Российская газета | У нас таких средств скорее всего нет?
Владислав Ерохин | Действительно, нет. Прежде всего потому, что у нас практически нет отечественных лекарств борьбы с ним. Вынуждены закупать зарубежные, которые стоят огромных денег. И этих денег, кстати, тоже нет. А случаев именно такого туберкулеза с каждым годом становится больше.
РГ | Почему, Владислав Всеволодович?
Ерохин | Да потому, что туберкулез обладает "милой" особенностью: он довольно быстро приспосабливается к новым препаратам и перестает на них реагировать. Приведу простейший пример. В годы Великой Отечественной войны появился антибиотик стрептомицин, который спас миллионы жизней, в том числе и жизни больных чахоткой. Тогда казалось, что с ней и вовсе покончить можно. Тем более что вскоре появились другие очень эффективные лекарства. Например, изониазид, рифампицин. Но шли годы. И теперь почти никто не лечит стрептомицином: палочка Коха к нему полностью адаптировалась. То есть во всем мире фтизиатры вынуждены постоянно изыскивать новые лекарства против туберкулеза.
РГ | И даже "свежий", только что выявленный туберкулез может быть устойчив к основным препаратам?
Ерохин | Впервые выявленный туберкулез, как правило, поддается лечению. Но не одним, а сразу четырьмя препаратами. И за шесть-восемь месяцев человека можно избавить от недуга. Куда коварнее лекарственно устойчивый туберкулез. Для его лечения требуется подбор специальных очень дорогостоящих средств. И тут уже на лечение уходит год, а то и два.
РГ | Люди всегда боялись и боятся сейчас даже как-то невзначай подхватить палочку Коха. Где-нибудь в метро, в троллейбусе или супермаркете...
Ерохин | Правильно боятся: туберкулез очень заразен, он передается воздушно-капельным путем. И более всего именно опасен тот, который лекарственно устойчив. Вызывающие его микобактерии обладают повышенной активностью.
РГ | Туберкулезную активность, я думаю, чувствуют все. Он не сдает свои позиции, а, напротив, усиливает их?
Ерохин | Не везде. Вы, возможно, сейчас удивитесь, но его заметно меньше стало в местах заключения. За последние шесть-семь лет заболеваемость в тюрьмах снизилась в три раза, а смертность почти в четыре.
РГ | ?!
Ерохин | Тому много обоснований. И передача этих учреждений из ведомства МВД в министерство юстиции. И полная обеспеченность основными лекарствами. И улучшение питания, и бытовых условий содержания. Наконец, четкая организация выявления и лечения. На все это государством выделены громадные деньги.
РГ | Вас послушать, так тюрьма лучше воли?
Ерохин | Только не надо так воспринимать то, что я сказал. Заболеваемость в тюрьмах в двадцать раз выше, чем на воле, а смертность - в шесть раз.
РГ | На прошлой неделе прошло очень важное заседание Госсовета, на котором, в частности, обсуждалась проблема борьбы с ВИЧ/СПИДом. Это проблема глобальная. Но она же напрямую связана с туберкулезом: от 40 до 60 процентов больных СПИДом умирают именно от туберкулеза. Эти две инфекции усиливают друг друга так, что спасения практически нет...
Ерохин | Спасение есть, но оно требует таких вложений, и финансовых, и организационных, и, если угодно, моральных, что мало не покажется. И совершенно необъяснимо, что туберкулез как проблема не включен в структуру национального проекта по здравоохранению. Казалось бы... Проект в приоритеты включил совершенствование оказания первичной медицинской помощи, в частности увеличил оплату труда тем, кто ее оказывает. Особое внимание проект уделяет медицине высоких технологий. И это прекрасно. Но... Противоречие состоит в том, что квот на оказание высокотехнологичной помощи больным туберкулезом стало меньше, и финансовое наполнение их уменьшилось практически вдвое. Фтизиатрия никогда не отличалась богатством, а теперь и вовсе, даже то, что начинало успешно развиваться, может сойти на нет.
Имею в виду наш НИИ, в котором четыреста коек, из них сто детских для самых тяжелых, самых трудноизлечимых больных, федерального подчинения. Значит, мы лишены московских льгот. И многие наши специалисты, а это специалисты самого высокого класса, вынуждены уходить в московские противотуберкулезные диспансеры. Конечно, диспансеры от этого выигрывают. Но больные в проигрыше: диспансеры не могут, это не их функция, оказывать ту помощь, которая возможна в крупных НИИ. Какие уж тут высокие технологии! Мой заместитель по научной работе, доктор медицинских наук, профессор, врач высшей категории получает вместе со всеми надбавками в лучшем случае 500 долларов в месяц. А рядовой врач тубдиспансера в Москве - 800 долларов. Нет, я не считаю, что врачу диспансера платят много - за его работу, связанную с большим риском, можно бы платить и больше. Я о том, что размер зарплат сотрудников НИИ - позор для российского здравоохранения. Надеемся, что сей перекос в нацпроекте будет устранен. И в ближайшем, а не в далеком будущем. Ведь федеральная целевая программа "Предупреждение и борьба с заболеваниями социального характера" (2002-2006 годы), куда входит подпрограмма по туберкулезу, как заметил президент, должна продолжить свое существование. Когда эта программа полностью финансировалась, отмечалась стабилизация показателей заболеваемости и смертности от этого недуга. А в прошлом году, да и в нынешнем, когда финансирование резко сократилось, все показатели пошли вниз. Смертность от туберкулеза выросла на 12 процентов. Такова цена небрежения к палочке Коха. И Россия как входила, так и входит в число 22 стран мира с наибольшим бременем туберкулеза.