Вот такая она, Эстония. Шестьдесят дворов, рассыпанных по единственной улице, пронизывающий ветер да задумчивая лошадь под затянутым тучами небом. Морем здесь и не пахнет. Но и международными скандалами тоже. Тихо в Эстонии. У здания школы стоит белый обелиск солдатам, убитым в Великой Отечественной войне. Однако убрать его отсюда не придет в голову ни одному здешнему эстонцу.
От Новосибирска до Эстонии рукой подать. Часов шесть езды. Но это, если гнать без остановок. А так не получается.
- Куда едем? - спрашивает нас сержант у очередного поста ГАИ.
- В Эстонию.
- Ну, вы даете… Через Казахстан что ли?! - мрачно удивляется гаишник. - Эстония там!
Он неуверенно тычет жезлом в обратную сторону и одновременно решает: уж не издеваемся ли мы над стражем порядка?
Мы не издеваемся. Мы, действительно, едем в Эстонию. В ту Эстонию, которая затерялась в Сибири, в степях Алтайского края.
Ровесники электричества
То, что про Эстонию не знают даже гаишники, жителей поселка ничуть не огорчает. Тоже мне проблема. Про их крохотный населенный пункт и не все в родном Шипуновском районе то помнят, да и на самом подробном Атласе российских дорог его не найти.
А вот с посылками и письмами - настоящая беда. Лейда Кивест говорит, что почтовики часто путаются и отправляют их корреспонденцию в одноименную суверенную республику. За примерами далеко ходить не надо - совсем недавно туда улетела посылка от родственников из Германии. До Сибири она так и не добралась.
Лейда Кивест с малых лет живет в поселке. Из эстонцев родившихся здесь старше ее, пожалуй, только Марти Круль, которому в следующем году исполнится восемьдесят, и сестра Линда. (Она помнит даже, как в Эстонии появилась первая электрическая лампочка). Возраст у всех разный, но воспоминания почти одинаковы.
Старики рассказывают, что история алтайской Эстонии началась в самом конце позапрошлого века. Путь от балтийских берегов к берегам новой жизни был тяжелым. Он тянулся без малого пять тысяч километров (даже Лондон от них в два раза ближе) и длился практически бесконечно - бывало, эстонцы ехали сюда на повозках по три года. Почему ехали? "- Бедные были. Рабы были. И за это они уехали, что плохо жили. - вздыхает Линда Кивест. - На вольные земли".
В то время, когда эстонцы отправились за счастьем в Сибирь, про "интернационализм" и "солидарность трудящихся" здесь еще и слыхом не слыхивали, а потому переселенцев приняли радушно. Посоветовали, на каких землях лучше обосноваться, дали в долг на несколько лет зерна, помогли молодняком для скотного двора.
И зажила Эстония. Но кто ее так назвал, никто не помнит.
Ни Бога, ни черта…
Словарный запас ругательств в эстонском языке очень невелик. А самое грубое из них "куррат". "Черт" по-нашему. Екатерина Кряжева, которая приходится супругой овдовевшему Марти Крулю, говорит, что слово это действует на мужа практически безотказно и в быту очень помогает.
Я слушал ее, а сам думал: "И какой куррат попутал этих эстонцев, когда в девятнадцатом году они решили создать здесь красный партизанский отряд? Жили же нормально!" К началу первой мировой войны средний хозяин в поселке имел дом, обрабатывал примерно восемь гектаров земли, держал четыре-пять лошадей и около десятка коров. Мало? А вы в наших деревнях давно были?
На сто дворов эстонцев (а других здесь и не было) приходилась одна школа, одна библиотека и хоровой кружок. Газеты и книги на родном языке выписывали из Таллина. Говорили в поселке только на эстонском. По праздникам слушали небольшой орган. Его специально доставили в алтайские степи из Прибалтики. Нет, все-таки не бедствовали сибирские эстонцы.
