"Груз 200" Алексея Балабанова сооружает новый миф о "стране развитого социализма". Это, по фильму, страна, где девушке не выйти в сельский клуб - тут же украдут, изнасилуют особо извращенным способом при помощи пивной бутылки, прикуют милицейским наручником к замызганной койке и бросят рядом труп жениха-сержанта, убитого в Афгане. Это страна садистов с безумными глазами и профессоров научного атеизма, остро чувствующих нехватку в душе бога. Страна, где нет ни одного нормального жителя, где все угрюмы и озлоблены, где небо только тусклое, вместо милиционеров - бандиты, а вместо лиц - мордовороты.
Оруэлл подобным методом описывал некую тоталитарную страну. Но он стал Оруэллом потому, что для концентрированного выражения своей идеи выбрал некоторое царство - некоторое государство, а не конкретный Третий Рейх или конкретную Новую Историческую Общность, где его тут же уличили бы в натяжках и подтасовках. Он собрал воедино угрожающие черты реальных режимов и создал образ - предупреждение на будущее.
Балабанов же стал Балабановым только потому, что умеет шокировать и эпатировать, эпатировать и шокировать, не слишком соразмеряя свои коммерческие усилия с какой-либо реальностью. Он начал пробой сил в виде сексуальной жизни сиамских близнецов из эстетского, но по идеологии омерзительного фильма "Про уродов и людей". Теперь решил использовать в коммерческих целях скорбный "груз 200" - нагрузил его миссией олицетворять собой всю советскую жизнь 1984 года и вывалил на гроб ушедшей страны в качестве поминального венка. И вот погибший в Афгане сержант с лицом витринного манекена должен посмертно наблюдать, как безумные тыловые крысы насилуют его невесту. А мы должны наблюдать весь этот гиньоль под лучезарные песни Лозы и Бельды, полагая, что это и есть постылый совок.
В советской стране было много ужасов - читайте того же Шаламова. Но они были другие. А по улицам можно было гулять хоть в три часа ночи совершенно бесстрашно. И милиционеры еще не стали ментами. И, хоть бога из людей изгнали как пережиток невежества, но совесть в них не убили, а, напротив, жестко держали в рамках вековой морали. И Пушкиным с Достоевским не клялись, а их просто читали, впитывая идеи "милости к падшим". Так что события, изложенные в "Грузе 200", даже в эпоху маразмирующей геронтократии были совершенно невозможны. Хотя совершенно возможны сейчас, и Балабанов просто переносит на совок сегодняшную газетную хронику, сладострастно ее расписывая в трупные тона стандартного западного хоррора.
Они были невозможны, разумеется, как знак времени. Потому что ушибленные на голову чикатилы были, есть и будут в любой стране независимо от политического строя.
Тогда зачем именно этот сюжет понадобился Балабанову для его версии "1984"? А все просто: хочется быть Оруэллом. Такая художественная задача: год действия выбран с явным намеком. Но кишка тонка, талант скуден, со вкусом скверно, фантазия убога, а чувства меры нет совсем. Забить осиновый кол в сердце дракулы не получилось - ненависть слепит глаза, руки трясутся, последние крохи режиссерских способностей изменяют. Фильм вышел не о загнивании совка, а о том, как режиссер Балабанов хочет быть Оруэллом.
Когда хорошие актеры вдруг начинают играть так скверно, как играют Юрий Степанов, Алексей Серебряков или Леонид Громов, словно с каменьями во рту пережевывающие топорные тексты, - значит, режиссерское кресло на съемочной площадке занято не режиссером, а грузом 200. Когда саундтрек бессистемно монтируется из случайно попавших под руку советских песен, причем песен явно не хватает, и их включают, как в сельской дискотеке, снова и снова, - значит, груз 200 в режиссерском кресле уже стал распадаться. Когда фильм про советскую жизнь выдержан в духе американских ужастиков класса B, какие ввиду их неряшливости выпускают только на видео, это еще раз свидетельствует о том, что первым в режиссере умирает вкус.
Почувствовав запах гниения еще в сценарии, от участия в фильме отказались Евгений Миронов и Сергей Маковецкий. Задохнувшись от этого запаха, из зала побежали прокатчики и теперь не хотят показывать фильм на своих экранах. Отвергли картину Берлинский и Каннский фестивали - опытные, они сразу увидели, что именно такая тотальная ненависть несет в себе зерна фашизма.
Остается понять, откуда восторги критиков. Журнал "Сеанс" посвящает фильму спецподборку восторгов. Коллеги пишут, что это лучший фильм Балабанова, лучший фильм года, лучший фильм века и лучший фильм киноистории. Почему лучший - объясняют невнятно, но часто употребляют слово "радикальный". То есть такого еще не было. Это странно, потому что, повторяю, половина вышеупомянутых ужастиков класса B занята разгребанием трупов, их наваливанием на живых людей и показом трупных мух крупным планом - просто они не претендуют выдавать это за политическую метафору и образ эпохи.
Думаю, перед нами наиболее очевидное следствие отупления чувств.
Кинематограф последних десятилетий, возвращаясь в чрево аттракциона, откуда когда-то вышел, работает по принципу, изложенному в "Золотом теленке": играть быстро, потом очень быстро, потом гораздо быстрее, потом быстро, как только возможно, и все-таки еще быстрее. Это кино занято не осмыслением жизни, а изобретением все новых шоков: от фильма к фильму шок на шоке сидит и шоком погоняет. Запыхались, сердце в груди уже рвется как птица, разум помутнен, сладкое кажется соленым, соленое - кислым, пирожное - дерьмом, дерьмо - пирожным. Нормальный физиологический эффект. Критики пересмотрелись такого кино, они приходят в экстаз от шока как такового и морщатся, когда шоков им недодают. Своего рода наркотическая зависимость.
Конечно, в этом смысле "Груз 200" тоже не пик творения: видели и пострашнее. Но в нашем кино это пока в новинку - стало быть, радикально. Да и в творчестве Балабанова после золотозубой улыбки героя "Жмурок" это серьезный шаг в вечность. И, конечно, это не манная каша какого-нибудь "Возвращения", почему-то увенчанного двумя венецианскими львами, не гуманистические сопли каких-нибудь "Простых вещей", удостоенных критиками только снисходительного похлопывания по плечу, не "папино кино" в духе "Баллады о солдате". Это актуальное перелицовывание советской истории методами новейшей "Волги-Волги", где Монро-Мамышев сует лицо в дырку, пропиленную в кадре с Любовью Орловой, как это делают у ярмарочных фотографов, и тем уподобляется коллеге-живописцу, вошедшему в историю тем, что покакал у музейного шедевра.
Балабанов сунул лицо в дырку как бы советских декораций - но Советского Союза эпохи развитого маразма не получилось. Получилась дырка, из которой торчит лицо Балабанова.