Когда дерево было маленьким
Пять лет назад, в разгар предыдущих президентских выборов, во Франции внезапно выросло новое политическое дерево "с голлистскими корнями", "либеральной кроной" и "стволом правого центра". С тех пор на предвыборных афишах это дерево всегда подписано тремя заглавными инициалами новой партии - UMP (Union pour un Mouvement Populaire). Но как не удивиться тому, что под стремительным напором этой молодой политической силы с "голлистскими корнями" окончательно померк и фактически совсем исчез из виду самый известный символ голлизма, лотарингский крест?
Две высоко поднятые поперечные перекладины создают ощущение, что лотарингский крест как бы возносится к небу. Этой выразительной символикой и вдохновился генерал Шарль де Голль, выбирая эмблему для "Сражающейся Франции". После освобождения, уже в качестве главы правительства, он тем же крестом чуть было не осенил и саму республику, но это явно не вязалось с ее светскими устоями. Поразмыслив, генерал решил сохранить уже устоявшийся символ для политического движения, которое навсегда срослось с его именем. Теперь лотарингский крест голлизма - одна из святынь Франции и, как всякая святыня, уже только историческая достопримечательность. Под высоким крестом, венчающим мемориал великого француза в его родовом поместье Коломбэ, в провинции Шампань, любят фотографироваться туристы и, время от времени, политики, которым по каким-то причинам важно позиционировать себя как продолжателей голлистской традиции. Но таких уже мало. Из двенадцати кандидатов, которые в этом году вели борьбу за пост президента Франции, только один счел нужным "приобщиться к корням". Зовут его Николя Саркози. Последние три года именно он растил дерево UMP - и так успешно, что в первом же туре выборов, 22 апреля, собрал голоса 11 448 663 своих сторонников.
Можно по-разному расшифровывать "голлизм", но лишь до порога, за которым начинаются его основополагающие принципы. Без них это был бы уже какой-то другой "изм". Если очень сжато, вот их суть: только коллективные усилия нации и независимая внешняя политика гарантируют Франции стабильность ее оригинальной республиканской идентичности, ее демократической и социальной модели. Конечно, жизнь не стоит на месте: с 1947 по 2002 год голлистское движение шесть раз меняло свои партийные вывески. После RPF - Объединения французского народа, которое рукоположил сам де Голль, были UNR, UDT, UDR (дважды в разных значениях), RPR и вот, наконец, UMP. В парижских кафе 1970-х годов даже распевали насмешливую песенку: "Чем чаще меняются буквы, тем больше это одно и то же". Ну, что ж, пока это было "одно и то же", Франция хранила верность заветам, однако вместе с "буквами" менялось понемногу и содержание партийных программ. Можно опять-таки спорить о том, что общего у традиционного голлизма (де Голль) с неоголлизмом (Жорж Помпиду, Жак Ширак). Различия существенные: там - отказ быть "вассалами" любых сверхдержав и наднациональных организаций, социальная защита неимущих граждан, "третий путь" между капитализмом и социализмом, тут - атлантизм и вхождение в европейские партийные альянсы, экономический либерализм, строительство единой Европы как первый, ближайший план глобализации. Но пока не меняются взгляды на сущность социального государства, эти различия напоминают две створки одной двери, лишь подвешенные на разных шарнирах. При этом надо иметь в виду, что на старый шарнир НАТО Францию опять посадил не кто иной, как социалист Миттеран. Когда в 1995 году неоголлисты с Жаком Шираком вернулись к власти, им пришлось это принять уже как данность.
И вот перед нами еще один политический феномен - с "голлистскими корнями", с поклонением лотарингскому кресту. "Голлизм а ля Саркози"? В политическом обиходе такого термина нет, зато прижился другой - "саркосизм". Что же за ним стоит? Вплоть до середины марта Франция гадала: решится ли 74-летний президент в третий раз выдвинуть свою кандидатуру на пост главы государства или все-таки поддержит 52-летнего кандидата UMP? Он не сделал ни того, ни другого: себя не выдвинул, преемника не назвал. Лишь по истечении нескольких дней, как бы между прочим, Ширак сообщил, что они с женой "посоветовались и решили" голосовать за Николя Саркози, но так и не призвал последовать их примеру.
