- Прошу вас подробно рассказать мне о том, что было в ночь с 17 на 18 мая.
- А чего? - с готовностью начал Кочеров. - Я и до того в ночь работал. Спал, конечно, мало. Недостаточно. После телевизор смотрел, после обедал, после за деньгами ходил: мы картошку сдали в магазин, излишек. Ну, получил сорок два рубля. После снова поел, после на работу.
- Вы уже были пьяны?
- Не-е, тверезый. Пьянкой я вообще не занимаюсь. Я как получил деньги, то встретил Стеганцова Сашку, моей жены сестрина мужа. Ну и сговорили пол-литра на двоих. Потому больше ему нельзя: тоже в ночь на работу. Да и пили-то днем, в четвертом часу.
- А на смену в шесть?
- Ну да. Бригадир мне назначил клин и еще польцо, где кукуруза. Я говорю, мол, выполню. Примерно в полночь уснул.
- На ходу?
- А чего? Он ехал.
- Почему не остановили трактор?
- Хочется ведь и заработать, - сказал Кочеров. - Тут я, ей-богу, не виноватый: он меня сам на рельсу вывез. Огородами, ячменем, болотом, а как шибанул по железу, я и прохватился. Ну, думаю, все!
- Вы знали, что скоро пассажирский поезд?
- Я часы смотрел. Ну, думаю, все: убьет меня до смерти! Он у нас не часто ходит, расписание известное. А у меня трактор по эту сторону пути, плужок - по ту. Прямо его дергаю, наискось - никак. Но все ж таки догадался: плуг отцепил, сам переехал назад и за колеса его. Тем только и сдернул.
- Вы видели, что рельсы сдвинуты?
Молчит.
- Неужто не заметили? Колея-то разворочена на протяжении тридцати семи метров.
- Смотрел... - говорит он наконец. - Растерялся я сильно. Темно и рельсы гудят.
- Скажите, это очень важный вопрос: была у вас мысль, хотя бы мысль, что надо остановить этот поезд?
- Испуг у меня был. Еще мне в голову ударило: авось проедет. А чего? Рельса не порвана, погнута только. А уж огонь видать, свет от поезда.
- Там ехали сотни людей: женщины, дети... У вас ведь солярка под рукой, зажечь ее - минута. Да если б вы просто руками махали на полотне, и то машинист увидел бы за полкилометра, успел бы затормозить. И вы не сидели бы сейчас в тюрьме.
Молчит. Голову опустил. Да и что он может ответить?
- Не думал я попасть в такую несуразницу. Хоть у бригадира спросите, хоть у управляющего... Жил тихо, не воровал, не буянил, норму выполнял, мне и квартиру дали от совхоза, женился, поросенка завел, пацан родился, Анатолий, огород свой, картошка, телевизор купили. Как паровоз упал, все у меня оборвалось. Куда теперь?
- Вы видели катастрофу?
- А чего? Он издаля еще зашипел, после грохот, он набок, и огонь сразу, пар. Ну, я вижу, оставаться мне тут нельзя. Могут получиться большие неприятности для меня. Я, конечно, выключил заднюю фару, чтоб меня незаметно было, и уехал.
- Но ведь там крушение. Сделанного не воротишь, но людей-то спасать надо. Почему вы никому не сказали?
- Я посчитал, что меня не найдут.
Он оставил за собой след гусеничного трактора ДТ-54, плуга и двух борон. По следу в шестом часу утра за ним пришла милиция. Непостижимая вещь: Кочеров спал.
Мне разрешили проехать несколько перегонов на паровозе. Я беседовал с путейцами. Изучал канцелярскую папку "Крушение поезда N 542 на 64-м километре перегона Тулиново - Тойда". Потом меня принял Сергей Иванович Кудинов, помощник машиниста. В сверкающе белый, чистый мир больницы я пришел прямо из тюрьмы. И долго, пока не запретили врачи, говорил с этим усталым худым человеком и смотрел в его глаза, серые, чуть удивленные, все еще не верящие, что он остался жив... Кажется, я могу себе представить, как это было.
