Виолончель Ростроповича я впервые услышал почти сорок лет назад, в 1968 году в Свердловске. Мы, университетские студенты, тогда часами мерзли у кассы филармонии, чтобы достать билет на концерт прославленного музыканта. И мне из всей программы нынешнего пребывания маэстро в Воронеже интереснее всего была его встреча со студентами ВГУ. Хотелось узнать, слышала ли нынешняя вузовская молодежь о Ростроповиче? Есть ли у нее тяга к классическому искусству, высокой музыке? О чем станет спрашивать именитого гостя? И дойдут ли его слова до аудитории, возникнет ли при общении душевная связь?
Слава
Наверное, тем же самым был озабочен и сам маэстро, когда в сопровождении ректора вошел в актовый зал, наполненный преподавателями и студентами ВГУ. Но Ростропович не был бы Ростроповичем, если бы не смог с первых же минут овладеть вниманием аудитории. Он не стал изображать из себя «любимца богов», обласканного славой и сильными мира сего, а начал с того, что рассказал о своем детстве, о подростке суровой военной поры, рано потерявшем отца, о том, каким житейски трудным был его путь к вершинам музыкального искусства. Нельзя было без волнения слышать, как пожилой человек, столько всего видевший и познавший на своем веку, оказывается, до сих пор хранит в своей благодарной памяти людей, давным-давно когда-то оказавших ему помощь, сделавших добро. Он со слезами на глазах рассказал о простых москвичах, в своей тесноте приютивших семью Ростроповичей, когда отец привез в столицу шестилетнего Славу учиться музыке. О старике «с бородищей», подарившем просто так, от доброты, замерзавшим в эвакуации в Оренбурге сиротам печку-буржуйку и повозку дров. «И когда мне удается сделать что-то хорошее в своей жизни, я обращаюсь мысленно к этим людям – уверен, что они слышат меня – и говорю: это же вы научили меня творить добро!» – с чувством говорил Мстислав Леопольдович.
Он постарался уверить молодых слушателей в том, что все на свете движется стремлением к добру и совестью людей. Злым людям не дается настоящее искусство, «гений и злодейство – вещи не совместные». И в подтверждение рассказал о своей дружбе Дмитрием Шостаковичем. Видимо, не только талант и мастерство молодого исполнителя расположили к нему гения русской музыки двадцатого века, но и душевная чуткость, способность к сопереживанию. Когда на композитора начались гонения из-за обнаруженного советскими бонзами «формализма», он, сторонясь всякого другого общения, звал к себе Ростроповича. «Я мчался, думая, какая-то нужна помощь, ведь у Шостаковича было слабое здоровье. А он просто хотел, чтобы я побыл с ним. «Слава, давай помолчим вместе», – говорил Дмитрий Дмитриевич. Сидели, молчали, даже не глядя друг на друга, час, другой, время словно останавливалось. «Ну, легче стало», – произносил Шостакович. И мы расставались».
Ростропович при всей любви к успеху, блеску и даже, можно сказать, к роскоши, никогда не забывал о тех, кому сейчас хуже, чем ему
И еще одну важную мысль постарался внушить Ростропович студенческой аудитории: нельзя привыкать к творческому благополучию, обрастать житейским «жирком». Человеку, по его словам, даже полезны трудности, борьба. Душевное благополучие притупляет эмоциональное восприятие жизни, гасит творческие порывы. «В Нью-Йорке один видный оркестрант попросил меня послушать своих сыновей-скрипачей. Приезжаю на шикарную виллу. Хозяйка спрашивает, хочу ли я сперва отужинать, а потом послушать мальчиков, или наоборот. Житейская интуиция мне подсказывает, что лучше бы начать с ужина, потом он может и не получиться. И вот после угощения предстают передо мной два упитанных мальчугана. Вижу, им лень даже скрипки приподнять повыше. Сыграли что-то из Баха. Мать спрашивает: «Ну, как?». Отвечаю: «Вы хотите их спасти?». «Что значит – спасти?». «Да вот хоть так – возьмите палку и отлупите. Пусть они узнают, что на свете есть несправедливость, горе и слезы. Тогда они будут способны что-то почувствовать». Знаете, я заметил: стоит днем поспать, успокоиться – я играю вечером на концерте хуже. Благодушней, глаже. А вот если я зол, на себя главным образом, если силы вроде как на пределе, – тогда играю ярче, с искоркой. Шостакович однажды сказал со своим мягким юмором: «Подумайте, у Баха было два десятка детей. Чтобы их прокормить, ему ничего не оставалось, как только регулярно сочинять гениальную музыку».
Сам Ростропович при всей любви к успеху, блеску и даже, можно сказать, к роскоши, никогда не забывал о тех, кто нуждается, кому сейчас хуже, чем ему.
