Впервые "Пассажирка" прозвучит в исполнении солистов, хора и оркестра Московского академического Музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко под управлением народного артиста России Вольфа Горелика.
О том, как создавалась опера и почему она приходит к слушателям только сейчас, "Российской газете" рассказал автор либретто Александр Медведев.
Александр Медведев: Говоря о "Пассажирке", я должен назвать имя Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, сыгравшего в нашей с композитором судьбе огромную роль. Мы и познакомились с Вайнбергом в кабинете Шостаковича. Композиторы общались еще с 1943 года. А я встретился с Дмитрием Дмитриевичем уже позже - в журнале "Советская музыка", где я работал редактором, а Шостакович входил в редколлегию. В один из дней я зашел к нему с вопросом, когда у него находился Вайнберг. И неожиданно Шостакович предложил: "Вы должны вместе написать оперу, у вас должно получиться. Постарайтесь".
Я знал биографию Вайнберга. Композитору было 19 лет, когда началась война. В сторону советской границы из Польши хлынул поток беженцев. Среди них был и Вайнберг. Он шел, прижав к груди свою первую симфонию, с которой только что блестяще окончил Варшавскую консерваторию. По дороге Вайнберг потерял связь с родными. Позже стало известно, что все они погибли. Композитор носил в себе ту трагедию, которая перешла в оперу.
Российская газета: Легко ли было найти литературную основу для столь масштабного произведения?
Медведев: В середине 60-х в "Иностранной литературе" была опубликована повесть Зофьи Посмыш. Я дал Вайнбергу журнал, и через несколько дней он сказал мне: "Пожалуй, это может стать оперой. Давайте попробуем". Из краткой биографической справки я узнал, что автор была узницей Освенцима. Я встретился с этой женщиной, стал объяснять ей, как мыслю себе оперу, мне хотелось расширить рамки, чтобы там оказался в миниатюре весь мир.
Каждый поворот сюжета оговаривался с писательницей. Она отложила все дела, и мы поехали в Освенцим. Было 5 мая. Все цвело, светило солнце. Мы шли вдвоем по огромной пустой территории, среди бараков. Она показывала мне все места, в которых происходит действие повести. Показывала, сколько шагов от барака до склада, от склада до казармы, до плаца, до ворот.
На крыше одного из бараков скаты были разрисованы как фрески. Несколько художников из числа заключенных рисовали несколько месяцев, им разрешили. Фашисты вроде бы даже гордились, как у них все было организовано. Они ведь там и оркестр организовали из лучших венских музыкантов.
Мы зашли в один длинный барак, заставленный трехъярусными нарами. Посмыш провела руками по одной из кроватей во втором ярусе, обернулась и сказала: "То моя". Больше ничего и не требовалось говорить. Я шел дорогой заключенных, видел все, что видели они.
Вернувшись в Москву, я начал работать над либретто. Материала было сверх меры, я сидел, обложившись со всех сторон документами, книгами, почти не вставая из-за стола. И Вайнберг так же лихорадочно, как и я, начал писать. Мне его жена жаловалась, что он не отходил от инструмента, и она чуть ли не с ложечки его кормила, чтобы он пообедал.
РГ: Отчего так и не удалось поставить оперу 38 лет назад?
Медведев: Когда мы завершили работу, Шостакович предложил: "Приезжайте ко мне и сыграйте". Вайнберг играл, он был прекрасным пианистом. Когда композитор закончил, Шостакович сказал: "Метек, вы сами не знаете, что написали. Это шедевр". Он тут же организовал прослушивание в Союзе композиторов, на которое пришло человек восемьдесят. Были все ведущие композиторы страны: Свиридов, Кара-Караев, Хачатурян, Щедрин, Эшпай, Пахмутова, Шнитке, Губайдуллина, Денисов, многие другие. Все единодушно одобрили оперу, поздравляли. Это произведение нам заказал Большой театр, мы получили аванс. Шостакович трижды при нас звонил директору Большого Михаилу Чулаки. Тот каждый раз обещал, что обязательно познакомится с оперой, но ничего не делал. После третьего раза мы стали предлагать оперу другим театрам. У нас уже были запросы из Прибалтики, из Минска, из Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Мы поехали в Ригу, потом в Таллин, и везде повторялась одна история: очень большой интерес, энтузиазм, а спустя несколько дней звонок и объяснения, что план на ближайшее время уже утвержден, что менять его нельзя, что, может быть, опера будет поставлена несколько лет спустя. Как потом объяснял директор театра "Эстония": "Звонило начальство и не рекомендовало", именно так, в среднем роде. Не существовало никакого официального запрета, но ставить оперу было нельзя.
РГ: Вы не боитесь, что "Пассажирка" не вызовет такого резонанса, какой могла бы иметь в 70-е годы?
Медведев: Мне кажется, эта тема всегда останется актуальной. Для меня были очень важны слова Поля Элюара, которые вынесены в эпиграф и звучат в финале: "Если заглохнет эхо их голосов, мы погибнем". Опера ведь не об Освенциме - о людях. Они находятся на пороге смерти, и эта ситуация проявляет в них лучшие качества.