Эта любовь уникальна. Когда перед смертью он долго болел, вся Россия следила за сообщениями из больницы, все новости по радио и ТВ ими начинались и ими заканчивались. И все замерли в предощущении горя.
Это был не просто артист. Пока люди шутят, пока травят анекдоты, пока умеют смеяться над собою и над судьбой-индейкой, они живы. Никулин своим светом ухитрился осветить целую страну. Он давал ей мудрость, которой без него стало существенно меньше.
Как он это делал, прирожденный комик-трагик? Не знаю. Самим своим существованием. Потому что нельзя же всерьез считать, что погоня за псом Барбосом или похищение Кавказской пленницы - это и есть смысл эпохи.
Но теперь, спустя много лет, совершенно ясно, что именно эти мгновения, всех нас объединявшие, оказались прочнее всего того, что мы почитали долговечным и судьбоносным. Судьбоносное кануло - осталась соль земли и нации. И это были мгновения, как выяснилось, на все времена.
Чудом был сам приход к нам Никулина. Спокойно могло так случиться, что он ушел бы, как соблазняли, в милиционеры. Его не брали в Институт кинематографии ("Вы совершенно для кино не подходите!"), не очень интересовались им и в театрах. С детства играл Гоголя и Пушкина в школьных и семейных спектаклях, на войне задолго до всякого телевидения создал "Клуб веселых и находчивых", а в искусство не брали. Первым его разглядел молодой Эфрос, позвал в студию нищую, но талантливую. Там играли Лопе де Вега. Но хотелось всего сразу. Ушел в цирковое училище. Приемная комиссия хмурилась: непластичен, неспособен, неинтересен. Работал "на подсадках" - изображал человека из зрительного зала, из толпы.
Он был уникальным человеком из толпы. Он был близок каждому - тот Иван-дурак, который заставлял каждого ощутить себя умницей. И его сразу полюбили. Его дуэт с Михаилом Шуйдиным стал классикой цирка. Ради этого дуэта стояли в очередях, все остальное было, пусть и блистательным, но гарниром к главному.
Он был на арене бедолагой-растеряхой, ему доставались все шишки судьбы, он их переживал мужественно, был живуч и никогда не терял оптимизма. Свой в доску. Такой не мог бы появиться в Америке. Но и Чаплин не мог бы появиться в России. Поэтому оба - навсегда.
Человек из толпы у нас не может претендовать на главную роль. Для главных ролей есть другие, особые, для них - привилегия стоять над толпой. На "Ленфильме" Никулина записали в ранг актеров-эпизодников.
Никто же не знал, что из эпизодов как раз и создается жизнь человека и его страны. Никулин навсегда остался эпизодником, только эпизод этот выражал самую суть.
Он играл уже и главные роли, оставаясь человеком из толпы. И открыл нам толпу как средоточие людей ярких, даже более ярких и содержательных, чем иные премьеры с авансцены этого трагикомического спектакля - нашей вечно перевернутой жизни.
Он стал нам как родственник. Который просто уезжал куда-то время от времени, чтобы вернуться, каждый раз вызывая общий восторг. Еще одна легенда нашего кино - Людмила Гурченко звала его "папой". Кристина Орбакайте, девочкой снявшись с ним в фильме Ролана Быкова "Чучело", обрела "дедулю". Он стал "лицом" того, интеллигентного, еще полного надежд RenTV: вечерами приходил за наш семейный стол со своим "Белым попугаем" и очередной порцией анекдотов, запас которых у него казался неисчерпаемым. Рассказывал очень серьезно, и это было правильно, потому что анекдот как в советской, так и в постсоветской жизни занимает в России совершенно особое, еще не до конца исследованное место.
Его экранный образ слился с образом человеческим. Что было, конечно, самым главным его розыгрышем. Никто не подозревал, что вечный шутник может страдать, болеть, может отчаиваться и терять веру в свои силы. Это заблуждение, вероятно, и ему помогало: смертельно болея, он боролся за жизнь до последнего, потому что не было такого человека, ни в толпе, ни над толпой, кто его бы не любил.
Тоже ведь уникальный случай: в стране, вечно разъедаемой политическими распрями, где недоброжелательность стала едва ли не фирменным качеством, все объединились в любви к клоуну.
С помощью властей он сумел реализовать свою мечту - построил новый старый цирк, свой главный дом себе и каждому, кто придет в гости. Ему помогали, когда он приходил просить за других - и кто теперь измерит объем добра, вполне конкретного, которое он делал конкретным людям.
Эпизодник не мог претендовать на главную роль. Он просто ее сыграл де-факто.
