С автором хрестоматийных статей и лучшей на сегодня книги о Гоголе мы поговорили накануне его отлета в Иерусалим, где начинается съемка 10-серийного документального фильма о Гоголе по сценарию Игоря Золотусского.
Российская газета | Случайно или нет подзаголовок вашей последней книги как бы соединил в себе названия двух великих статей: Тютчева - "Россия и революция" и Блока - "Интеллигенция и революция"?
Игорь Золотусский | Много лет назад я внимательно занимался Блоком, когда готовил доклад о нем для международной конференции. Тогда я был тронут его ясным и требовательным взглядом на сословие, к которому он сам принадлежал. Он был беспощаден в первую очередь к самому себе. Он через себя, через свою жизнь пытался понять судьбу интеллигенции и в XIX, и в XX веке. Этот взгляд я принял для себя. В новой книге я иду вдоль собственной судьбы, не отделяя себя ни от кого из тех людей, с кем я жил в одно время.
(В книге есть статьи о Викторе Астафьеве, Василе Быкове, Василии Белове, Константине Воробьеве, Викторе Конецком, Владимире Максимове, Константине Симонове, Александре Твардовском, Юрии Томашевском - Прим. ред.). Только через нить собственной жизни я начал понимать судьбу русской интеллигенции в ХХ и уже XXI столетии. А сейчас настало время, когда только мы сами можем высказаться о себе. Здесь не помогут ни Тютчев, ни Блок, как они ни велики. Но тютчевская нелицеприятность и блоковская беспощадность к себе, конечно, определили максимализм и, если хотите, идеализм моего взгляда на интеллигенцию.
РГ | Вы сами принадлежите к интеллигенции. Между тем ваша книга открывается Грибоедовым, который первым в русской литературе отразил интеллигента в лице Чацкого. Очевидно, что вы осуждаете этого героя, которого нам преподносили в школе как пример для подражания.
Золотусский | Сегодня, перечитав "Горе от ума", я взглянул на Чацкого совсем иными глазами. И не только на него, но на себя тоже. Вот две судьбы: Грибоедова и его героя. Первый служит Отечеству как дипломат в Персии, едет туда на собственную смерть. Второй тоже уезжает за границу. Именно в этом смысл его последнего монолога: "Прочь из Москвы!". Только он бежит в Европу, поняв, что в России ему не место. Грибоедов отдает всего себя служению России. Его же герой саркастически и высокомерно оценивает как прошлое страны, так и ее настоящее. Высокомерие к нашему прошлому и настоящему - одна из главных черт нашей либеральной интеллигенции, идейно и количественно возобладавшей в последние два десятилетия. Сегодня она находится в конце исторического пути и переживает идейный, политический и нравственный крах.
РГ | Соединив понятия "Россия и революция" и "Революция и интеллигенция", мы получаем любопытный результат. Между Россией и интеллигенцией находится революция. Это пропасть?
Золотусский | Я бы назвал это пробой. Если Тютчев сумел бросить взгляд поверх не только XIX, но и ХХ века, и сделать точные выводы, то Блок и значительная часть интеллигенции, которую он представлял, которая была на него похожа, все-таки увлеклись идеей революции. Пусть чисто эстетически или, как писал Блок, "музыкально". Но это было страшной духовной ошибкой. Ведь Блок считал, что революция - это духовный огонь, который, сжегши его и подобных ему, в конце концов сделает доброе дело. Тютчев так не считал. Тютчев, а до него Пушкин понимали, что это иллюзия. И смотрите: к чему пришел Блок. Фактически он добровольно ушел из жизни. Когда он умирал, рядом с ним лежали две книги: Евангелие и "Выбранные места из переписки с друзьями", оплеванные нашей интеллигенцией, писавшей, что Гоголь в этой книге "кадит" правительству, церкви и т.п. Ведь русская интеллигенция всегда в оппозиции к власти. И вдруг человек, который увлек ее критическим отношением к государству, выступает защитником монарха и церкви. Тогда Гоголя отринули и Герцен, и Белинский, и даже братья Аксаковы поначалу. Удивительно, но только "западник" Чаадаев понял значение этой книги как духовного подвига.
РГ | В чем же подвиг?
