В издательстве "Время" вышли книги Лидии Корнеевны - "Памяти детства. Мой отец Корней Чуковский" и "Записки об Анне Ахматовой". Это начало серии издания ее произведений, по сути, собрания сочинений. О семье Чуковских мы побеседовали с его внучкой Еленой Цезаревной Чуковской.

Российская газета | В Интернете существует путаница с днем рождения Лидии Корнеевны. Называются три даты: 11 марта, 24 марта и 7 апреля.

Елена Чуковская | Лидия Корнеевна родилась в Петербурге в 1907 году 11 марта по старому стилю и 24 марта по новому. Кстати, и с местом ее рождения есть путаница. Корней Иванович записал в ее документах, что она родилась в Гельсингфорсе, чтобы закрепить за собой свой дом, который находился в Финляндии. Лидия Корнеевна очень переживала по этому поводу. На самом деле она родилась в Петербурге.

РГ | Как и сам Корней Иванович. Хотя детство и юность его прошли в Одессе. Почему он не любил Одессу?

Чуковская | В Одессе ему трудно и плохо жилось. Как писатель он складывался в Петербурге. Там были его друзья, все жизненные и литературные связи. Начало своей биографии он вспоминал без удовольствия.

РГ | Ему, человеку исключительно питерскому, было трудно переезжать в Москву?

Чуковская | Трудно. Во-первых, тогда мало строили, и получить хорошую квартиру в Москве было непросто. Но в конце 30-х годов жизнь начинала поворачиваться так, что все вопросы решались в Москве. Ему приходилось постоянно туда ездить. А главная его болезнь заключалась в бессоннице. Он не мог спать в гостиницах, заболевал, попадал в больницу. В 1938 году он переехал в Москву, получив сначала дачу в Переделкине, а потом эту квартиру (Тверская, 6. - Прим. ред.). После войны в ней жили 11 человек. Дом его старшего сына, Николая Корнеевича, разбомбили в Ленинграде, и он въехал сюда с тремя детьми. Лидии Корнеевне после войны не вернули квартиру в Ленинграде, и она тоже поселилась со мной здесь. И наконец, Женя, его внук, сын его младшего сына, погибшего на войне, оказался на попечении дедушки и бабушки.

РГ | Почему не вернули квартиру Лидии Корнеевне?

Чуковская | Она эвакуировалась из Москвы, где ей сделали операцию. Можно было добиваться возвращения квартиры. Но до Большого дома (здание НКВД на Литейном проспекте. - Прим. ред.) дошли сведения об ее повести "Софья Петровна". Уже начали допрашивать мою няню, вызывать на допросы людей, у которых мама останавливалась в Ленинграде после войны. Она поняла, что в Ленинграде ей опасно оставаться. Ведь ее один раз уже собирались арестовать как жену "врага народа", расстрелянного в 38-м (М. П. Бронштейн - второй муж Лидии Чуковской. - Прим. ред.).

РГ | Каким образом могли дойти слухи о "Софье Петровне", где она рассказала свою историю жены репрессированного? Ведь эта повесть впервые была напечатана в Париже в 1965 году.

Чуковская | Повесть она написала зимой 1939-1940 года. Она читала ее своим друзьям. Пять человек были приглашенные, а один пришел неприглашенный. Просочился слух. Следователи, которые допрашивали мою няню, спрашивали ее о каком-то "документе о 37-м".

РГ | В конце тридцатых вы жили у Корнея Ивановича?

Чуковская | Я всегда жила с мамой, кроме тех месяцев, когда ее хотели арестовать после расстрела Матвея Петровича. Тогда я действительно жила с дедушкой и бабушкой.

РГ | Лидия Корнеевна была человек прямой и героический. Уже в середине 20-х ее высылали в Саратов. Она выступала в защиту Ахматовой, Синявского и Даниэля, написав открытое письмо Шолохову, выступила в защиту Сахарова и Солженицына, ее исключали из Союза писателей. Трудно было жить с такой матерью?

Чуковская | Мама была человеком очень достоверным, понятным. Всегда было ясно, чего от нее ждать. Трудно было в том смысле, что она была человеком увлеченным. Главное для нее была не борьба, а работа. Она занималась Герценом, Миклухо-Маклаем, работала в "Новом мире", "Детиздате". Она была человеком, поглощенным своим делом.

РГ | А каким дедом был Корней Иванович?

Чуковская | У меня есть своя теория. Люди талантливые и гениальные помнят свое детство, а люди неталантливые - нет. Я плохо помню свое детство.

