Завтра в Ханты-Мансийске открывается 5-й международный фестиваль кинематографических дебютов "Дух огня".
О молодом кино мы беседуем с одним из создателей фестиваля кинорежиссером Сергеем Соловьевым.
Российская газета: Вы не раз говорили, что этот фестиваль для вас важен - почему?
Сергей Соловьев: Обстоятельства сложились так, что он для меня сегодня - одно из главных дел в жизни. И не только потому, что этот фестиваль моделирует кино ближайшего будущего. Хочется, чтобы кино это было генетически нормальным.
РГ: А что такое "нормальное кино"?
Соловьев: Нормальное - это кино, наследующее традиции народа, который его делает. Поэтому каждый год мы посвящаем фестиваль какому-то крупному явлению в отечественном кинематографе. Был год Калатозова. Мы отметили столетие Арнштама и 70-летие Тарковского. 2008 год собираемся посвятить Козинцеву. Выясняется, что из молодых наших кинематографистов многие с этими именами если и знакомы, то поверхностно. Мол, это уже "не модно". Но вот как-то мы рискнули показать на открытии фестиваля "Неотправленное письмо" Калатозова и Урусевского. Меня отговаривали: с ума сошел, молодые ребята приезжают познакомиться, потусоваться, покататься на оленях, вкусить сибирского гостеприимства. Зачем в этой комфортнейшей атмосфере некомфортная и негламурная картина? Но в зале на тысячу зрителей мест не было - сидели на ступеньках. И в финале - овация. Значит, генетически мы все - оттуда, раз так уверенно распознаем "наше" или "не наше"... Это же Россия, где искусство, любая живая общественная мысль всегда были на стороне униженных и оскорбленных. А сегодня кино вдруг по-лакейски стало обслуживать "успешных"...
РГ: Как и почему возникла на фестивале программа "Великое советское кино"?
Соловьев: Потому же. Там и открывается мир не гламурных, а подлинных межнациональных ценностей. В прошлом году были представлены фильмы Грузии. Из Парижа прилетал Миша Кобахидзе, приехали замечательные люди из Тбилиси. Мы по сто лет не виделись, обнимались, как в 45-м на Белорусском вокзале. Показали впервые собранную полную ретроспективу Кобахидзе - и все ахнули: многие фильмы, которые мы когда-то считали рядовыми, теперь смотрятся как собрание шедевров! И еще один наш общий культурный ген, который нужно восстанавливать: в отдельной программе мы показываем шедевры Феллини, Антониони, Висконти, Бергмана... Многие из молодых эти фильмы тоже почти не знают! Они помешаны на компьютерных спецэффектах и голливудских трюковых съемках, а настоящее кино, искусство емкое и глубокое, знают в лучшем случае шапочно. Поэтому еще одна задача фестиваля - ввести это настоящее кино в "молодежный генофонд".
РГ: А разве не этим должен заниматься ВГИК, где вы преподаете?
Соловьев: Я именно этим и занимаюсь. Но фестиваль - площадка более массовая. И я очень благодарен губернатору Ханты-Мансийского автономного округа Александру Васильевичу Филипенко, который с самого начала, не будучи специалистом, интуитивно точно понимает цели фестиваля. Наверное, зазвать на "Дух огня" Леонардо ДиКаприо с Моникой Белуччи было бы "гламурнее", чем всем вместе смотреть старое черно-белое кино? Но он как руководитель округа, где огромное количество молодежи, тоже не хочет, чтобы наше кино превратилось в бессмысленно "рейтинговое". Чтобы оно переродилось в космополитическую жвачку. А переродившиеся клетки известно чем чреваты для организма...
РГ: В этом году обещана большая программа российских дебютов. Как вы относитесь к сегодняшнему молодому кино?
Соловьев: Количественно оно быстро растет, приходят новые люди - и это замечательно. Но картин у них много, а нового отечественного кинематографа пока нет. У меня много товарищей и друзей из молодых кинематографистов - очень симпатичные, одаренные. Но в нашем кино никогда не было еще более убежденных и целенаправленных конформистов. Голову сложат за рейтинг. Иногда кажется, что других целей, кроме как газануть на "Бентли", у них нету. А отсюда - идеология сплошного хит-парада. Вы можете вообразить Чайковского, который садится сочинять в заботах о рейтинге "Евгения Онегина"? Перед фестивалем я массированно смотрел наше молодое кино - в нем многое очень трудно объяснить на генетическом, так сказать, уровне. Вот есть очень талантливый режиссер Николай Лебедев, делал хорошие, живые картины. Теперь сделал "Волкодав", и если там отрезать титры, получилась американо-тайландская постановка. Лебедев, я знаю, любит хорошее кино - во имя чего же он поступается своими живыми пристрастиями и вкусами?
