Продолжающиеся почти год после эрмитажной кражи аудиты в российских музеях портят кровь не только "хранителям вечности", но самим проверяющим, отвлекая и тех и других от насущных дел.
О том, как уберечь музей от краж, от излишнего администрирования и в какой мере возможна инициатива музейщиков, рассказывает директор Государственного Эрмитажа и президент Союза музеев России Михаил Борисович Пиотровский.
Михаил Пиотровский: После эрмитажной трагедии с хищениями и неадекватной реакции на нее сложилось такое впечатление, что обществу непонятно, для чего существуют музеи. Чем они являются - местом, где делают выставки, где воспитывают, где занимаются наукой? Или складом, из которого государство черпает, когда ему что нужно, не заботясь о том, чтобы он нормально содержался? Мы сейчас стараемся это всем разъяснить, включая и наших начальников. И с другой стороны, как сказал один германский музейщик, музеи во всем мире стали настолько успешными и популярными, что теперь все хотят распоряжаться и командовать их зданиями, выставками и вообще их деятельностью. Это происходит и в Германии, и во Франции, и в других местах. Очень важно, чтобы критерии успешной работы музея были выработаны нашим сообществом, а не просто так брались с потолка. Критерии же бывают очень разными. К примеру, в Амстердаме уже несколько лет закрыт замечательный Рикс-музей. Там остался лишь один большой зал, куда собраны все шедевры. При этом посещаемость за все эти годы почти не уменьшилась. Это к вопросу о критериях успешности музея.
Иногда в некоторых газетах приходится читать: мол, Эрмитаж все показывает лишь в заграничных филиалах, что, дескать, у нас уже нечего посмотреть, и потому за державу обидно. На самом деле, скажем, в Лондоне и Амстердаме мы показываем то, чего у нас и так много. Я бы сравнил наши международные выставки с приходом в гости военно-морской эскадры. Ведь когда с визитом приходят корабли, а не танки, - это праздник, на котором демонстрируется красота. Я думаю, что наша международная роль должна быть именно такой.
"Линия Мажино"
Российская газета: Михаил Борисович, коль скоро вы затронули тему аудита, проверок, как вы думаете, какие меры следует предпринять, чтобы предотвратить возможные хищения произведений из музеев? Полагаться на новейшие охранные технологии? Но это будет походить на строительство некоей "линии Мажино". Как известно, ее обошли.
Пиотровский: Абсолютно верно. И честно говоря, то, что случилось в Эрмитаже, если брать кадровую сторону, это отсутствие лояльности. Надо сказать, что музеи всегда гордились высокой лояльностью. И смею утверждать, что она в музеях сейчас все равно на порядок выше, чем в целом по стране. Музейщики на протяжении последних 15 лет сумели в целом сохранить и защитить свои коллекции от многочисленных посягательств. Музейную "линию Мажино" со всех сторон пытаются обойти. Собственно, что и случилось - обошли. Мы очень много строили технических заграждений - как не войти в музей, а как следить внутри музея - это было на втором плане. Да и не очень хотелось следить за хранителями. Сейчас это, конечно, первоочередной вопрос. Что-то решается с помощью технически новых фондохранилищ. Музей должен быть крепостью, в которой существует дисциплина, но не надо превращать его в тюрьму. Много сложнее с обществом. Я думаю, что нужно в целом менять психологию, и свою, и окружения. Мы несколько понадеялись на то, что улица не войдет в музей. А она вошла.
Случаются, конечно, недостачи - где-то там 30 лет не видели какую-то скульптуру... Но мы все забываем, насколько бурной и запутанной была история музеев. Забываем о национализации, когда принимали горы икон, лишь бы только их спасти. Что не попало в музей, то ушло или погибло. Например, Рака Александра Невского сохранилась, а иконостас Казанского собора погиб. И тот и другой пытались спасти сотрудники Эрмитажа и Русского музея: одно спасли, другое - не удалось.
Музеи привыкли защищаться от государства. В связи с хищениями повсюду начались аудиты. Приходят сторонние проверяющие, открывают инвентарные книги: да у вас тут десятки тысяч вещей, куда они делись? То, что погибло в войну в разных музеях России, это было вычеркнуто. А то, что было продано государством в 1920-30е годы за рубеж, до сих пор в инвентарных книгах. К примеру, "Венера перед зеркалом" Тициана, которая висит в Вашингтоне, поныне числится в нашем инвентаре и списать ее нельзя.