Они слишком поздно заметили беду. Заметил помощник, потому что поезд шел по кривой, и рельсы были видны только с левой стороны. Что увидишь ночью? Блестит, убегает вперед нитка пути, она ясная, потому что обкатаны рельсы, и вдруг померещилась чернота. Только в свете паровозных фар помощник угадал искривление - оставалось сорок метров пути, секунды - и крикнул:
- Коля, держи!
Все теперь зависело от машиниста. Машиниста второго класса депо Отрожка Юго-Восточной магистрали Николая Константиновича Ведринцева.
Он был простой, веселый, добрый рабочий человек. Трудолюбимый, сказал о нем помощник. Он родился в путевой будке, начал слесарем, был кочегаром, вышел в машинисты. Все давалось ему. Он женился по любви и до конца дней любил и жалел свою Прасковью Тимофеевну, и дети у них были желанные, и по работе ему вышел орден и медаль за доблестный труд, и на здоровье он не жаловался: никто не упомнит на Графской, чтоб гулял по больничному. Ему оставалось до пенсии пять лет. Его уважали друзья, а врагов у него не было вовсе.
- Однако не кичился, - сказал мне Сергей Иванович. - Совсем был не заносчивый, хотя машинист второго класса.
Последние шесть лет они работали вместе, на одной дороге, на одном и том же паровозе - все тут было привычно для них. Работали молча, потому что в пути не положено говорить. "Зеленый!" - заметит сигнал помощник, и машинист обязательно подтвердит: "Зеленый", и снова они молчат. Таков порядок, а для них привычка, въевшаяся за долгие годы. Так же, как спать перед ночным рейсом. Все тут было памятно машинисту, всей мерой опыта своего и таланта он знал, где надо отвести регулятор на всю дугу, а где можно прибрать, и какой путь машина пробежит силой своей тяжелой инерции, и где, предощущая новый подъем, надо снова дать пар, а где притормозить и насколько, чтобы после не разгонять, но чтоб и не занесло... А от этого всего - экономия, и точный график, и уважение деповских, и премии к каждой получке, и давнишние портреты на Доске почета, к которым можно подойти и сказать: "А не запылились ли мы с тобой, Сергей Иваныч? Молодых бы кого на наше место!"
Так летели они и в ту ночь, отрезанные от мира своей скоростью и причастные ко всей жизни страны, и было все знакомо, покойно, и все они предвидели, помнили, но нельзя уберечься от тупости и равнодушия.
- Коля, держи!
Это команда крайняя. Машинист мгновенно отвел регулятор на себя. Для этого он должен был привстать. Садясь, перевел кран на экстренное торможение. Перевел левой рукой, а правой уже крутил реверс, чтобы дать контр-пар... И это было последнее, что увидел помощник: яростное лицо друга и спокойные руки, делавшие привычную работу. Потом мелькнул перед глазами развороченный путь, помощник крикнул, а может, только подумал: "Коля, все!", и его выбросило на землю и он остался жив.
А машинист успел - хочется так думать, - успел, обостренным своим чутьем угадать, что тормозная волна уже прошила состав, понял, что вагоны с людьми не пойдут под откос, и в тот же миг паровоз рухнул набок, и машиниста убило, сварило паром.
Аварийная комиссия установила: он сделал все, что было в его силах. Все мыслимое и возможное. Сошел с рельс следующий за паровозом вагон-ледник, в нем не было людей. Наклонился багажный, в нем было двое рабочих. Остальные вагоны остались на рельсах, многие пассажиры даже не проснулись, лишь наутро они узнали о катастрофе. Весь удар принял на себя один человек. Тормозной кран был отбит, его положение пришлось определять по оси. Красную ручку нашли в мертвой руке машиниста, он все еще сжимал ее.
В тот же день следователь передал секретарю парторганизации депо Отрожка паром сваренный, покрытый черной копотью партийный билет Ведринцева Николая Константиновича.
И мы не можем поставить здесь точку.