Поставим первую точку над "i": дерево UMP посадил сам Ширак. Произошло это в 2002 году, причем буквально на следующий день после первого тура, когда всякая угроза новому мандату действующего президента уже миновала. Его самый опасный соперник, социалист Лионель Жоспен, неожиданно проиграл несколько сотых процента кандидату ультраправых Жан-Мари Ле Пену. В такой ситуации у левых остался только один выбор: вместе с "классическими правыми" не допустить худшего зла. Как и предупреждали зондажи, Ширак победил с разгромным счетом - 82,2 процента голосов против 17,8. Еще раз подтвердилось, что никакой Ле Пен его переизбранию помешать не мог. Но тогда зачем в таком ударном темпе была создана новая партия президентского большинства?
Затем, что и тогда, и сейчас президентские выборы решают только половину задачи - ведь только та сила сформирует исполнительную власть, которая победит и на парламентских выборах. Уж как настрадалась полуправящая партия RPR (Объединение в поддержку Республики) оттого, что на целых пять лет пустила розу в Матиньонский дворец! Правительство левых сил учредило 35-часовую рабочую неделю и при этом обеспечило экономический рост, уменьшило безработицу фактически на миллион человек, добилось референдума о сокращении президентского мандата с семи лет до пяти. И, конечно, не делало секрета из своих дальнейших планов - опять, как во времена Миттерана, вступить с розой в Елисейский дворец. Но Ширак нашел контригру против неродного правительства. Распустив RPR, он молниеносно сформировал Союз за президентское большинство (Union pour la majorite presidentielle). Обратите внимание: сразу получилась аббревиатура UMP! А когда все предвыборные задачи удалось решить - в Елисейском дворце остался "старый" президент, в Матиньонский дворец вернулось правительство правых, - в ту же аббревиатуру подставили другие слова. Так Союз президентского большинства превратился в Союз в поддержку народного движения, который понес к власти Николя Саркози.
Что же это за партия? Во-первых, по численности равных ей во Франции нет: она одна обеспечила своему лидеру 340 000 голосов.
Во-вторых, это своего рода "семья", которая подгребла всех близких и дальних родственников. Едва ли не половина членов UMP все еще считают себя неоголлистами ("корни"). Вторая по весу часть - либеральные демократы "без комплексов", они же бывшие "республиканцы", в свое время активно поддерживавшие либеральные реформы Жискар д Эстена ("крона"). Кстати, свое первое президентство Ширак начал с того, что пригласил их в правительство, но сотрудничества не получилось: у либералов не было "комплекса", а голлистов он все-таки замучил. Ну, а третью силу в UMP составляют перебежчики из бывшего жискаровского Союза в защиту французской демократии, который всегда позиционировал себя как правый центр (вот и "ствол"). Такого мощного политического образования "иностранцев" французского происхождения, как назвал в свое время Жак Ширак либералов-жискаровцев, никогда еще не складывалось в этой стране.
Роза в кулачке
Парадоксальный вопрос: а нужна ли была такая перегруппировка правых сил, от которой во Франции ощутимо повеяло неоконсервативной революцией англосаксонского типа? Она была вызвана угрозой левого реванша, но его не случилось. В 2002 году левый фронт просто распался на части, выдвинув небывалое число кандидатов: 8 из 16. Как минимум трое из этих восьми притязали на самый преданный социалистический электорат и в результате раздергали его так, что это и сегодня аукается Сеголен Руаяль.
Не касаясь пока идейных глубин французской избирательной кампании - об этом дальше, подведем итог, который лежит "на поверхности". Уже в первом туре, когда за единого кандидата Французской социалистической партии проголосовало 9 500 112 французов, стало ясно, что она совершила почти подвиг. В процентах это столько же, сколько в 1981 году на первой стадии выборов получил Франсуа Миттеран, а по числу голосов - на два миллиона больше. Своим достижением Сеголен Руаяль не просто приободрила левую Францию, а вернула ей чувство самообладания и достоинства.
Но времена изменились. Я не оговорился, сказав выше о "едином кандидате" партии: в 1970-80-х годах такое выражение показалось бы полным абсурдом. Тогда в центре всех избирательных баталий, как правило, оказывались единые кандидаты левого и правого лагерей. Именно в таком качестве Франсуа Миттеран дважды штурмовал Елисейский дворец - и проиграл, вот почему в третий раз он пошел на выборы только от ФСП и уверенно победил. Потому что знал: рядом катится еще одна левая волна, которая принесла кандидату компартии Жоржу Марше 15,3 процента поддержки, и какие могли быть сомнения в том, кому достанутся эти голоса во втором туре? Так и случилось. В благодарность ФКП получила четыре стула в правительстве социалистов. "Я обнимаю соперника только с одной мыслью, - говорит герой трагедии Жана Расина "Британникус", - задушить его в своих объятиях". Эти слова почти точь-в-точь однажды повторил Франсуа Миттеран. Чтобы понять, как происходило удушение, достаточно проследить дальнейшую эволюцию второй левой волны: 1988 год - 6,8 процента, 1995 год - 8,6, 2002 год - 3,3 и, наконец, 2007 год - 1,9 процента. В "переводе" на голоса это 707 тысяч, которые мадам Мари-Жорж Бюффе кандидат компартии, "передала" Сеголен Руаяль. Конечно, каждый голос в копилку, но в отличие от социалистов ХХ века рассчитывать на значительные резервы второй левой волны "социалистке XXI века" уже не приходилось. Если удушение соперника состоялось еще не до конца, то оно зашло уже так далеко, что мадам Бюффе, национальный секретарь ФКП, вообще избегала называть себя коммунисткой. Она представлялась кандидатом "народных и антилиберальных левых сил".
