Истина, как обычно, лежит где-то посередине. Не каждые подобные переговоры, тем более проходящие с рутинной регулярностью, обязательно должны заканчиваться "прорывами" и "судьбоносными решениями". Будничный обмен мнениями, пусть даже переходящий время от времени на резкие тона, - тоже результат. При том, конечно, условии, что стороны слышат друг друга и настроены на компромисс.
Так вот, меня самарский саммит насторожил не отсутствием позитивного итога, выраженного в каких-то подписанных и согласованных документах или совместных заявлениях, а отчетливо проявившимся взаимонепониманием. Оно идет, разумеется, не от языковых различий. Главная проблема, на мой взгляд, - во все менее совместимых иерархиях ценностей, на которых покоятся и на которые ориентируются политические системы и политические действия обеих сторон - России и Евросоюза.
К примеру, Москва, привыкшая к вертикальным политическим построениям, плохо воспринимает принятый в ЕС механизм принятия решений, основанный на консенсусе, равноправии и приоритете солидарных горизонтальных связей. В такой конструкции нет места "старшему брату", приказам, спускаемым "сверху" из державных столиц в европейскую провинцию, пусть даже она ведет себя порой задиристо и не совсем корректно. Правила игры заставляют Брюссель проявлять солидарность и с такими "проказниками", брать под свое покровительство всех членов единой европейской семьи.
(Кстати, замечу в скобках, несмотря на известные противоречия, заключенные в подобной интеграционной модели, она оказывается в конечном счете более эффективной и жизнеспособной, чем объединения типа СНГ, построенные по вертикальному принципу, принципу диктата сильных над слабыми.)
Не получается взаимопонимания у "высоких договаривающихся сторон" и в такой чувствительной сфере, как демократия и права человека. Не находят у европейцев никакого отклика российские попытки убедить их в том, что "и у вас не лучше". То, что у западной демократии есть свои издержки, никто не отрицает. Достаточно вспомнить хрестоматийную мысль Черчилля, считавшего демократический режим отнюдь не идеальным, но много лучшим, чем все остальные.
Однако, мягко говоря, издержки нашей демократии носят совершенно иной, непонятный западным партнерам характер. Главное: не понятно, каким законам - писаным и неписаным - подчиняется реакция правоохранительных органов и местных властей на проявление оппозиционных настроений. Если, как сказал Путин, всякие "марши несогласных" ему не мешают (а слова президента, по логике нынешней власти, равнозначны высочайшему одобрению), то откуда поступают распоряжения разгонять "огнем и мечом" уличные выступления, как это было в той же Самаре в день проведения саммита? От того, что где-то в Германии или Франции, по нашему мнению, полиция не церемонится с хулиганами и погромщиками, ситуация в родном Отечестве не становится ни более благополучной, ни более понятной руководителям стран Евросоюза.
Причем здесь надо учесть один немаловажный, на мой взгляд, момент. В Европе естественным образом сменилось поколение политиков. Место Коля, Ширака и других лидеров, в памяти которых реально присутствовал Советский Союз, его победа во Второй мировой войне, заняли люди, знающие об этом прошлом практически понаслышке и, следовательно, не намеренные делать какие-то скидки на "молодость" российской демократии и не испытывающие пиетета к заслугам военной поры. На их шкале ценностей, скажем, защита прав человека, о которых мы услышали-то пятнадцать лет назад, стоят если не выше, то и не ниже заботы о поставках энергоресурсов.
В этой связи интересно посмотреть на объявленный на прошлой неделе состав французского правительства, сформированный новым президентом Николя Саркози. Обратим внимание на одну фигуру в этом кабинете - 67-летнего доктора медицины Бернара Кушнера, ставшего министром иностранных дел, а значит, и одним из постоянных собеседников российского руковод-ства.
Вроде бы политическая судьба Кушнера никак не предвещала ему союза с правым лагерем, лидером которого сегодня является Саркози. Активист молодежной организации Французской компартии, Кушнер в бурном 1968 году возглавил стачечный комитет медицинского факультета Сорбонны. И даже порвал с коммунистами, которые тогда, по рекомендации "старшего брата" СССР, не поддержали студенческие выступления.
Кушнер переметнулся к радикалам, а затем - к социалистам, в рядах которых не очень-то подчинялся партийной дисциплине, отстаивая свое личное видение мира, страны и их проблем. А авторитет во Франции и за ее пределами он снискал прежде всего на ниве гуманитарных акций и защиты прав человека. Именно Кушнер ввел в теорию и практику международных отношений так называемое "право на вмешательство", полагая, что "вмешательство против диктатур должно быть глобальным".
С этих позиций он выступил на стороне Соединенных Штатов в иракской войне. В 2004 году журнал "Тайм" удостоил его места в списке "100 самых могущественных и влиятельных людей мира", аргументируя свой выбор следующим образом: "За поддержку американского вмешательства в Ирак во имя прав человека". А сам Кушнер говорил, что плохо представляет себе, чтобы Франция "не солидаризировалась с борьбой против тирана Саддама".
В знаменитой своей переписке с аббатом Пьером, моральным лидером Франции, Кушнер писал: "Вот она революционная идея: миром управляют не государства, а права человека. Разумеется, все государства подписали Всеобщую декларацию прав человека, все государства формально отказались от пыток и угнетения меньшинств, но мы хорошо знаем, что по крайней мере половина из них, а может, и больше, не соблюдают этого торжественного обещания.
Чтобы понемногу принудить их к этому, нужно вмешательство международного сообщества, даже, возможно, репрессивные меры, некоторый инструмент, коим должно быть право на вмешательство. Это требует создания некоей надгосударственной судебной инстанции, которая должна действовать под эгидой ООН и которая заставит себя уважать через принуждение, а в иных случаях - и через применение военной силы".
С такой политикой и с такими политиками придется иметь дело России. Судя по нынешним реалиям, от взаимонепонимания до взаимопонимания - солидная дистанция.