Но мне повезло. Увлекшись интерпретациями на тему картины "Алжирские женщины", которую французский художник Делакруа написал еще в 1834 г., Пикассо, что называется, не вылезал из своей парижской студии в доме N 7 по улице Гранд Огюстэн. И перед нашей встречей он как раз завершал последнее, пятнадцатое полотно из этой серии, начатой в декабре 1954-го.
Гости из Москвы
На встречу, которую помогли организовать друзья из Общества "Франция - СССР", мы пришли вместе с Леонидом Коганом, нашим выдающимся скрипачом, совершавшим концертное турне по Франции. Пикассо ждал нас в небольшом салоне на втором этаже.
Как только мы вошли, он порывисто вскочил со стула и устремился навстречу, протягивая для приветствия обе руки. Я представлял его себе по фотографиям. Но они были статичными. А тут был человек, который, казалось, и секунды не может оставаться без движения.
Великий художник оказался совсем небольшого роста. И в начале встречи, пока мы не присели у стоявшего посередине комнаты квадратного столика, разговаривать ему пришлось, глядя на нас снизу вверх, отчего на лбу его кожа собиралась в складки. И они все время двигались. Не только когда он говорил, а и тогда, когда слушал.
Мы, разумеется, прежде всего поблагодарили Пикассо за то, что он выкроил для нас время. В ответ он сказал, что гостям из Москвы всегда рад. И чувствовалось, что говорил он это не ради вежливости. Тем не менее сначала разговор как-то не очень складывался. Возникали неловкие паузы. И чтобы прервать одну из них, я задал Пикассо вопрос, который из профессионального интереса (я работал во Французской редакции Советского радиовещания на зарубежные страны) по возможности задавал во Франции всем: знаком ли он с передачами Московского радио на французском языке?
"Я вообще не слушаю радио, - признался наш собеседник. - Это, конечно, не значит, что события в мире меня не интересуют. Или что я не знаю, как живет ваша великая страна. Я люблю Россию. И уже давно. Да вот и вещественное доказательство, - прищурившись в улыбке, добавил он, указывая на входящего в комнату мужчину лет 30-35. - Познакомьтесь. Мой сын Поль. Он наполовину русский. Моя первая жена Ольга Хохлова (он произнес Коклова) была балериной в труппе Дягилева. Я писал для них декорации..."
"Ольга, - продолжал тем временем Пикассо, - учила меня русским словам. - И, четко выговаривая каждую букву, он начал было перечислять: папироска, карандаш... замолчал, словно вспомнив о чем-то. - Дальше не буду. Забыл".
Я не знал тогда, что примерно за месяц до нашей встречи, в феврале, в возрасте 64 лет первая жена Пикассо скончалась от рака в больнице г. Канны на Лазурном берегу.
Официально во второй раз Пикассо женился лишь в 1961 г., в 80 лет. Последней спутницей его бурной во всех отношениях жизни стала Жаклин Рок, по национальности принадлежавшая, как и сам Пикассо, к испанским баскам.
Миссия выполнима
Вернусь, однако, к рассказу о встрече. Перед отлетом из Москвы я купил в художественном салоне на Кузнецком Мосту несколько вятских игрушек из обожженной глины: деревенские бабы в раскрашенных яркими красками кокошниках и широких сарафанах, не менее яркий петух с пышным хвостом, еще что-то. Теперь уж не помню. Зная, как в период своей жизни в местечке Валлорис, на Лазурном берегу, Пикассо увлекся керамикой, я надеялся, что и российские народные изделия ему понравятся. И не ошибся.
С неподдельным, почти ребяческим восторгом Пикассо рассматривал бесхитростные фигурки, расспрашивал, где их делают и много ли у нас подобных промыслов. Разговор оживился, стал непринужденным. Темы прошлого перемешались с современностью.
У меня было поручение от нашего министерства культуры: по возможности, провести неформальный зондаж насчет отношения Пикассо к идее организации в Москве выставки его произведений. По случаю 75-летия. Разговор об этом я начал осторожно, издалека. Однако Пикассо быстро уловил суть и прямо спросил: "Но ведь там у вас признают только мою голубку. Разве не так?"
Неужели скажет "нет", промелькнуло у меня в голове. Но, преодолев возникшее было волнение, я сказал, что действительно все в нашей стране знают его голубку и высоко ценят ту поддержку, которую он оказывает международному движению сторонников мира. Вместе с тем и в Музее им. Пушкина в Москве, и в ленинградском "Эрмитаже" экспонируется много его картин, которые были в свое время куплены в Париже известным российским коллекционером Щукиным. Благодаря этим картинам у нас хорошо знают и Пикассо-живописца. И, хотя у меня не было на то полномочий, я рискнул добавить, что советские люди были бы очень рады, если бы для выставки в Москве он прислал свои работы более позднего периода.
Пикассо внимательно слушал и вдруг, словно подводя черту, сказал: "Ты мне симпатичен". И, дружески хлопнув по моей руке своей небольшой, но твердой ладонью, встал из-за стола.
