Фильм уже вызвал споры. Одни заинтригованы апокалиптическим образом города-призрака, наглухо отгороженной от мира "зоны" экологической катастрофы, где таинственные мутанты в черных балахонах - "мокрецы" - учат подозрительно умных детишек летать на крыльях интеллекта. Фильм представляется значительным как общественный и художественный опыт, и к его коллекции наград только что добавились Гран-при и "Бриллиантовый Феникс" на международном кинофоруме в Смоленске.
Другие видят в картине, где идет вечный дождь, подражание Тарковскому. Я бы назвал ее не подражанием, но продолжением Тарковского - тем более что Лопушанский считает себя его учеником и работал на съемках "Сталкера", а преемственность стиля и мысли обеспечивает первоисточник - творчество Стругацких.
Картину называют также старомодной. Это ей комплимент: умное искусство само по себе многим представляется старомодным. Особенно в ситуации нашей новой политики, где стало старомодным думать, и нового кино, где движение мысли заменено физическим действием, а размышляющий герой - почти членораздельно изъясняющейся грудой мускулов. В этом смысле фильм Лопушанского остро полемичен по отношению к нынешней опрощенной, опущенной до мычания массовой культуре. В какой-то степени это даже его тема. Именно этому масскульту противостоят, именно в его окружении задыхаются умные дети из романа и фильма. Именно в эту попсу пытаются вернуть детей люди "с большой земли" - чтобы были "как все", чтобы гадкие лебеди снова стали пошлыми утятами на птичьем дворе и уже не посягали на иную жизнь. Чтобы не думали. Людьми, отучившимися думать, легче управлять - они как зомби, как навсегда закодированные от самостоятельных решений и действий.
Константин Лопушанский - по образованию музыкант, по призванию философ, по способу общаться с людьми - кинематографист. Его картины выходят редко - примерно одна в пять лет. Каждая с трудом пробивается в прокат, а молчание человеку, которому есть что сказать, обходится дорого. И в обществе все меньше таких, кто готов его слушать и, главное, услышать. Мы разговариваем с режиссером незадолго до московской премьеры "Гадких лебедей".
Российская газета | Братья Стругацкие написали этот роман в 60-е годы, когда страна жила надеждами, когда прокламировался и частично осуществлялся духовный рост населения. Но они увидели опасность опрощения культуры и массового сознания, которую можно считать скорее приметой наших дней. Это предвидение?
Константин Лопушанский | Они увидели зомбирование как признак тоталитаризма. Сам принцип зомбирования был тогда иным. В книге выведен президент "с кабаньим рылом", и все понимали, о ком речь. Писатель Виктор Банев пел: "Лечь на дно, как подводная лодка", - и очень много пил. И тоже не было сомнения, о ком это. Не давали книги читать. Была фашиствующая футбольная команда "Братья по разуму". Зло было тупым, глупым, и тотальная цензура - выражение этой тупости. Это все - приметы того времени. Теперь зло стало другим, и цензура приняла другие формы. Хотя она все равно осталась. Мой фильм "Русская симфония" европейский канал Arte показал в субботу в прайм-тайм, а у нас только после большого нажима канал "Россия" рискнул его поставить в программу на час ночи, в кинотеатрах же он не шел вообще. "Конец века" тоже не имел проката, а когда я предложил ее одному из телеканалов, человек, отвечавший там за кинопрограммы, мне полчаса объяснял, какой это замечательный фильм. Но закончил классической фразой старых цензоров, которую я уже выучил наизусть: "Но вы же понимаете..." Мол, сам должен понимать: этого нельзя. А почему?
РГ | По отношению к "Гадким лебедям" эта фраза уже прозвучала?
Лопушанский | А как же! Человек из очень крупной кинопрокатной компании посмотрел фильм дважды, так он ему понравился, а потом сказал: "Вы же понимаете..." Потому что считается: сейчас умного не нужно, а нужны два притопа, три прихлопа. Попрош-ше надо!
РГ | Он прав: зачем умные фильмы, если коммерческое кино уже и серьезные темы прикарманило, опустило на уровень комикса - для неграмотных. Тему трагедии таланта в пошлом обществе - свело к лихим "экшн" с "людьми Икс".