Рядом с Солженицыным
О меценатстве и благотворительности маэстро широко известно. Но студенты не могли не спросить его об отношениях с Александром Солженицыным, тем более, что встреча проходила в день рождения писателя. Мстислав Леопольдович рассказал, как в ноябре 1967 года поехал на концерт в Рязань, где в то время жил Солженицын. «Я уже в то время считал его величайшим писателем, мечтал познакомиться с ним и выразить признательность за творчество, за мужественную гражданскую позицию. Вот и заявился после концерта к нему сам. И был поражен, в какой бедности и в неудобстве живет великий человек под неусыпным наблюдением органов». После того Ростропович еще несколько раз приезжал навестить Александра Исаевича. И всякий раз настаивал на переезде к нему на дачу в подмосковную Жуковку: « Пусть только кто-нибудь посмеет прикоснуться к тебе в моем доме!» Крайне недоверчивый, не любящий одолжений со стороны малознакомых людей, особенно обласканных властями, друживший больше с бывшими зэками, Солженицын все же поверил в конце концов, что этот музыкант привязался к нему не из любопытства, а из искреннего сочувствия, ощутил в нем в чем-то родственную, творчески близкую натуру. Четыре года прожил автор «Ивана Денисовича» на даче у Ростроповича и Вишневской в творческих трудах. «Не помню, кто в жизни сделал мне больший подарок, чем Ростропович этим приютом», – написал он потом в книге воспоминаний «Бодался теленок с дубом». По переписке писателя и музыканта можно судить, как направлял Солженицын Ростроповича к общественному служению: «Я восхищаюсь твоим музыкальным гением, солнечностью твоей натуры, искренностью твоего мышления. Но одновременно и тревожусь. Тревожусь – каким ты останешься в русской истории и в памяти потомков. Искусство для искусства вообще существовать может, да только не в русской это традиции. Уж так у нас повелось, что мы от своих гениев требуем участия в народном горе». Ростропович сам нашел повод для подобного участия, публично заступившись за Солженицына перед властями. Он разослал в центральные газеты письмо в защиту гонимого писателя и, шире, в защиту современной русской литературы. Этот мужественный поступок и послужил причиной отъезда Ростроповича и Галины Вишневской на Запад.
В отличие от многих других эмигрантов, судьба России, русской культуры ни на минуту не переставала волновать артистов. На Западе Ростропович постоянно повторяет: «Не успокоюсь, пока не состоится полное возвращение гения земли русской Александра Солженицына своему народу! Мы верны нашей дружбе».
Музыка без баррикад
Любовью к родине, сопереживанием со всем происходящим в ней, импульсивностью и неравнодушием натуры можно объяснить и некоторые экстравагантные поступки музыканта. Когда утром 19 августа 1991 года он узнал о событиях в Москве, тут же бросился в аэропорт, не успев предупредить жену и детей. Виолончель брать с собой не стал, понимал, что сейчас в России не до игры, не уверен был, останется ли в живых. В встревоженной Москве прямиком отправился в Белый дом в сопровождении увязавшейся за ним черной собачонки, три дня просидел в осаде, выходил разговаривать с военными и митингующими. «Не жалеете сейчас о том?» – спросили его студенты. «Нет, и сейчас поступил бы так же, – ответил Ростропович. – Понимаете, мне показалось, что под угрозой опять оказалась русская культура, русская музыка, все наше будущее. Неужели, думаю, опять станут командовать, запретят исполнять Шостаковича и Прокофьева? А то, что многое сейчас надо менять в нашей стране, это несомненно. Верю, что Бог не отвернулся от нас».
Побывавший почти во всех странах мира, подолгу живший в столицах мировой культуры Ростропович признает, что советская школа подготовки музыкантов остается все-таки лучшей. И настойчиво подчеркивает общественную, нравственную роль музыки: «Ее задача – миротворческая. Музыка снимает остроту конфликтов, противостояния и в трагические времена особенно целительна». Слушая его, я вспоминал, как маэстро своими сенсационными, не без налета театральности поступками всегда оказывался в центре общественного внимания. В молодости он высаживался в Арктике, чтобы играть там полярникам под аккомпанемент баяна. На похоронах Андрея Тарковского он играл на церковной паперти. В Берлине он виолончельным концертом по собственной инициативе сопровождает падение знаменитой стены. Нередко именно эти экстравагантные поступки замечает пресса, придавая им политическое значение. Но такой уж характер у Ростроповича – он все время на людях, сторонится одиночества, мало спит, ест, не глядя в тарелку, одевается с небрежной простотой, всегда торопится и всюду поспевает, с каждым человеком, будь это испанский король или московский водопроводчик, находит контакт, сокрушая все преграды и предрассудки своей эмоциональной непосредственностью и неизбывным дружелюбием.
Показалось, что студенты все это почувствовали и оценили. Сам приезд маэстро в Воронеж, пятый по счету за последние годы, накануне своего 80-летия свидетельствует о душевной щедрости Мстислава Леопольдовича, о великом его таланте доброты, о неиссякаемом интересе к жизни. О том, что Музыка, которой он рыцарски служил всю жизнь, его не оставляет.