Кажется, миссия удалась, подумал я с большим внутренним облегчением. Дело в том, что были опасения не только у меня, а точнее даже не столько у меня, насчет того, держит ли Пикассо в душе обиды в связи с той реакцией, которую два года назад, в марте 1953-го, вызвал портрет Сталина, нарисованный им для газеты французской интеллигенции "Леттр франсэз".
Неправильный Сталин
Пикассо не замедлил прислать в редакцию свой рисунок, на котором Сталин был для современников достаточно узнаваем. Однако выполнен был рисунок в манере, весьма далекой от тех канонов социалистического реализма, которые были определены в известных ждановских постановлениях о литературе и искусстве.
Конечно, Пикассо не был коммунистом-ортодоксом. Но он искренне верил в коммунистические идеалы и активно помогал партии. И портрет Сталина был нарисован им, безусловно, с полным уважением к его личности. Тем не менее временно руководившие французской компартией Огюст Лёкёр и Андре Марти (генеральный секретарь ФКП Морис Торез находился в тот период на лечении в СССР) поспешили осудить публикацию рисунка Пикассо. Скорее всего чтобы упредить возможную критику со стороны "старших братьев" из Москвы.
Москва, таким образом, оказывалась к этой истории как бы непричастной. А проведение выставки, посвященной 75-летию художника, должно было развеять последние сомнения на этот счет.
Выставка в Москве состоялась в октябре-ноябре 1956 г. И наряду с картинами из Пушкинского музея и "Эрмитажа" на ней экспонировались также работы, присланные Пикассо. Интерес был большой. Успех полный. Но это не помешало Пикассо поставить свою подпись под Манифестом большой группы французских деятелей культуры, решительно осудивших подавление советскими войсками вспыхнувшего как раз в это же время восстания в Будапеште. Этот факт лишний раз показал, что даже "вообще не слушая радио", Пикассо внимательно следит за событиями в мире. И остается принципиальным в их оценке.
Впрочем, свою гражданскую позицию Пикассо убедительно продемонстрировал еще перед Второй мировой войной, создав монументальное антивоенное панно "Герника", ставшее самым известным и самым значительным произведением всей его жизни.
А родилась "Герника" именно в доме N 7 по улице Гранд Огюстэн, в студии, осмотреть которую Пикассо пригласил нас с Леонидом Коганом после знакомства и первоначальной беседы.
Когда мы вошли в просторное помещение с высокими, в два этажа, окнами, первое, что бросилось в глаза, - это закрепленный на подрамнике новый чистый холст рядом с еще пахнущим краской, видимо, только что снятым с мольберта вариантом "Алжирских женщин".
Мы поинтересовались, когда Пикассо думает приступить к новой работе и что это будет за сюжет. "Начну сегодня же, - ответил он. - А сюжет подскажут мои мысли. Я ведь пишу не то, что вижу, а то, что думаю. И чтобы успеть все это изобразить, нужно работать, как ваши "стахановцы". И, явно довольный найденным сравнением, он продолжил, обращаясь к Леониду Когану: "Художники, наверное, похожи на музыкантов. Сюжет один, а рисует его каждый по-разному. Так и у вас. Ноты одинаковые, а играет каждый по-своему, так, как это проходит через его голову. Верно?"
"Абсолютно, - согласился Коган, - хотя, признаться, я об этом никогда не задумывался".
На стенах студии висело много картин, выполненных в разной манере и, как я заметил, не только самим хозяином.
- Это мои любимые, - пояснил Пикассо.
- А это?- спросил я, обратив внимание на лежавший на столике у стены череп какого-то крупного животного с рогами.
- Это бычий, - засмеялся Пикассо. - Он у меня вроде талисмана. Во время войны я им отпугивал немцев, которые сюда заглядывали. А в качестве сувенира предлагал открытки с репродукциями "Герники". Брали...
В одном из углов студии в несколько рядов стояли повернутые к стене картины. Не меньше сотни.
- Тоже ваши? - спросил я. Пикассо усмехнулся.
- Фальшивки. Их мой адвокат скупает, чтобы не засоряли рынок. Хотя среди них есть неплохие работы. Только ведь тех, кто собирает картины, чаще интересует не живопись, а подпись...
Расстались мы в том же небольшом салоне, где он нас встретил. На прощание каждый получил именной сувенир. При этом меня Пикассо попросил написать трудную для него фамилию на листке бумаги. А затем, взяв трехцветный карандаш, на заранее приготовленном квадратике ватмана он старательно, искоса поглядывая на шпаргалку, вывел: POUR DVININE (ДЛЯ ДВИНИНА). Облегченно вздохнул, и вдруг - молниеносное движение руки - и, расправив крылья, уже летит на белом фоне цветистая голубка с веточкой оливы в клюве. И, конечно, подпись - ПИКАССО. А в правом верхнем углу дата: 5.03.55.