Устоялась психология - надо прятать и, может быть, не всегда об этом говорить. Например, мы не так давно передали армянской церкви деревянные части замечательного серебряного складня, который у нас хранится. Внутри - мощи армянских святых. Они сейчас в Эчмиадзине. А в наших книгах было записано: случайно обнаружены в хранилищах отдела Востока без инвентарных номеров. Конечно, не случайно. Когда складень из церкви был перенесен в музей, то стало понятно, что если хранившиеся там мощи заинвентаризировать, то рано или поздно их прикажут уничтожить или отберут и передадут в музей истории религии. Поэтому их куда-то засунули. Привычка припрятывать, разумеется, сейчас неправильная, но она ведь до сих пор как-то влияет. Сейчас в музее и при университете мы готовим курсы повышения квалификации хранителей. Нужно поднять престиж хранителей, а не только их денежно стимулировать. Чтобы слово "хранитель" звучало гордо.
Деньги и Восток - дело тонкое
РГ: Но в музей входит не только улица, а еще и разные коммерческие галереи. Например, как вы относитесь к коммерческим выставкам в музеях? К примеру, в Историческом музее недавно проходил предаукционный показ коллекции "Сотбис".
Пиотровский: Это очень тонкий момент. Я думаю, что решения должны всегда принимать музеи, а дальше пусть их судят по результатам. Получать деньги, скажем, за аренду - это еще не коммерция. Вот мы будем делать выставку "USA Today". Это новейшее американское искусство из знаменитой коллекции Саатчи, тоже как бы частной галереи. Совершенно ясно, что у вещи, выставляющейся в музее, как теперь говорят, повышается капитализация, то есть она становится дороже. Поэтому здесь надо быть осторожными. Это не значит, что нельзя работать с галереями, нужно находить способы, как с ними сотрудничать, дружить. Например, мы будем делать выставку современной арабской каллиграфии с участием галереи "Триумф", которая выступит ее спонсором. Но это будет выставка Государственного Эрмитажа с участием и при поддержке галереи. Так что надо строить гибкую схему. Получать деньги можно, но прибыль все же не должна быть критерием успешности.
РГ: Вы сказали о выставке арабской каллиграфии. Как востоковед, вы будете куратором этой выставки? Это ваш первый опыт?
Пиотровский: Я буду одним из кураторов этой выставки. И это не первый мой опыт. Вместе с моими коллегами я сделал несколько больших выставок мусульманского искусства и в Эрмитаже, и в Казани, и в Лондоне, и в Амстердаме. В 2009 году мы собираемся сделать в Казани (в Эрмитажном центре в Казани) совместную с Лувром выставку мусульманского искусства. Такой дерзкий, немножко сумасшедший проект. В коллекции Лувра немало замечательных вещей из Северной Африки, которых у нас нет. У нас имеется Иран, Средняя Азия, мусульманский Китай. А тут можно построить общий интересный контекст. Еще мы готовим новую постоянную экспозицию Востока. Кстати, это тоже пример международного сотрудничества. Раз в год мы встречаемся с директорами Метрополитен, Берлинского музея, Лувра и обсуждаем важную в политико-культурном отношении проблему: как показывать мусульманское искусство в своих музеях? Здесь важно скоординировать работу. Потому что, с одной стороны, это искусство очень разнообразно, с другой, показывают его часто очень похоже.
РГ: Изменилось ли ваше отношение к долго обсуждаемому проекту кинофестиваля на Дворцовой площади? Как вы вообще относитесь к подобным проектам?
Пиотровский: Фестиваль возможен и его надо делать. Только нельзя превращать Дворцовую площадь в городской стадион. Каждый день у нас переговоры по поводу разных концертов, что должно делать для того, чтобы концерт мог проходить. Но нельзя посреди Дворцовой площади - единственном свободном месте, оставшемся в городе, - строить постоянные павильоны, тем самым обезображивая площадь. Пожалуйста, можно устанавливать экраны и на них показывать. Мы так и делали с Сокуровым и с другими. Можно делать фестивали вокруг музея. 22 июля у нас будет выставка Денниса Хоппера и фестиваль его фильмов. Он будет внутри, в Эрмитажном театре. Так что мы не против фестиваля. Но уродовать Дворцовую площадь в разгар сезона и устраивать там строительство - это невозможно. Нужно находить другие способы. Ведь у людей культуры должно быть взаимопонимание.
В сторону Малевича и Кабакова
РГ: Эрмитаж показывает выставки художников XX века - Луизы Буржуа, Роберта Мапплторпа. Потом была большая выставка Ильи Кабакова. Наконец, у вас есть вариант "Черного квадрата" Малевича. Будет ли музей программно развиваться в сторону искусства XX века, мирового и отечественного. Если да, то каким образом?
Пиотровский: Безусловно, все эти наши выставки и многие другие - это наш способ показывать искусство XX века. Причем на лучших образцах. В этом мы видим свой долг. Эрмитаж всегда показывал современное искусство. Екатерина II собирала современное (разумеется, для своего времени) искусство, и Александр I, и Николай I. Александр III даже покупал Жерома. То есть это традиция.