РГ: А что именно в новых фильмах не совпадает с генетикой нашего кино?
Соловьев: Во времена запретов мы все хотели свободно смотреть мировой кинематограф. Имена Феллини, Антониони, Бергмана были у всех на устах. А ведь они, как и наши Блок, Мейерхольд, ненавидели буржуазность. Но вот появилась свобода смотреть и снимать что угодно - и мы, как обезумевшие, поем гимн самой дешевой мелкобуржуазности. Помню, был пушкинский юбилей, и по Москве ходили какие-то люди в обтягивающих рейтузах и с бакенбардами, представляясь пушкиными. Это была леденящая душу картина. Перед Новым годом возник вдруг новый Апокалипсис: сорок тысяч Дедов Морозов и столько же Снегурочек должны были разносить подарки ветеранам. Безвкусицу эту тоже объявили праздником. А на самом деле это гиньоль и сон пьяного матроса. Хотя, как я понял из ликующего телерепортажа, этот сон пьяного матроса и есть главная наша поколенческая надежда и опора, не то фундамент, не то подушка, на которой не то сидит, не то лежит новейшая идеология. И от этого гиньольного духа тоже хочется уберечь и наш фестиваль, и наше молодое кино.
РГ: Но считается, что гиньольных "Волкодавов" требует зритель.
Соловьев: А откуда тогда на просмотры нашего фестиваля приходит столько здравомыслящих людей? Они заполняют залы и смотрят серьезные фильмы. И своим присутствием доказывают, что не рейтинги создают "Волкодавов", а "Волкодавы" создают рейтинги. Потому что нормальные образованные, интеллигентные люди просто не ходят теперь в кинотеатры. Да и вообще люди небольшого достатка - редкие гости в кино. Как у Маяковского: "Улица корчится безъязыкая, ей нечем плакать и разговаривать". А ведь в России любое искусство всегда существовало для того, чтобы эта "безъязыкая улица" могла свои слезы, боли и надежды хоть как-то выразить. Поддержать вкус к восприятию кино умного и человечного - просто наш долг. Сберечь в человеке способность к состраданию. А эти категории наше новое кино просто отменило! Критерии перевернуты с ног на голову: всё, что было хорошо, стало плохо, и наоборот. Все произошло как бы само собой - такая бытовая переориентация. Абсолютно халдейская переоценка ценностей, которая не учитывает нормального сознания огромного числа не превратившихся в тварей живых людей. А для них по-прежнему важна нормальная, сердечная человеческая мысль.
РГ: А есть, с вашей точки зрения, сегодня фильмы, которые дают возможность безъязыкой улице все-таки высказаться?
Соловьев: Ну, "Коктебель", скажем. Или "Свободное плаванье". Я испытываю колоссальное уважение к авторам этих фильмов, потому что они уважают меня как зрителя. Потому что не держат публику за баранов.
РГ: В чем вы видите сегодня социальную роль кино?
Соловьев: В стране прошли и как то остекленели "перемены". Время и быт вроде бы устаканились. Когда-то Боря Гребенщиков надписал мне свою пластинку:
"САСу - отцу новой стагнации". И вот она образовалась, эта неожиданная новая стагнация. В числе прочего она закрепила общество глубокой социальной несправедливости. Тут, казалось бы, и должны были появиться картины молодых с мощным протестным зарядом. Кому, как не им, защитить несчастных, оболганных и униженных стариков - их же мам, отцов? По логике, главным учителем для кино должен был бы стать какой-нибудь драматург неореализма, пусть хоть Чезаре Дзаваттини, которому был интересен сюжет, как в послевоенной Италии сын пытается купить отцу пару ботинок. Но куда там, зачем? У нас все заняты маньеристским подражанием самой махровой заграничной дешевке. И подзадоривают их в этом бессмысленном соревновании "новые русские продюсеры", которым молодые вынуждены смотреть в рот. А как иначе? У них - деньги.
РГ: Но как же теперь без продюсеров? К тому же есть среди них и профессионалы...
Соловьев: Есть, конечно. Вот, допустим, Сергей Сельянов. Он дело понимает - потому, в частности, что сам был отличным режиссером. Когда отмечали 85-летие Дино Ди Лаурентиса, я чуть не прослезился от сознания того, что сделал этот продюсер для итальянского кино, для кино всего мира. Какую лучшую картину не возьмешь, она спродюсирована им. А то, что у нас зачастую делается, - это имитация продюсерства. Коммерческое посредничество. Способ делать на кино деньги. И тогда зачем им ВГИК, к чему разговоры про Виго и Эйзенштейна? Честнее открыть факультет имени Карабаса-Барабаса при финансовом институте и учить там, как трясти дуру Мальвиночку головой вниз, чтобы у нее монетки изо рта выпадали.
ФОТО: ИТАР-ТАСС