Удушение "соперника слева" социалисты провели с таким мастерством, а жертва отнеслась к этому с такой обреченностью, что вторую левую уже втрое обогнала когда-то маргинальная троцкистская волна. Но и тут свои закономерности: по сравнению с прошлой кампанией в этом году обе левые волны оказались на целый порядок ниже. Их еще различают по старой памяти, но даже вместе они составляют едва десять процентов. Копилку Сеголен Руаяль за счет только этих резервов уже было не восполнить, увы.
Заглянем в святцы голлизма (наиболее связное изложение его "доктрины" теперь находишь в исторических энциклопедиях). Поразительная ретроспектива открывается взгляду! Чтобы избежать внутренних раздоров, французскую нацию должны объединить "три воли". Политическая - эффективный бипартизм. Экономическая - план. Социальная - равные права граждан. Ну, скажете, и коммунист же был этот де Голль! Да неправда, послушайте дальше: нация должна отказаться как от либерального капитализма (классовой эксплуатации), так и от революционного социализма (классовой борьбы) в пользу "третьего пути" - соучастия всех граждан в распределении прибылей, в принятии решений, в собственности предприятий, в управлении ими. Только так можно преодолеть деление на "левых" и "правых", чреватое угрозой национального упадка. Так гласила эта "доктрина" в те времена, когда еще не была подвергнута никаким обновлениям.
"Во Франции есть только мы, голлисты, и компартия", - констатировал де Голль в 1947 году. Эти две силы внесли наибольший вклад в борьбу с фашизмом и освобождение Франции, они же, вполне естественно, и стали после войны ключевыми элементами ее политического ландшафта. По мысли де Голля, и левый лагерь, и правый, должны были, разделяя единые национальные ценности, в первую очередь выстроить самих себя.
Как выстроил себя правый лагерь, мы уже видели, как он намерен строить себя дальше, речь впереди. А пока - о левом. Ровно через два года после прихода к власти, в 1983-м, Франсуа Миттеран заявил, что социализм для него - "не Библия". С этого начался разрыв с попутчиками-коммунистами, а некоторые историки считают, что тогда же обозначился и поворот Франции к либеральному капитализму в его новых, глобальных масштабах. В 2002 году Лионель Жоспен, рассчитывая на колеблющееся "болото", заявил, что его проект "не имеет ничего общего с социализмом", и поплатился рекордно низкой явкой к избирательным урнам обычно активного левого электората. Это вторая причина, помимо его дробления, которая послужила Ле Пену пропуском во второй тур. Сеголен Руаяль учла эту ошибку предшественника. Она предпочитала говорить о "социализме XXI века" как о мечте, не очень вдаваясь в подробности проекта: проекты напишутся потом. Эта устремленность в будущее не мешала ей всеми силами открещиваться от опеки своей партии: "Я - свободная женщина"; "По самой своей природе президентские выборы - это прямая связь с народом, вот почему я считаю себя независимой от кого бы то ни было". Слова не разошлись с делом: избирательный штаб Сеголен Руаяль был сформирован без участия партии и даже не координировал с ней свои планы.
Бросается в глаза, например, "копировальный момент". К своей предвыборной кампании Миттеран написал книгу "Здесь и сейчас", мадам Руаяль повторилась, но короче: "Сейчас". В центре избирательной кампании 1981 года были "110 предложений Франсуа Миттерана и социалистической партии Франции" - теперь же только "100 предложений Сеголен Руаяль". Неожиданно проснулись герои прошлой кампании, те самые, что разорвали левый электорат на куски. Бывший министр внутренних дел Жан-Пьер Шевенман - в президенты его выдвинул невесть откуда возникший и уже исчезнувший республиканский полюс, который помог отхватить у "единого" кандидата соцпартии 5,33 процента голосов, - теперь взялся писать речи мадам Руаяль, коллеге, которая в том же правительстве социалистов была министром по делам семьи и детства. Едва эти речи прозвучали в эфире, тотчас навострил уши Лионель Жоспен: голос - Руаяль, а идеи-то Шевенмана! И когда, в свою очередь, она обратилась за поддержкой к своему бывшему премьер-министру, тот поставил категорическое условие: или я, или он.
