Его "Чайка" впервые была показана в 2002 году в Гамбурге. В 2003 году спектакль увидели в Санкт-Петербурге во время гастролей Гамбургского балета. Москва же впервые познакомится с этой постановкой, одной из самых интересных и тонких интерпретаций чеховского текста не только на балетной сцене, но и в театре вообще.
Накануне первой генеральной репетиции Джон Ноймайер ответил на вопросы "Российской газеты".
Российская газета | Расскажите, пожалуйста, как возник замысел "Чайки"? Насколько хорошо знакомо вам творчество Чехова?
Джон Ноймайер | Мое первое яркое впечатление от драматургии Чехова связано с Нью-Йорком. Я посмотрел "Три сестры" в постановке Ли Страсберга в театре Actor s Studio. Страсберг был последователем Станиславского, он преподавал его систему в собственной адаптации. В его студии занимались такие известные актеры, как Мэрилин Монро, Марлон Брандо. И долгое время я планировал ставить именно "Трех сестер".
РГ | Но вы так и не поставили эту пьесу. Почему?
Ноймайер | Я не могу назвать причину, по которой я этого не сделал. Но я этого не сделал. А в один прекрасный день я увидел "Чайку" в берлинском театре "Шаубюне", и мне показалось, что сюжет этой пьесы более универсален, более актуален для меня лично.
РГ | Это был спектакль Петера Штайна? В свое время его постановки Чехова в театре "Шаубюне" произвели фурор.
Ноймайер | Нет, это был не Штайн, другой режиссер. Я не помню его имени. Может быть, даже это был не очень интересный спектакль, я практически ничего оттуда не запомнил. Но текст пьесы прозвучал для меня в тот день по-особому. Интуиция подсказала мне, что именно "Чайка" станет моей первой чеховской постановкой.
РГ | Стало быть, "Три сестры" еще могут последовать за нею?
Ноймайер | Да, это возможно. Некоторые замыслы подолгу живут у меня в голове и ждут своего воплощения. А может быть, я сначала поставлю "Вишневый сад".
РГ | Как часто вы бываете в драматическом театре?
Ноймайер | Настолько часто, насколько возможно. Хотя, конечно, это бывает не так уж регулярно. Дело еще и в том, что в немецком театре сейчас установилась диктатура режиссеров. Они стараются превзойти друг друга в экстравагантности, зачастую в ущерб тексту. А для меня слово, текст, чтение являются гораздо более важным источником вдохновения.
РГ | А вам приходилось бывать в московских театрах?
Ноймайер | В последний раз это было очень давно, когда я работал с Альфредом Шнитке над балетом "Пер Гюнт". Я пошел в Театр на Таганке на постановку Юрия Любимова. Пьеса была мне незнакома, но действие было захватывающим.
РГ | В своей "Чайке" вы изменили род занятия главных героев. Когда вы решили, что Тригорин и Костя будут хореографами, а Аркадина и Нина - танцовщицами?
Ноймайер | В тот самый момент, когда смотрел спектакль в "Шаубюне". Мне показалось, что это единственный возможный для меня способ добраться до сути этой истории. Прямое копирование было бы бессмысленным. Чехов был писателем, и он говорил о писателях. Я - хореограф и могу своим языком рассказывать о себе подобных. Это гораздо интереснее, чем если бы хореограф попытался изображать писателей.
Мне кажется, этот принцип очень важен для балетов, основанных на литературных сюжетах. Не нужно стараться сделать буквальный пересказ, это будет изначально второсортный продукт. Вместо того чтобы напоминать зрителю о литературном тексте, надо проникнуть в глубь него. "Чайка" - это история о художниках, они могут быть как художниками слова, так и художниками танца.
РГ | Как вы выбирали исполнителей для московской премьеры? Кто-то помогал вам в этом, советовал?
Ноймайер | Нет, я был абсолютно самостоятелен в выборе. Мы начали работу давно, в сентябре прошлого года. Я просмотрел всех артистов Театра Станиславского и сделал назначения на роли. Было по три-четыре кандидата на каждую роль. В дальнейшем, когда мы продолжили работу, круг постепенно сузился. Это было что-то вроде work in progress.
Я всегда стараюсь как можно позже определиться с окончательными составами, дать артистам время для эксперимента. Очень интересно наблюдать, как люди раскрываются в работе. Это всегда настолько индивидуально. Был кто-то, кто с самого начала знал, как вести роль. А у кого-то долгое время ничего не получается, зато потом он вдруг проникает в такие глубины!
РГ | А в данный момент вы уже знаете, кто будет танцевать премьеру?
Ноймайер | Да. Сейчас определились два состава исполнителей на каждую роль, оба они примут участие в премьерных показах. Среди них трудно выделить первый и второй состав, как это бывает обычно. Это два сформировавшихся ансамбля, устойчивых и слаженных.
РГ | Ваш балет поставлен на музыку Шостаковича. Согласитесь, это далеко не самая очевидная параллель с эпохой Чехова.
Ноймайер | Мне как раз кажется, что Шостакович и Чехов имеют очень много общего. У них слово или музыкальная тема очень часто означают совсем не то, чем кажутся на первый взгляд. И у Шостаковича, и у Чехова очень важен подтекст - не то, что говорится, а то, что подразумевается.
РГ | Кем вы себя ощущаете в большей мере - Костей или Тригориным?
Ноймайер | Комбинацией обоих. Тригорин для меня отнюдь не отрицательный персонаж. Костя - это начало творческого пути любого художника. Он свободен, но в то же время беззащитен. Он ждет музу, и если муза не приходит к нему, он не может работать. Тригорин - это художник, который добился признания. Он укоренен в мире, и он не может месяцами ждать вдохновения. Это как Джордж Баланчин, который был связан со своим театром и должен был работать каждый день, независимо от того, есть у него сегодня вдохновение или нет. Может быть, в какой-то день ты делаешь что-то не очень хорошо, зато в другой день тебе удается нечто необыкновенное. Тригорин не может не писать, точно так же я не могу не ставить балетов. А Костя - это художник в чистом виде. И когда я ставлю спектакль, я чувствую, что во мне еще кое-что от него осталось. Но когда я руковожу Гамбургским балетом, я становлюсь в большей степени Тригориным.