В кино он дебютировал ролью абсолютно клоунской: сыграл любителя-пиротехника в комедии "Девушка с гитарой". Длинный человек в кепочке с горящим взором фанатика предлагал скучной комиссии молодежного фестиваля свое изобретение, свой аттракцион - самовзрывающуюся ракету. Комиссия исправно взрывалась вместе с нею, перемазанный сажей пиротехник пламенел взором, и этот эпизод, собственно, и остался от всего этого фильма как в киноистории, так и в памяти.
Пиротехник взорвал все наше кино новыми идеями. Это он открыл, что смешной эпизод может выразить суть людей и общества.
Потом возникли "Пес Барбос и необычайный кросс" с "Самогонщиками", заговорили о новом триумфальном пришествии комического в наше киноискусство, но только гораздо позже стало ясно, что это явление жанра сделал возможным именно Никулин. Он был той первой искрой, из которой потом разгорелось пламя Леонида Гайдая сотоварищи - веселый костер, у которого грелись миллионы. Никто же никогда не подсчитывал, сколько раз мы смотрели и пересматривали "Бриллиантовую руку", каждый раз, как впервые, хохоча над насквозь знакомыми приключениями нашего человека в "городе контрастов". Это уже была совсем главная роль и в фильме, и в жизни, но никто ее таковой не почитал - не принято у нас всерьез относиться к несерьезному. Никто не выдвигал гениальную картину на фестивали, никто не спешил увенчать гениальных исполнителей лаврами - это был словно какой-то другой мир, где награды были тоже смешными и незначительными.
Такие, как всенародная любовь.
В этом мире прожили свою жизнь эпизодники нашей культуры - политически сомнительный Высоцкий, Евстигнеев и Леонов со своими негероичными героями, Окуджава со своим лирическим Арбатом... Знаковые фигуры времени. Кто к ним относился слишком всерьез! И слава богу. Есть небожители. И есть просто человеки. А сердцу не прикажешь.
Никулина пригласили играть нормальный "производственный фильм" - был такой жанр в советском кино. Фильм о рабочем, которого перевоспитали в духе морального кодекса строителя. Фильм назывался духоподъемно: "Жизнь начинается". Сняли. Выпустили на экран как драму. Зрители хохотали. Оказалось, сняли комедию. Никулин очень серьезно не поддавался перевоспитанию. Фильм остался под названием "Неподдающиеся". Он жив и сегодня.
Хотя без Никулина не прожил бы и года.
Со своей способностью все переводить в человеческое измерение Никулин был обречен играть "второстепенное". И вдруг предложили главное: режиссер Лев Кулиджанов угадал в клоуне большого драматического артиста - в фильме "Когда деревья были большими" Никулин сыграл опустившегося человека, которого возвращает к жизни любовь. Потом возник фильм еще более удивительный. Ленты о войне у нас всегда были официально возвышенными. Снимались эпопеи с вождями. Снимались танковые сражения. Штурмы рейхстага снимались, восславляя славу русского оружия и русской стратегической мысли.
Никулин сыграл человека из неказистых военных будней. Он сыграл тыл войны - короткие "Двадцать дней без войны", где человек может снова стать человеком, на миг вернув себе право отдышаться, подумать, прикоснуться к жизни и к любви. Его Лопатин был для всех неожиданным, фильм Алексея Германа поражал новой, еще неведомой нашему кино правдой военного времени. Герман стремился к достоверности, и он не мог бы найти для фильма актеров более правдивых, чем Людмила Гурченко, Алексей Петренко и Юрий Никулин. Они вчетвером и создали наше новое военное кино. После них уже нельзя было снимать войну в духе "Падения Берлина" и "Освобождения" - стала видна их фальшь. Это рубеж, который для искусства той поры был принципиальным, историческим.
Из интервью Никулина: "Какие человеческие качества вы цените в людях больше всего?" - "Искренность. Юмор".
Никулин мог себе позволить так ответить. Он уже тогда знал, что на самом деле делает человека человеком, а жизнь - жизнью. Что соединяет эпохи, не обращая внимания на политические конъюнктуры. Что на самом деле и есть то настоящее, перед которым все наши сиюминутные свары и дрязги - как лилипут в мире гулливеров.
Он это знал. И не признавал в жизни пауз. Был только в движении, даже в очень большие уже годы признаваясь в своем "неугомонном ожидании будущего". "Думаю, это очень страшно, когда человек всего достигает. Если достигнуть всего, то незачем жить...". Достигнув абсолютной славы, он никогда бы не достиг всего окончательно - и не останавливался. Старость была не для него, и он погиб молодым. О том, что происходило в его душе на самом деле, мы всегда будем только догадываться - через его улыбку, печальный юмор и глаза мудрого клоуна, который знает куда больше нашего, но говорит на доступном нам языке.