Двое жили в одном районе и, должно быть, ни разу не встретились в жизни. Только однажды пересеклись их пути, и одного повели после этого в тюрьму, а другого похоронили в красном гробу, и все паровозы на Графской проводили его гудками.
Можно увидеть в их столкновении случайность, трагическое стечение обстоятельств. Мы с вами попробуем докопаться до закономерностей. Думаю, это будет полезней.
Понятно, тут не было заранее обдуманного преступления. Тракторист именно не подумал, и это, быть может, страшнее всего. То есть он думал о чем-то, когда пил перед сменой, когда пьяный садился за штурвал, но потом, ночью, на рельсах, один на один с самим собой, он уже не размышлял. Тупость тут была, растерянность, страх, и сработал древний, как мир, звериный инстинкт самосохранения.
Вы не думайте, что он прост, Кочеров, - он совсем не прост. Когда его арестовали, он пробовал хитрить, сказал поначалу, что-де "кричал поезду", шапкой махал, и что будь жив машинист, то подтвердил бы, конечно. Потом следователь сообщил ему, что помощник машиниста жив, его спасли, и он показал в больнице, что на полотне никого не было. Тогда Кочеров эту свою версию снял.
Я долго еще беседовал с ним, стараясь понять, откуда в этом молодом человеке (ему 26 лет) такое ужасающее равнодушие. Он пишет в анкетах, что образование его пять классов, но это неправда, учиться ему было лень, пятый класс он не кончил: "Два года просидел в нем, а раз не дается - чего зря?.." Какие интересы у него? Он хмурится: чай, тут не город, много не "накалымишь". Я по-другому ставлю вопрос: какие у него занятия, кроме работы? Да так, все больше по дому, по хозяйству. Раньше, конечно, был в комсомоле, но вышел. Почему? Членские взносы долго не платил и жена не велит. Почему? А не ходи на собрания один. Ну, клуб еще есть, раньше по субботам и вторникам ходили в кино. Чего перестали? А телевизор свой, зачем зря деньги бросать. Какие нравились фильмы? Он не помнит. Больше, где приключения. Книги? Отчего же, брал. Что прочел за год? Не может сказать. Ну за два года, за пять? "Три мушкетера" он прочел. Ничего, понравилось.
- Вообще, - сказал Кочеров, - культурно-массовой работы в нашем совхозе не велось, плохо обстоит с этим вопросом.
Думая об этом человеке, я теряюсь: общественные инстинкты в нем совершенно не развиты. В этом смысле Кочеров стоит где-то на самой низшей ступени развития... Вы смотрите, он ведь и ловкость проявил в ту ночь, и смекалку, и работал, как дьявол, когда стаскивал плуг с полотна, - он спасал свою шкуру. А ради спасения других людей, пяти сотен душ, не сделал и безделицы - рукой не взмахнул. Ему это просто-напросто не пришло в голову. Дилеммы не было, он не выбирал.
Машинист Ведринцев тоже не выбирал - не будем сочинять того, чего не было в действительности. У него времени не оставалось на выбор. Помощник машиниста сказал мне в больнице, когда я собрался уже уходить:
- Лежу три недели и все думаю, думаю... Нет, выскочить он бы не управился. Все равно бы не управился.
- А если б сразу прыгал? Не думая о пассажирах?
На меня смотрели удивленные серые глаза: такой возможности он вовсе не принимал в расчет. Само собой разумелось, что машинист все должен сделать для спасения людей, а уж потом он мог подумать о себе, да вот не управился.
Тут не было подвига, к которому готовят себя загодя, зная, на что идут, как это бывает у летчиков-испытателей или врачей, прививающих себе чуму. Тут было честное до конца, до последней черты исполнение служебного долга, который стал его человеческим долгом, силой многолетнего исполнения в труде. Человек сделал то, что он должен был сделать, несмотря ни на что, - это и есть классическая формула героизма. Он принял свое решение без колебаний, потому что был подготовлен к нему всей своей жизнью. А смертью своей он придал силу непререкаемой верности всему, во что верил, чему служил.