Лопушанский | Конечно, есть масса коммерческих спекуляций на теме, но есть и метафора: любой талант - аномалия, он не как все. Высокоразвитый интеллект - необычен. Появление академика Сахарова в нашем обществе - аномалия. И Шостакович - аномалия. Не только потому, что писал великую музыку, но и по духу своему: рафинированный интеллигент, не мог никого обидеть... Человек толпы, сформированный масскультурой и лишенный собственной индивидуальности, на эти аномалии реагирует плохо: они ему чужды и непонятны.
РГ | Как вы работали с детьми - исполнителями ролей умников-вундеркиндов? Как их отбирали? Да и есть ли прототипы таких детей в реальности?
Лопушанский | "Дети-индиго". Они существуют, о них пишет вся мировая печать. Нет, я с ними не встречался, даже не стремился - боялся разочарования. Реальность могла сбить, увести в сторону. Но когда мы стали отбирать детей для съемок, мои ассистенты поехали по хорошим колледжам, продвинутым школам. И если я не сталкивался с "детьми-индиго", то с высокоинтеллектуальными детьми встретился - на нашей съемочной площадке.
РГ | Дети понимали, о чем идет речь в фильме?
Лопушанский | Абсолютно. Одиннадцатилетнему мальчику, который говорит страницу сложнейшего текста, мне не пришлось ничего объяснять - это он мог многое мне объяснить. Ему не надо было механически заучивать слова, сложнейшие философские построения он воспринимал с ходу, легко и естественно. Интересна бурная реакция детей, которых мы не смогли снять. Я им объяснял: ну не в этой картине снимешься, так в другой! Нет, они хотели именно в этой. Почему? Потому что это - "про нас". Они здесь видели близкую себе проблему подрезанных крыльев. Ребенок в 10-15 лет еще живет идеалами абсолютного добра и справедливости, которые в него закладывают с детства. А потом ему цинично объясняют, что жизнь совсем не такова. Это и есть - подрезание крыльев. И это трагедия переходного возраста.
РГ | Допустим, тяга к абсолютному добру - один полюс нашего общества...
Лопушанский | ...И есть полюс другой - тот, где идет тотальная дебилизация. Она идет во всем мире - процесс культурного, интеллектуального, духовного падения общества. Поэтому в таких детях для меня заложена надежда. И финал картины мне был важен именно таким: кажется, общество уже окончательно сокрушило эту девочку, задавило в ней ростки интеллекта, но все равно - она встанет, подойдет к окну, протрет его ладошкой, увидит звезды и уйдет в них взглядом. И это в человеке неистребимо, его тягу к интеллектуальному развитию и духовности - не задавить. Хотя с людьми, которые пытаются интеллектуально продвинуть мир, общество беспощадно расправляется. Так повелось от века. Но и дети в нашем фильме тоже жестоки - они вынуждены быть жестокими, как все, кому приходится отстаивать новые идеи.
РГ | Почему на роль писателя Виктора Банева пригласили Григория Гладия, хотя он давно живет в Канаде?
Лопушанский | Если человек долго живет за рубежом, это необъяснимым образом откладывается на его психофизике. К тому же мне нравились его работы в наших фильмах - в частности, "Ленинград. Ноябрь". А ему понравился посланный ему сценарий. Мы его вызвали, и, встретившись, я понял, что у нас очень много совпадений в подходе и к искусству, и к жизни.
РГ | Фильм снят при поддержке Фонда Горбачева. Михаил Сергеевич заинтересовался проектом из-за экологических мотивов, которые есть в романе?
Лопушанский | Думаю, в какой-то мере - да. Кроме того, с самого начала возник вопрос, как донести картину до зрителя. Ведь предыдущие мои опыты в этом смысле кончались плохо. А "Гадкие лебеди" рассчитаны на международный прокат, и мы понимали: нужна общественная поддержка. Я написал письмо в Фонд Горбачева. Михаил Сергеевич тут же откликнулся: он помнил "Письма мертвого человека". Мы поговорили, и его Фонд взял над фильмом патронат. Горбачев даже приезжал к нам на съемочную площадку. Он посмотрел картину на фестивале "Московская премьера" - кажется, она его взволновала.