Однако вернемся к гражданской войне. Никаких свидетельств бесчинств белогвардейцев в поселке Эстония не существует. Не было этого. Тем не менее, партизанский отряд Римма внес свою лепту в разгром армии Колчака. Марти Круль помнит, как спорили его дед и отец. Дед по-эстонски неторопливо проклинал новую власть и говорил, что она себя еще покажет. Отец, который первым в поселке стал коммунистом, отвечал, что не боится ни Бога, ни черта, а верит только в справедливость.
Справедливость в Эстонии восторжествовала не сразу. До конца двадцатых годов эстонцы продолжали заниматься хоровым пением. До тридцать шестого все предметы в школе преподавались только на эстонском. Жить стали хуже, но зато в поселок пригнали несколько американских тракторов "Фордзон", в домах засветились "лампочки Ильича", а в избе-читальне появилось радио. В тридцать восьмом году сразу восемьдесят эстонцев запихали в две полуторки и увезли в Барнаул. Там арестовали и водителей грузовиков. С тех пор Марти Круль своего отца больше не видел.
В общем, прав был дед. Он еще говорил, что долго советской власти не продержаться. Не больше семидесяти лет. Так и получилось.
Жаркое из сусликов
От того времени у местных эстонцев остались только сковородки. (Они есть почти в каждом доме). Так уж вышло, что буквально лет за десять до арестов коммуна "Леек", которую создали в поселке сразу после гражданской войны, решила заниматься не только сельским хозяйством, но и литейным делом. Выпускать запчасти к тракторам, токарные станки, пилорамы. Ну, и разную кухонную утварь. Всю эту "индустриализацию" проводил, прибывший в Эстонию на волне пролетарской сознательности, путиловский рабочий Вольдемар Вейсман. Вот тогда и появились сковородки.
"- Мелко режешь лук, жаришь его… А пока он доходит, разводишь муку с молоком и на сковородку". - делится незатейливым рецептом эстонской подливы жена Марти Круля - "Сейчас еще ничего. Вот перед войной здесь имуранок ловили и ели. Сусликов. И он ловил (кивает на мужа). А куда деваться? Голод не тетка".
"- Долго так было?" - спрашиваю старика.
"- А пока Сталин был. Голодали и голодали… Я мальчишкой лошадей пас. Помню, идут по тропе лошади, я сзади, а волки рядом бегут. Добычу, значит, высматривают. Их тогда много развелось. Но меня почему-то не трогали.
А в школу я не ходил. Там сказали, пусть учатся дети, у кого все родители дома. Вот я один класс и закончил".
"- Это только эстонцы так плохо жили?"
"- Не-ет! Тогда особо не разбирали - эстонец, русский, казах… Гребли всех подряд. Когда мне, как сыну врага народа, после войны двадцать лет дали, в лагере всяких людей видел. Сибирский народ был замучен этим Сталиным".
От коммуны "Леек" теперь сохранились только воспоминания и токарный станок в шипуновском краеведческом музее. Был еще заброшенный литейный цех, но пару лет назад он сгорел. Другое дело - сковородки. На них жарили эстонскую подливу и при Сталине, и при Брежневе, и при Ельцине. И сейчас еще жарят. Кстати, "леек" означает по эстонски "пламя".
Смерть и алфавит
Иногда цифры красноречивее любых слов. Возьмем Эстонию: в Первую мировую войну в ней погиб один человек - Карл Тедер, за все войны прошлого века полегло не более тридцати эстонцев, а во время сталинских репрессий отсюда забрали восемьдесят семь человек - вернулись единицы. Трагическая "арифметика". Был случай, когда эстонца отправили в лагеря только за его подозрительную фамилию. И это было. Даже документы сохранились.
- Так может и правильно, что в Таллине объявили войну памятникам советским солдатам? - спрашиваю я у Рудольфа Штейнберга, с которым мы все это обсуждаем. - Раз это для них символы сталинизма?
- Чефо прафильно?! Мой отец воевал на Ленинградском фронте. Два его брата погибли. Они воевали с фашизмом. Где тут Сталин? Непонятно это. - не соглашается старик. - Ну, фот смотри… Почему Германия памятники не сносит? Только Эстония. Прибалтика. А солдаты чем им виноваты? Воевать с могилами - последнее дело.
