтобы вернуться назад.