Поэтому схожий рисунок предвыборных кампаний мадам Руаяль, которая получила полную инвеституру от социалистической партии, и мадам Бюффе, которой из-за разногласий в дирекции коммунистической партии пришлось на время избирательной кампании уйти в очередной отпуск, конечно, не случайность. Удушив когда-то своих главных попутчиков, теперь социалисты все крепче сжимают в объятиях друг друга и все острее пикируются в Интернете. Вот почему Сеголен Руаяль совершила почти подвиг, мобилизовав левую Францию, еще вчера растерянную и деморализованную. Но это была только половина задачи.
Почему он, а не она
На фоне такой хаотической кампании в левом лагере правый - абсолютно под стать своему лидеру: подтянутый, уверенный в себе, твердым шагом идущий к обозначенной цели. Из сделанного нами сопоставления кажется совершенно очевидным, что не было никакой нужды сажать и растить во Франции дерево UMP: республика с ее двухсотлетним опытом самозащиты вполне справилась с угрозами и слева, и справа. Но это обманчивый вывод. "Корни", "крона" и "ствол" не могли не соединиться, раз уж они сформировались под влиянием или независимо друг от друга. Почву для саженца рыхлили давно ("Социализм для меня не Библия"), и не только во Франции. Послушаем на этот счет два авторитетных мнения.
Уже после того, как знаменитый исследователь, сотрудник корпорации RAND в Вашингтоне Фрэнсис Фукуяма провозгласил "конец истории", "потому что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив", он вынужден был написать статью с примечательным названием "Какие амбиции у Франции?". "Великобритания еще двадцать лет назад адаптировала американскую социальную модель. Уже и Германия, похоже, готова распрощаться со своей социальной моделью коллективного управления. И только одна страна - Франция, упрямо не делает того, что делают все другие страны. Отсюда это видно очень хорошо".
А вот интересное признание самого Николя Саркози: "Во Франции меня многие называют "американец Саркози", и я этим горжусь. Я - человек действия, я делаю то, что говорю и стараюсь быть прагматиком. Я действительно разделяю многие американские ценности" (речь в Еврейском американском комитете, 26 апреля 2004 года).
Николя Саркози и Сеголен Руаяль постоянно говорили "о двух моделях жизненных ценностей", "двух проектах общества", между которыми французам предлагалось сделать выбор. Думаю, мы не так сильно погрешим против истины, назвав одну из них "французской", а другую "франко-американской". Саркози тоже постоянно говорил о "французской особенности", которую нельзя растерять, о республиканских традициях, которые надо беречь. Вот откуда у многих аналитиков возникла было надежда, что лидеры "двух Франций" способны совершить чудо, которое недавно произошло в Германии: создать "большую коалицию" левых и правых демократических сил. Если бы такое произошло, ее без особых затруднений выдали бы за реализацию голлистской "доктрины". Но во Франции такого "чуда" не будет.
Причин тому много. Аналитики, изучающие влияние процессов мирового рынка на жизнь национальных государств, пришли к выводу, что уже примерно пятая часть жизненно важных решений принимается вне их демократического поля. И с каждым годом глобализация будет "съедать" это поле все больше. "Почему США позволяют себе такой огромный внешний долг? - задается вопросом французский политолог Жан-Поль Фитусси. - Потому что они "бьют монету" в пределах всего земного шара". Франция отдала "пятую часть решений" Европе, но не США. Стать всего лишь "территорией" глобального мира ей, наверное, грозит в наименьшей мере, потому что она не может отступить от своей исторической модели - это значило бы перестать быть Францией. В сущности, это и есть та суверенная демократия, право на которую заявила теперь и Россия. Сеголен Руаяль не случайно критиковала своего соперника за "американский консерватизм с французским паспортом": он готов пойти гораздо дальше в реформировании французской модели, чем остальные тринадцать кандидатов, даже вместе взятые. Но и первый кандидат знал, что есть пределы, за которые никому не выйти.
