Сегодня, пережив самые разные периоды своей непростой 80-летней истории, застой конца 70-х и бурный всплеск в эпоху "перестройки", театр хранит благородное безразличие к ритмам и нравам новейшего времени. Сюда приходят сентиментальные женщины, видавшие виды мужчины и дамы серьезных лет, прошедшие с театром изрядную долю его истории. Здесь популярность и любовь к артисту по-прежнему определяются его сценической судьбой, а не мельканием на телеэкране. И хоть мелькающих в сериалах ермоловцев совсем немало, буря аплодисментов встречает далекого от телевизионной популярности Владимира Андреева.
Он выходит в спектакле "Фотофиниш", чтобы сыграть 80-летнего героя пьесы Питера Устинова. Собственно, героев в пьесе не один, а четыре. Все они - Сэмы, все они - едины, нераздельны и категорически друг на друга не похожи. Их вызвало к жизни художественное воображение знаменитого 80-летнего писателя по имени Сэм, который по ночам пишет роман о собственной жизни. Сначала в его кабинете благородного дерева появляется Сэм Шестидесятилетний (Алексей Шейнин), потом Сэм Сорокалетний (Борис Миронов) и, наконец, совсем юнец - Двадцатилетний Сэм (Антон Семкин).
Питер Устинов написал эту пьесу в начале 60-х, в пору расцвета серьезной британской драмы. Будучи прекрасным актером, он легко и сноровисто соединил театральное простодушие лондонского Вест-Энда с тонким психологизмом и радикальным театром парадокса. Здесь адюльтеры старого греховодника, капризы его жен и пороки его семейной жизни напоминают бразильские сериалы или дешевый бульвар, зато безукоризненно остроумный стиль удерживает этот взрывоопасный коктейль в рамках отличной литературы. К тому же, выдержав пьесу в границах бульвара, Устинов умудрился высказаться не просто автобиографично, но и предельно исповедально. Это себя он бьет в грудь, раскаиваясь во многом, но и ничего не отрицая. Это о себе он говорит как о самой несовершенной из человеческих конструкций. Это себя он проверяет перед лицом смерти, это у нее учится смирению и любви к жизни.
Ирония ситуации заключается в том, что к юбилею своего театра, а также к собственному юбилею Владимир Андреев взялся играть именно эту пьесу о несовершенном человеке и печальных итогах его жизни. Три часа он созерцает, мурлыкает что-то себе под нос, иногда вступает в короткие диалоги со своими молодыми "сэмами".
Сидя на солидном диване или в инвалидном кресле этот бывший марафонец, чемпион мира по забегу на длиннейшую дистанцию, горько или счастливо улыбается. И, кажется, в этой улыбке - вся тайна жизни. Именно ей восторженно аплодирует публика Ермоловского театра. Эта мягкая, вкрадчивая, обаятельная и чарующая улыбка Андреева - фирменный знак его актерского стиля. Так же, как мягкая, затерянная в саморефлексии, чуть ироничная, чуть печальная его интонация. Ее трудно описать, возможно, так говорили его учителя.
Без всякого пафоса, жестко и мудро он рассказывает молодым о будущем, которое им предстоит, злясь и негодуя, смеясь и подтрунивая. Юмор этих взаимных притязаний становится тем сильнее, чем необратимее итог. Сэм Восьмидесятилетний не поучает, не убивает пафосом. Да и откуда бы ему взяться, пафосу, когда он сам - жертва мелкой семейной тирании, живущий с давно нелюбимой женой (уморительно смешная работа Александры Назаровой), окружившей его мелочными хлопотами, - прекрасно сознает, что одиночество своих последних дней посеял он сам. Тогда, когда сорокалетним не ушел от нее к другой женщине или когда, уже беременную, не уберег от ненужных свидетельств своих измен.
Теперь он отрезан от семьи глухой стеной презрения и непонимания, и, когда его собственный сын приходит к нему с невестой, он обливает ее таким же ядом иронии, как его собственный отец - его собственную невесту 60 лет назад. И то, что он узнает в себе отца, больно ранит его в конце дней.
Все эти темные и светлые состояния души Андреев играет с такой мерой мягкого юмора, деликатности и точности, которая и отличает его актерскую манеру от всякой другой. Только однажды Андреев изменяет ей, только однажды не выдерживает ее тихой поступи. В самом финале он поднимается со своего кресла, чтобы произнести монолог героя о фотофинише. О том, что, только сознавая переход за пределы последней черты, только понимая, насколько она близка и реальна, можно чувствовать радость жизни, со всеми ее поражениями и победами. И непременно жить с любовью и добротой.
Тут плотина, которую Андреев со своим героем сдерживали все три часа сценического действия, прорывается и затапливает вас страстным проповедническим пафосом. Андреев проговаривает credo своего героя так, точно это его собственный, андреевский символ веры: "Вот если на закате жизни вдруг взять да собрать последние силы и поднатужиться. И тогда и ощутишь вдруг радость, а не страх подхода к финишной черте".