Российская газета: С вашей точки зрения, есть ли темы, запретные для искусства?
Даниил Дондурей: Только касающиеся частной жизни. А в истории страны, с моей точки зрения, нет неприкосновенных тем, зон, сфер, событий, взглядов, способов восприятия. Задача художника - каким-то образом увидеть и интерпретировать, пропустить через себя все, что когда бы то ни было происходило. Но художник всегда и исключительно субъективен. Быть субъективным - это его неотъемлемое право. Художник не подвластен решениям администраторов. Он очень частный человек. И поэтому любое, даже самое сложное явление или страницу в истории он имеет право выбрать...
РГ: Какие темы вам представляются особенно сложными для современного кинематографа?
Дондурей: Предположим, показать приказ власти о насилии. Возьмите эпоху Сталина, да любого властителя. Очень будет трудно корректно снять о том, как Ленин или Сталин отдали приказ открыть красный террор или убивать священников. Или, допустим, приказ Сталина уничтожить таких великих сынов страны, как Мейерхольд, Вавилов или Мандельштам. Как можно оправдать человека, который уничтожил гениев?
Цена победы в Великой Отечественной войне. Да мы заплатили самую большую цену и кричали: "За родину, за Сталина!" Но победили не благодаря, а вопреки тирану. Хотя и понесли такие жертвы, которые никому не снились. Почему не говорить о цене этой фантастической жертвенности?
РГ: В том-то и беда, что мало кто из тех, кто смотрел современные фильмы о войне, знает - вранье в них или не вранье... Между тем в одном из интервью авторы признали, что, мягко говоря, несколько мифологизировали некоторых персонажей.
Дондурей: Запретных тем нет, но главное для режиссера - глубина в постижении истины и отсутствие фальши и лжи. Если авторы фильма, например "Сволочи", действительно пошли против правды, это непростительно. По отношению к историческим событиям нужно быть предельно осторожным.
РГ: Однако следование канве истории может нарушить авторский замысел, сковать ту самую свободу, о которой вы говорите?
Дондурей: Не передергивайте. Увидеть смысл - это не значит исказить. Фантазировать или преображать - не значит врать. Художник, полностью свободный в средствах изображения, должен не врать по отношению к сути событий. И это отнюдь не сковывает художника. У него здесь огромная свобода, океан свободы. Потому что если он не врет и честен, если он жаждет истины и не фальшивит, то он может любые гиперболы и метафоры использовать. И рассказывать о чем угодно. Мало того, по отношению к его видению может появиться альтернативное. Например, кому-то захочется сказать, что Сталин убивал во имя родины. У меня на этот счет другое мнение. Ни в коем случае нельзя жертвовать своими подданными. Я здесь солидарен с Достоевским, который считал, что весь мир не стоит слезинки ребенка. Это уже мировоззренческие разногласия, и они дискутируемы в открытом и свободном обществе. А вот факты должны быть незыблемы.
РГ: Работники архивов говорят, что часто к ним обращаются авторы документальных фильмов, а сценаристы художественных сериалов - нет, потому что документы не укладываются в авторскую концепцию.
Дондурей: Авторы подобных игровых форматов своей фальшивостью глубоко непатриотичны. Фильмы, подобные "Сталин-life", несмотря на модную обертку, скрывают свою тоску по авторитаризму, палке и внешней силе, готовность к террору.
РГ: Ваши ощущения: знают ли молодые историю шестидесятилетней давности?
Дондурей: Абсолютно не знают. Потому что профессионалы им не рассказывают об этом так, как бы следовало. Я рад, что сняли сериал "Штрафбат". Ведь более тысячи батальонов штрафников воевали и пожертвовали собой ради Великой Победы. И были это не изверги и негодяи, хотя среди штрафников немало уголовников. В большинстве случаев они умирали ради своей семьи и родины.
РГ: Но согласитесь, то, что молодежь знает, она черпает из того же кино, а не из книг и документов...
Дондурей: У нас очень мало снимается непомпезных фильмов. Вот чем была хороша хрущевская "оттепель"? Тем, что сразу же было снято множество фильмов о войне по "лейтенантской прозе". Они оказались на редкость достоверны. Не сталинские - пышные и помпезные. В духе так называемого официального патриотизма.
РГ: Это плохо - официальный патриотизм?
Дондурей: Это опасная вещь. Кстати, я увидел в жесте Меньшова именно официальный патриотизм. Здесь сработала политика, а не человеческий порыв. Ведь видно, как скандал искусственно раздувался. Вот если бы молодежь начала обсуждать фильм и поступок известного режиссера... Но по сути, ни дискуссий, ни интерпретаций, ни усвоения этой проблемы не было. Все превратилось в гигантский "пиар" некоего музыкального канала.
РГ: Так, может быть, и не обсуждает и не возмущается молодежь, потому что из таких вот фильмов и черпает свои представления о том, как было на войне?
Дондурей: Абсолютно не согласен. Сейчас много чего о войне показывают. Но огромная политическая индифферентность нашего общества, в том числе и молодежи, никак не связывает войну с гражданской ответственностью. Война - где-то отдельно, а мы - отдельно. Причем для молодых разницы нет: это война 1812 года, Куликовская битва или Великая Отечественная. На "экране времени" для них взятие Берлина и форсирование Березины происходили "когда-то давно". Еще люди пятидесяти и даже сорока лет связывают эти события с собой и своей семьей, а для более молодых - это древняя седая история. Участников войны становится все меньше. Поэтому для молодежи и не так болезненны все эти споры о "правке" истории.
РГ: И тем не менее надо ведь что-то делать, чтобы, простите за высокий стиль, эта нить не оборвалась...
Дондурей: Но уж точно не призы швырять на землю. Нужно разговаривать с молодыми, обсуждать темы ответственности за войны, за поражения, за цену победы. Связь прошлого с настоящим, недопустимость военных действий - все это должно стать предметом осмысленного переживания. И тогда не нужно будет фильмы фальшивые снимать, состоится переход от военно-патриотического к мирно-патриотическому воспитанию, когда люди будут учиться быть патриотами сегодня, в своей ежедневной, обыденной жизни.
РГ: А что значит быть патриотом "в быту"?
Дондурей: Это значит способствовать тому, чтобы твои семья, друзья и коллеги, а в результате вся страна не врали, занимались делом, уважали друг друга, брали на себя ответственность. Еще, пожалуй, жаждали и учились добиваться солидарности, а не были холодными циниками, терпимыми к насилию и аморальности.
РГ: Наше общество, с вашей точки зрения, патриотично?
Дондурей: Мы с удовольствием смотрим сериалы, где убивают, не хотим голосовать, не доверяем государственным институтам. Поэтому трудно сказать, что мы сейчас патриотичны.