РГ | Не скромничайте. Знаменитый рукописный альманах "Чукоккала" издан с вашим участием. И Корней Иванович чрезвычайно высоко отзывался о вашей работе.

Начали допрашивать мою няню, , вызывать на допросы людей, у которых мама останавливалась в Ленинграде после войны. Она поняла, что в Ленинграде ей опасно оставаться. Ведь ее один раз уже собирались арестовать как жену "врага народа", расстрелянного в 38-м

Чуковская | Просто Корней Иванович не любил, чтобы домашние "болтались". Он всех окружающих вовлекал в свою работу. Я стала помогать ему с 10 лет. Потом разбирала разрозненные листки "Чукоккалы", весь альманах перепечатала на машинке. Ни Корней Иванович, ни Лидия Корнеевна никогда не печатали на машинке.

РГ | Как писались "Памяти детства" и "Записки об Анне Ахматовой"?

Чуковская | "Памяти детства" писались в 70-е годы. Мама завела блокноты и записывала в них обрывочные воспоминания. Какие-то стихи, которые любил повторять Корней Иванович... Потом постепенно выстраивала свой рассказ. Это одна из немногих ее вещей, которая написана не по дневнику. Почти все ее книги - результат того, что она всю жизнь вела очень подробный дневник. Так созданы "Записки об Анне Ахматовой" и другие книги.

РГ | Почему вы, человек из литературной семьи, поступили на химический факультет?

Чуковская | Именно потому, что была из литературной семьи. Это был конец 40-х годов. Корней Иванович был отовсюду выгнан, занимался только комментариями. Лидия Корнеевна в "Литературном наследстве" правила рукописи. Мне это казалось чем-то непонятным, хотелось делать что-то осмысленное, практически полезное. Я выбрала химию и проработала в химическом институте 34 года.

РГ | Однако от литературы вам уйти не удалось. Расскажите, как издавалась?

Чуковская | Сначала расскажу смешной случай конца 60-х годов. Предисловие к "Чукоккале" писал Ираклий Андроников. Он долго с этим тянул. Наконец, Корней Иванович ему позвонил, и тот сказал: предисловие готово. Я была послана к нему, он жил в конце Переделкина. Выяснилось, что там конь не валялся и никакого предисловия нет. Андроников с изумлением открыл рукопись альманаха и начал его читать вслух голосами его участников. Он мог превращаться и в Пастернака, и в Тынянова, и в кого угодно. Так он читал целый день, и я была единственным слушателем. Это был незабываемый концерт.

Издание "Чукоккалы" начало буксовать. Все началось из-за Гумилева, одного из участников "Чукоккалы". Как раз в это время за границей вышли воспоминания Ирины Одоевцевой, где она написала, что Гумилев участвовал в Таганцевском заговоре. Написала какую-то чушь! Будто бы она дернула какой-то ящик, а там были пачки денег. Будто она зашла за Гумилевым, чтобы с ним гулять, а он перетряхивал книги, разыскивая черновик кронштадтской прокламации. Что потом пришли чекисты и нашли эту прокламацию. Откуда она могла знать, что нашли чекисты? В день ареста Гумилева она сожгла все его письма к ней. Конечно, она испугалась, да и было чего бояться. Но зачем потом сочинять небылицы?

В результате Корней Иванович понял, что при жизни "Чукоккалу" не издать. В это же время у него задержали пересказы библейских сюжетов. К счастью, уже в больнице, за несколько дней до смерти, он подержал в руках последний, шестой том своего первого собрания сочинений.

РГ | Сегодня наконец издана полная, без купюр, "Чукоккала" (издательство "Русский путь", 2006). Поражаешься: как он вообще решился хранить этот альманах в 30-е и 40-е годы. За одно только стихотворение 18-летнего Владимира Набокова о революции, написанное там, можно было серьезно пострадать.

Чуковская | А что там написано о Ленине... А высказывания Блока... Но Корней Иванович никогда не расставался с этим альманахом. Буквально не выпускал из рук. Когда мы готовили его к печати, он подарил "Чукоккалу" мне и даже сделал соответствующую надпись в ней. Хотя "Чукоккала" продолжала храниться у него. Потом я поняла, зачем он это сделал. Мне позвонили из музея Маяковского (а в "Чукоккале" много рисунков Маяковского) и сказали: как бы мы хотели получить эти рисунки, но Корней Иванович говорит: ничего не могу сделать, я подарил альманах внучке.