"Саркози имеет высокий имидж в глазах людей, у которых нет собственного мнения, - это поистине ново", - пишет Эмерик Манту в книге "Николя Саркози, или инстинкт власти" (First Editions, Париж, 2003). А мне, наоборот, кажется, что это поистине старо. Ведь еще два века назад монтаньяры, севшие слева, и жирондисты, севшие справа, поняли, что ни одного государственного решения им без "болота" не провести. По большому счету без "болота" и демократии нет. В результате взаимных объятий, которыми французские "монтаньяры" вот уже три десятка лет душат друг друга, "болото" только выросло. И это тоже прибавило шансов Саркози.
Во Франции и буржуазия "не такая", как, скажем, в англосаксонских странах. Еще бы! Эта строптивая нация целых два века учила своих буржуа уважать республику, равенство граждан, платить повышенные налоги со своих состояний, доходов, наследства, свыкнуться с мыслью, что они тоже живут в государстве всеобщего благоденствия и обязаны ему помогать, потому что оно обязано помогать неимущим. Эта французская традиция выравнивания жизненного уровня граждан вызывает особую ярость у идеологов консервативной революции, призывающих покончить с формулой "социального государства" в глобальных масштабах. На Западе существуют сотни т.н. мозговых трестов (think tanks), проповедующих идеи этого рода. К Франции они особенно непримиримы: ее социальная модель "больна", "заблокирована", "обречена" и т. д. Только экспертам из Heritage Foundation в Вашингтоне и Frazer Institute в Ванкувере известно, по каким критериям они три года назад присудили Франции 44-е место в своей "классификации наций". Этому можно бы улыбнуться: пусть говорят! Но не до смеха, когда такую лекцию читают студентам Сорбонны на кафедре экономической и социальной истории, да еще с примечательным выводом: "Франция стала своего рода советской республикой, которая преуспела" (Поль Ариэс, "Нищета саркосизма", Parangon/Vs, 2005). Вот и термин, уже однажды мелькнувший: автор расшифровывает его, как французский вариант консервативной революции.
По существу, тут и проходил главный стержень избирательной кампании: мадам Руаяль настаивала на сохранении неповторимой идентичности Франции, мсье Саркози призывал лучше приспособить ее к современности, в том числе "внешней". При этом мсье буквально фонтанировал идеями уже созревших у него реформ, зачастую шокирующих (чего стоит хотя бы идея создать министерство иммиграции и французской идентичности!), мадам чаще прибегала к обещанию: "...подумать над реформами вместе с вами". Думаю, все это и предопределило победителя: вместе с ним французы выбрали альтернативу, к которой тяготеет явное большинство.
P. S.
В ходе французской избирательной кампании венгерское происхождение Николя Саркози фактически не играло никакой роли. Правда, изредка об этом напоминал он сам. Однажды в теледебатах на звонок жительницы Лилля Николя Саркози ответил: "В моих глазах, вы не алжирка, а француженка - так же, как я не венгр, а француз". Только лидер Национального фронта 78-летний Жан-Мари Ле Пен, баллотировавшийся в президенты Франции в пятый и, видимо, в последний раз, использовал "этнический аргумент" против явного фаворита выборов: "Это все равно, как если бы вас пригласили в гости, а вы сразу уселись в кресло дедушки".
Интересные сведения о родословной Николя Саркози приведены в книге "Саркози: французская семья", вышедшей накануне избирательной кампании (Паскаль Нивель, Элиза Карлен, изд. Calmann-Levy, Париж, 2006). В 1947 году Иштван Эрно Шаркози Нодьбочаи, чье "родовое поместье" в Венгрии конфисковала коммунистическая власть, бежал на Запад, но Франция не разрешила ему въезд. Он записался в Иностранный легион, который, как вскоре выяснилось, подлежал отправке в Индокитай. Воспользовавшись дружелюбной услугой врача, тоже легионера и тоже венгра, Шаркози-ур (это то же самое, что мсье Саркози) по фиктивной болезни выбыл из строя и теперь, уже как защитник отечества, легко получил французское гражданство. Дальше было всякое: первая, вторая, третья семья; Николя рос без отца, это стало травмой на всю жизнь. Авторы книги выяснили любопытную деталь: в деревне Алатьян, в ста километрах от Будапешта, у Саркози не было "родового поместья". Вернее, поместье было, но оно принадлежало другому лицу, с которым Саркози были в дружбе. Все это часть легенды о коммунистических гонениях, которые будто бы вынудили отца Саркози перебраться на Запад.
Газета "Непсабадшаг" буквально на днях заметила: "Если Николя Саркози станет президентом Французской Республики, это не значит, что он обязан проводить "венгерскую линию" в Европейском союзе или построить в Алатьян конечную станцию парижского метро".