Вообще художники-эмигранты в последнее время особенно зачастили на родину. Во многом это объясняется тем, что тогда, в середине или в конце 70-х, им было за 30, а теперь... Так что их нынешние визиты в пенаты в известной мере итоговые или отчетные. Нужно и себя показать, и приятелей-знакомых повидать. Новых друзей, видимо, уже не завести, но новые деловые связи возможны. У каждого из них своя турпрограмма. Прежде чем заняться своей летней ретроспективой в Русском музее, Шимон Окштейн показался на "Арт-Москве", на стенде нью-йоркской галереи Stefan Stux и в центре современного искусства "Марс". Евгений Чубаров побывал на той же ярмарке и в галерее Гари Татинцяна. А Михаил Кулаков в ожидании персональной экспозиции в Третьяковке (ее обещают в следующем году) ограничился частным визитом, выставившись в камерном зале Фонда "Эра".
Как известно, заметный отток художников-нонконформистов на Запад начался во второй половине 70-х после выяснения отношений с властью на разгромленной "Бульдозерной выставке" 1974 года и последовавших акциях. Пути исхода были очевидными: голландская виза в Израиль, куда, понятно, отнюдь не все планировали добраться, и чаще всего сворачивали с маршрута, или жена-иностранка как средство передвижения. О более коротком, но тернистом пути - о высылке - старались не думать.
В багаже у многих отъезжавших помимо необходимых вещей была уложена большая розовая мечта о прекрасном, свободном Западе, где можно раскрыться в полную силу, где оценят понимающим глазом и музейщики, и галеристы. Да, еще, чуть не забыл, было и представление о самом себе как о наисовременнейшем художнике, которому ничего не стоит сразу же включиться в мировое contemporary art. Например, еще до эмиграции в Италию Михаил Кулаков, набрызгивая краски на холсты, пытался "конкурировать" со знаменитым американским абстракционистом Джексоном Поллоком, а потом с таким же неуемным виртуозом размашистой кисти французом Жоржем Матье.
Подобно тому, как многие уезжавшие считали, что свободно владеют иностранным языком, хотя их знания ограничивались лишь школьной программой, художники-эмигранты тоже были уверены, что свободно изъясняются на языке современного искусства. Оказалось, что не так. Точнее, они знали язык, но, так сказать, "со словарем". В словаре же были тот же Поллок, Ротко, Де Кунинг, Горки, Клайн, Мазеруэл, Хартунг, тот же Матье и другие полезные ключевые "понятия". Сама художественная речь новоприбывших на Запад только на первый взгляд казалась правильной. Выдавало то, что, строя иноязычную фразу (то есть абстрактную композицию и цвет), они все же думали по-русски, к тому же и акцент и произношение были неистребимыми. Да и словарный запас все же был невелик.
Художников-эмигрантов привечали, но мало востребовали, ими занимались сугубо местные галереи или галереи с "коротким дыханием" (как нью-йоркская "Нахамкин"). О музейных или различных биеннальных выставках нужно было забыть. Конечно же, давил и давит рынок, который любит узнаваемость и понятность. К примеру, позже всех выехавший на Запад Евгений Чубаров теперь работает под все такого же Поллока, по-русски весело и щедро окропляя красками огромные холсты. Его прежняя "черная" манера в Америке, видимо, пришлась не ко двору - мрачновато.
В отличие от многих других, Шимон Окштейн по-настоящему "заговорил" только на Западе, в Америке. И к тому же местным, но несколько старомодным говором, который был в ходу во времена Великой депрессии. То есть это своего рода ретро. Правда, с необходимой для нашего времени присадкой разбитного поп-артистского сленга: без губной помады от Лихтенстайна не обойтись.
Художники-эмигранты уезжали из страны с перепроизводством идеологии в страны с перепроизводством вещей и услуг. Теперь и у нас нечто подобное. Так что художники здесь будут чувствовать себя во всех отношениях дома.