Поклонимся мысленно его тихой могиле, отправимся вслед за тем в поселок, где он прожил свою честную жизнь, пройдем по улице имени Николая Ведринцева, остановимся у дома, где живет семья машиниста, и порадуемся тому, что на паровозе ЭШ-4482, когда его восстановят, помощником, а затем и механиком снова пойдет Николай Ведринцев - сын.
Однако точку мы и здесь не вправе поставить.
Я продолжал расследование. На станцию, где произошла катастрофа, меня послала газета, я был специальным корреспондентом, а значит, должен был выяснить все обстоятельства дела.
Оказалось, Кочеров и раньше пьянствовал. Был уже случай в совхозе, когда он пьяный взялся за штурвал, и это открылось, но, вообразите, сошло ему с рук. В тот раз попало его собутыльнику, который спьяну пробил на своем тракторе бак. А Кочеров не пробил, и его всего лишь пожурили. Вот он и продолжал "веселиться", и мы знаем, чем кончилось это.
Оказалось, минувшей зимой был еще один похожий случай на железной дороге. Рабочий того же совхоза "Тойда" застрял на рельсах с тяжелыми санями. Схема действий была примерно та же: разума - мало, водки - много, заботы о ближних - ни на грош. Пьянчуга бросил сани и сбежал. Путейцы вызвали тогда директора совхоза на свою оперативку. А при мне, уже после гибели машиниста, они разбирали новое дело: трактор панинского колхоза "Дружба" застрял на переезде перед самым носом у пассажирского поезда. На сей раз обошлось без водки, но оказалось, что и этот тракторист начальной школы не осилил, подготовлен был кое-как, вот и растерялся. Счастье еще, что оба случая были днем, машинисты вовремя заметили беду, успели затормозить.
Не многовато ли, однако, "злоумышленников"?
Право, чеховский Денис Григорьев, хоть и косматый был мужик, выглядит рядом с ними тихим мудрецом: он все же действовал с понятием, не подряд свинчивал гайки, иные и оставлял. Эти - опаснее, они вооружены машинами в пятьдесят и более лошадиных сил.
Приходилось делать серьезные выводы, и я писал в газете о многом. Писал, само собой, о воспитательной работе, потому что в совхозе действительно "плохо обстояло с этим вопросом". Молодежи в "Тойде" некуда деть себя, вечера не заполнены, а когда людям скучно, они начинают пить, а когда пьют - начинают безобразничать. Писал я в статье и о строгости, без которой воспитание тоже невозможно. Напился в рабочее время - взыскать, сел пьяный за руль - оштрафовать, снова напился - отобрать трактор. Отбирают же права у пьяных шоферов. Удар по карману для таких "злоумышленников" всего убедительней.
И еще я писал вот о чем: как ни воспитывай граждан, как ни ратоборствуй с зеленым змием, все равно далеко не каждому можно доверить машину. Нужен отбор. Тут я не предлагал ничего нового. Давным-давно известен отбор по зрению, слуху, физической силе. Есть отбор по образованию. Позднее стали проверять быстроту реакции, психическую устойчивость, волевую закалку... Другими словами, далеко не каждому открыты все пути. И в этом нет ничего обидного для людей, потому что они сами могут выработать в себе все необходимые качества.