В 70-е годы "Чукоккала" была издана, но с существенными купюрами. Когда уже недавно я собралась издать ее полностью, за это взялось одно издательство, но потом отказалось: нет денег. В октябре прошлого года я пошла к Виктору Москвину (директор Дома русского зарубежья. - Прим. ред.) просто поплакаться. Он позвонил через несколько дней и сказал: идем к Сеславинскому (руководитель Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. - Прим. ред.). Сеславинский тут же распорядился выдать нам грант. И перед Новым годом появился сигнальный экземпляр. Мы издали альманах именно так, как хотели.

Из писем Л. К. Чуковской А. И. Пантелееву

5 февраля 1962 года

Из "Нового мира" мне вернули "Софью Петровну", и редакция о мнении Твардовского бормотала нечто невнятное. Мне стороной стало случайно известно, что он написал о "Софье" целую страницу. Я потребовала прочитать и переписала. Это очень брезгливо. Автор, мол, взялся не за свое дело, люди не живые, читать "это литературное сочинение на острую тему" - скучно. Героев не жаль и т. д. Кроме того - нет общенародного фона, показан лишь обывательский мирок. Героиня из бывших и не понимает, что к чему и от чего.

Я, конечно, своей вещи не судья. Но я еще не встречала человека, которому ее было бы скучно читать. Общенародный фон? Мне кажется, очереди возле тюрьмы - это было в 37-38 гг. - вполне общенародно.

6 января 1964 года

Дело Б. (Иосифа Бродского. - Прим. ред.) продолжает нас всех томить и мучить. Суд пока что отложен - и это отлично; однако ведь это еще не конец, а Б. - юноша очень неустойчивый, им уже занимаются психиатры. До беды - любой - тут недалеко. В Л<енингра>де ему звонят какие-то мерзавцы чуть не ежедневно: "Когда ты уберешься, жидовская морда?"...

Говорят: у Б. плохой характер. Да ведь и у Лермонтова он был не хорош - и у Мандельштама - тоже.

12 декабря 1966 года

...я написала бы Вам неполную правду, если бы не упомянула бы еще об одной черте К. И. (Корнея Чуковского. - Прим. ред.), которая Вам наверное неизвестна. Он мало способен к дружбе - а стало быть, и к систематической дружественной переписке. В этом смысле он прямо противоположен мне. У меня нет потребности общаться "с чужими" и очень большая - с теми немногими людьми, которые мне "свои"... К. И. в этом смысле человек совершенно особенный. Недавно я прочла в одной иностр<анной> газете, что К. И. был другом покойного Пастернака. И задумалась... Другом? Нет. Он чтил Б. Л. Он желал, жаждал ему добра. Он слушал его стихи и речи с восторгом и благоговением. Он никогда от него не отрекался. Он был ему добрым соседом: выручал деньгами, книгами, машиной. Когда Б. Л. заболел (не в последний раз, а года за 2), К. И. хлопотал о хорошей больнице для него и пр. Все было хорошо. Но эти отношения я не назову дружбой. П. ч. дружба подразумевает потребность в душевном обмене, а именно ее-то у К. И. нет.

11 апреля 1968 года

О религии А. А. (Ахматова. - Прим. ред.) никогда со мной не говорила. Она считала себя религиозной, хорошо знала Евангел<ие>, Библию, чтила добро - но я сомневаюсь, чтоб она была добра и чтобы она в самом деле в своих отношениях с людьми пыталась поступать по-христиански... Православие входило одним из элементов в ее поэзию - Пушкин, Данте, Шекспир, церковность. С религией, мне кажется, связано было ее чувство языка, чувство народности...

Смирение, кротость были ей совершенно чужды - слишком независимый ум и характер. Была философия нищеты, была ненависть к буржуазности - но скорее, мне кажется, от хорошего вкуса, чем от религии.

16 марта 1969 года

Живет он (Солженицын. - Прим. ред.) трудно, очень жестоко к себе и доблестно. Оторвавшись от работы, приезжает в Москву по делам и старается за 3 дня прокрутить то, на что надо по меньшей мере дней 10. По улицам не идет, а бежит, с друзьями говорит скороговоркой: ему некогда, он торопится обратно, к прерванной работе, домой. От спешки и городской жизни, которую он не переносит, у него мгновенно повышается давление, он перестает спать... Человек он - кремень, и если он не желает, чтобы вы ему в чем-то помогли - ни за что не допустит, хоть умри. Если примет от вас какой-нибудь знак внимания, какую-нибудь пустую помощь, мелкий подарок - как рублем подарит. Если уж согласится в кои-то веки пообедать с вами или поужинать - это уж великое снисхождение, милосердие к вам. А то он всегда в ответ на ваше предложение уже обедал, сыт, ничего не хочет и все у него есть. И не суйтесь.