Золотусский | Прежде всего в том, чтобы подняться над самим собой, отказавшись от вечного противостояния власти и самолюбования. Отличие великих русских писателей от обычной интеллигенции заключалось в том, что они главным образом противостояли не власти, а самим себе. Хотя и писали оду "Вольность", статью "Нельзя молчать" и другое. Гоголь говорил, что никак не может "найти примирения с собой". Не с Собакевичами и "кувшинными рылами", а с собой. До него это было и у Грибоедова, и у Пушкина, и у Лермонтова. Потом это отличие подлинной интеллигенции от ее поверхностного слоя констатировали авторы "Вех", оценивая результаты революции 1905 года...
РГ | Вся ваша книга построена на антиномиях понятий и людей. Россия и интеллигенция, интеллигенция и русские писатели, Грибоедов и Чацкий, Гоголь и Солженицын... Но главная антиномия, красной нитью проходящая через всю книгу, - это проблема ума и сердца. Об этом вы пишете и в первой статье о "Горе от ума", и в одной из последних - о покойном исследователе Зощенко Юрии Томашевском. Ум и сердце - враждебные понятия? Возможны ли умное сердце и сердечный ум? Насколько это соединилось в Гоголе?
Золотусский | Все усилия его жизни были направлены на то, чтобы это соединить. Но и Гоголь пережил страшное разочарование в Иерусалиме. Ему казалось, что именно там это соединение состоится. Он говорил, что верит в Христа умом. Он удивлялся Его знанию человеческой души, но именно - знанию. Умом он признал божественность Христа. Но веры, добавлял он, у него нет. Он чувствовал в себе "черствость сердца, малодушие души". Я думаю, что преодолеть это он смог в самом конце жизни. Потому что не возгордился собственным знанием о человеке. Он уходил из жизни с чистым сердцем...
Вообще соединение ума и сердца не может выражаться в каких-то тезисах, печатных утверждениях. Это выражается только самой жизнью человека. У Гоголя это случилось лишь накануне его смерти.
РГ | Другая тема книги - смена веков. В ней есть отдельная заметка о вашем самоощущении в XXI веке. Существует устойчивое мнение, что вот Россия не преодолела этот рубеж. Мы все еще живем в ХХ веке со всеми его заморочками: революция, Вторая мировая война, ГУЛАГ и т.д., в то время как весь цивилизованный мир живет в новую эпоху и новыми категориями. Ну, скажем, глобализма-антиглобализма.
Золотусский | Да, это правда.
РГ | Мы обречены жить прошлым?
Золотусский | Мы настолько мощно этически привязаны к прошлому, что это невозможно разорвать. Смотрите: вы родились на три десятка лет позже меня. Но мы оба близко чувствуем дыхание даже не ХХ века, а XIX. Многие из тех, что жили тогда, даже ближе нам, чем люди ХХ века. Пушкин и Гоголь ближе и понятнее писателей нашего века. Когда вы и я учились в школе, литература была главным предметом, а главное в ней был XIX век. Мы говорили и спорили о героях классической русской литературы как о живых людях. И до сих пор мы оглядываемся туда. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это особенность нашего исторического сознания и, видимо, нашего исторического пути. Лучше было бы, если бы мы сейчас жили, как живет француз или голландец? Не знаю. Не могу сказать, что они хуже нас. Но наше самостоятельное будущее зависит не от того, насколько мы освободимся от влияния прошлого, а от того, насколько оно глубже в нас проникнет. Наш "золотой запас" здесь.
РГ | Наконец, третья важная тема книги - поколение "шестидесятников". В 90-е годы оно было подвергнуто сокрушающей критике. Возникло новое, отрицательное клише. В вашей книге ничего не говорится о самом поколении. Но есть точные и сердечные портреты его представителей. И насколько же они все разные... По сути вы разрушили клише единого поколения как в положительном, так и в отрицательном смысле. Хотя что-то общее между этими людьми все равно есть. Не могли бы вы сформулировать - что?
Золотусский | Общее - это мое отношение к ним и к тому, что я с ними пережил. Общее - то, что мы вместе жили в одном пролетающем историческом мгновении. Это мгновение и есть моя жизнь. Что касается клише, то не существует никаких "шестидесятников". Это просто марка, которую наклеили для удобства почтовых отправлений. Совершенно разные люди, разные судьбы, точки зрения... И так было всегда.
РГ | В этой книге какой-то новый Золотусский. Мягкий, терпимый и грустный. Что случилось?
Золотусский | Годы говорят в пользу этого. И грусть по поводу прожитой жизни. И еще жалость к тем, кто ушел из нее. И любовь к ним, которой, может быть, недодано было с моей стороны при жизни...