Я был хорошо знаком с Игорем Владимировичем Эйнисом, летчиком-испытателем I класса. Ему принадлежал своеобразный авиационный рекорд, самый, пожалуй, редкостный: он двадцать четыре раза ходил на медкомиссию, пока добился разрешения летать. Дело в том, что у Эйниса было очень плохое зрение: левый глаз - 0,2, правый - 0,3. С таким зрением не то чтобы испытывать самолеты, но и просто управлять ими врачи не разрешают. И он ходил на комиссии в разных районах, выучил наизусть таблицы, по которым проверяют зрение, был разоблачен и даже - дело прошлое - получил комсомольский выговор за "обман медицины". Он занялся спортом, увлекся коньками, волейболом, боксом, стал чемпионом страны среди юношей по теннису. И добился своего - ему доверили самолет, он летал на машинах девяноста различных типов, в числе первой пятерки наших летчиков перевалил "звуковой барьер". Всем памятна удивительная история Алексея Маресьева, который преодолел непреодолимое. Работал в небе выдающийся летчик-испытатель нашего времени Сергей Анохин, а ведь у него не было одного глаза, и до этого все твердо знали, что без глаза, без "стереоскопичности" зрения летать никак нельзя. Не требует доказательств и тот факт, что нельзя без рук управлять автомобилем. Между тем Иосиф Дик, детский писатель, был ранен на фронте, у него отняты кисти обеих рук, и он отлично водит машину... Случаи я взял здесь редкие, крайние, и разве не ясно, что здоровые молодые люди с руками, ногами, глазами и вовсе могут добиться всего, чего пожелают. А значит, отбор, о котором мы ведем речь, и человечен, и справедлив. Именно потому, что существует он, трудно даже представить себе пьяного машиниста в кабине паровоза, уснувшего за штурвалом летчика или дебошира на подводной лодке. Это попросту невозможно, так же как невозможно, чтобы любой из них жил без книг, без газет, без кино, без живого интереса ко всему, чем живет страна... Так вот, нынешний мощный трактор тоже предъявляет к человеку свои требования. Не особо еще жестокие, не "космические", но вполне определенные - и по уровню знаний, и по нравственным качествам.
Сейчас важно вспомнить, что с самого своего появления в деревне трактор был не только и не просто машиной - он представлял революцию. Лучшим из лучших, коммунистам, комсомольцам вручался трактор, и были эти люди не просто "вспахивателями полей" - они представляли город на селе, их руками, умом, сердцем скреплялся союз рабочих и крестьян.
Я знаю, что возразят мне: то было время первых трактористов, а сейчас это одна из самых массовых профессий в стране. Верно, никуда не уйдешь от этого, но тем более важно в текучке будней не забывать о роли трактористов, о чести трактористов, о высокой их миссии: они не только землю преобразовывают, но и людские отношения.
Впрочем, я полагаю, задуматься стоит тут не только о тракторах и не только о трактористах... На 64-м километре перегона Тулиново - Тойда произошло яростное столкновение двух укладов, двух жизненных позиций, если хотите, двух идеологий.
Это очень серьезно. Куда серьезнее, чем может показаться на первый взгляд.
Печатается по книге
Анатолия Аграновского
"Призвание". "Советская
Россия", Москва. : 1967.
Хорошо ли это или плохо, но мир устроен так, что человека ценят по содеянному им. Не по тому, что он может (мог бы) сделать, а по тому, что он сделал в действительности. "Мог бы" - касается его одного, "сделал" - касается всех.
Лично мне известен только один случай, когда вознаграждены были возможности, а не дела. Это произошло в раю, о чем поведал нам капитан Стромфилд, герой Марка Твена. Оказалось, в потустороннем мире превыше Гомера и Шекспира прославлен некий сапожник из Теннесси. В сапожнике скрыт был величайший талант, и за все, что он "мог бы", ему воздали в раю.
На земле, увы, так не бывает. На земле, что ты свершил, то твое, а чего не успел, за то, уж извини, не воздастся тебе. И если не случилось с человеком катастрофы (тяжкая болезнь, несправедливое обвинение, увечье), если все в его жизни складывалось нормально, - пусть себя, одного себя винит в том, что возможности свои не претворил в дела. Люди, однако, не склонны винить себя. Так и возникает на земле тоскливое племя неудачников. Ибо неудачник вовсе не тот, кто мало получил от общества, - тут ведь в конечном счете все относительно. Неудачник тот, кто получил меньше, нежели рассчитывал получить. Точнее говоря, он претендует на большее, чем заслужил. Требуя признания своих заслуг, такой человек кладет на весы все свои "мог бы". А эту валюту не берут, за нее не платят - ни деньгами, ни уважением, ни славой. Вот он и обижен на весь белый свет.