Я заметил, что обычно алтайские эстонцы почти без акцента говорят по русски. Но, когда начинают волноваться - речь меняется. Нельзя сказать, что события вокруг памятника на площади Тынисмяги как-то особо выводят их из равновесия (они и про более страшные случаи из своей жизни рассказывают по эстонски хладнокровно и рассудительно). Однако за телевизионными новостями из Таллинна следят внимательно. И не потому, что живут в Эстонии. Топонимика тут ни при чем.
На обелиске в центре поселка фамилии братьев Штейнберг занимают шестьдесят четвертую и шестьдесят пятую строчки. Есть и другие эстонцы - Ионас, Киршбаум, Молок, Климберг, Штейн… Всего их двадцать. Остальные фамилии русские и украинские. Но это все условно, потому что стоят имена солдат не по национальному признаку, а по алфавиту. И никто не против. Получается, смерть и алфавит - главные гарантии интернационализма?
- А какая разница, что русский, что эстонец… Мы раньше об этом не думали. - говорит Линда Кейтс - На войну из Эстонии сто пятнадцать человек ушло. А вернулось меньше половины. И каждому были рады. Никто не спрашивал русский ты или эстонец. Простой народ ни при чем.
Почти все эстонские старики рассказывали, что прежде в поселке русские хорошо их язык понимали. Само так вышло. Но бывало люди обходились и без знания языка. Бабушка Рудольфа Штейнберга письма писала на эстонском, а внуку каждый раз приходилось выводить на конверте адрес. За всю жизнь она выучила лишь несколько русских слов.
Циклон с Прибалтики
Степь вокруг Эстонии. Кругом степь.
И ветер. Такой сильный, что птиц в небе сносит. Машут птицы крыльями, машут, а не летят. Замирают над полем черными точками и садятся на землю. Вот так и с алтайской Эстонией. Устала она от "нелетной погоды". Состарилась.
"- Была деревня, как деревня. И вдруг ничего не осталось. - рассказывает Рудольф Штейнберг. - Раньше земли не было. Теперь земли много, а пахать некому. Старики умирают, молодежь разъезжается. В газетах писали - нашу Эстонию переименовывать хотят. А чего ее переименовывать? Она сама скоро исчезнет".
Про затерявшуюся в степях Эстонию этой зимой вспомнили случайно. Когда страсти вокруг памятника советскому солдату накалились до предела, барнаульский историк Евгений Платунов предложил в пику эстонским политикам поменять название сибирскому поселку. Дать ему имя одного из алтайских солдат, погибших в боях за Эстонию. Фамилии их были высечены на мемориальных досках, которые власти Таллина еще в 1995 году убрали с улиц под предлогом реставрации, а вернуть на место "забыли".
Мысль хоть как-то восстановить память о погибших солдатах никаких возражений не вызвала, а вот с переименованием поселка Эстония историк погорячился. Во-первых, глупо вычеркивать чужие жизни и пытаться писать поверх одной истории другую, как это делают в Таллине. Во-вторых, смена названия никак не затронет эстонских правителей, которые, похоже, не верят ни в Бога, ни в черта, ни даже в социальную справедливость, а верят только в политические рейтинги. Крайними окажутся старики.
"- Вот переименуют сейчас деревню… Это все документы нам надо менять? Это канитель. А мы уже ничего не можем - никуда ни пойти, ни поехать. - рассуждает Владимир Гладилин. - До Шипуново пятьдесят километров. Автобусы два раза в неделю ходят. Билет в один конец - сто рублей. Кому от переименования хуже будет? Опять нам".
Сейчас в Эстонии живет примерно сто пятьдесят человек. В основном пенсионеры. Есть школа, есть фельдшерский пункт, есть комната, где выдают почту. И все это по иронии судьбы находится на улице Мира. На этой же улице стоит и обелиск погибшим солдатам. Она тут одна.