После реставрации восточного крыла Главного штаба в нем откроется музей XIX-XX века, куда переедут импрессионисты и постимпрессионисты. Там же будет площадка для показа послевоенного искусства и XXI века. Я говорю "для показа", потому что мы не можем сейчас найти денег для приобретения вещей в собственность. Даже если деньги и будут, то невозможно сразу купить хорошую коллекцию. Проект "Эрмитаж XX-XXI" - это гибкая форма показа нового искусства и воспитание вкуса. С одной стороны, это будут просто привозные выставки, например коллекции Саатчи, с другой - долговременные экспозиции. У нас уже были выставки из Центра Помпиду, из МОМА, из Гуггенхайма, из других музеев и различных фондов, где имеются отличные работы художников XX века.
Будем постепенно и сами что-то приобретать. К тому же есть традиция: художник, который выставляется в Эрмитаже, обычно дарит нам одну работу. У нас есть "комната Кабакова" с двумя его инсталляциями. Есть материалы для "комнаты Раушенберга", но это в основном графика, поэтому постоянно ее экспонировать нельзя. У нас есть консультанты - Мишель Штраус, бывший глава отдела импрессионистов "Сотбис", Норманн Розенталь, директор Королевской галереи Академии в Лондоне. Еще ряд других друзей Эрмитажа, с которыми мы сотрудничаем.
Игры в музейные переделы
РГ: Если говорить о "Музее XX века", то ведь у нас же в 1920-е годы был такой опыт - Музей новой западной живописи. Как вы относитесь к идее директора ГМИИ имени А.С. Пушкина Ирины Антоновой о воссоздании такого музея путем воссоединения московской и петербургской частей коллекции импрессионистов и модернистов?
Пиотровский: Что касается Музея новой западной живописи, то это на самом деле не просто опыт. У нас был вообще первый в мире музей нового искусства. Нью-Йоркский МОМА возник уже позже. Так что это было наше великое достижение. Но того музея давно уже нет. Восстанавливать его в прежнем виде совершенно бессмысленно, да это никто и не собирается делать.
К идее Ирины Александровны я отношусь не очень серьезно. Я считаю, что между музеями таких споров быть не должно. В том, что надо восстановить отдельно собрание Щукина и собрание Морозова, входившие в МНЗЖ, еще есть какая-то логика: все же у них были не одинаковые направленности. А в существовавшем недолго Музее новой западной живописи было и много чего другого, включая пролетарских немецких художников, кстати, сейчас очень модных и популярных.
И потом Щукинская и Морозовская коллекции давно зажили своей жизнью, они сыграли свою роль, находясь в Пушкинском и в Эрмитаже. Конечно, можно поиграть в разделы. Когда-то внук Щукина говорил: давайте так, всего Щукина оставим вам, Эрмитажу, а всего Морозова отдадим в Москву. Тут можно сколько угодно изобретать. Но нечего все время пытаться делить и переделывать. Так мы далеко зайдем: все московские иконы - в Москву, все новгородские - в Новгород, всех Рембрандтов раздать по разным городам Голландии...
В мировой практике есть определенные точки отсчета, "неприкосновенные даты", определенные ЮНЕСКО, после которых нужно очень тщательно доказывать законность тех или иных перемещений вещей. А если мы начнем все время спорить, кому и что принадлежит, то это будет страшное дело. Кстати, мы эту проблему недавно и впервые обсуждали в ЮНЕСКО. Хотя обычно в этой организации решают так: все должны все отдать в изначальные места.
РГ: Будет ли в Эрмитаже создано нечто подобное московскому Музею личных коллекций ГМИИ или Петербург остается городом с имперскими традициями собирательства и не допустит частного представительства?
Пиотровский: В принципе сама идея такого музея неплохая. (Например, Метрополитен - наполовину музей частных коллекций.) Целый ряд частных коллекционеров собирается, насколько я знаю, создать такой музей то ли в Москве, то ли в Петербурге.
Для себя же мы считаем, что нам это не нужно. Музей - это все же вершина. Есть цепочка восхождения вещей: художник - дилеры - рынок - коллекционеры, а потом музеи. В них остается как бы наивысшее, но и оно должно подчиняться логике музея. Мы не можем принимать, например, такие условия: да, я отдаю коллекцию, но вы должны показывать ее всю, такой, какой она была у меня дома. Это может быть только в отдельных, редких случаях. Да и то никто до конца не выполняет этих обещаний.
Все же мы очень много делаем для того, чтобы коллекционеров не забывали: устраиваем памятные выставки (последняя была посвящена Семенову-Тян-Шанскому), издаем книги, делаем телевизионные передачи. Вот сейчас я сделал передачу о коллекции Кроза, которую некогда купила Екатерина II. При всем том у музея должно быть право выбора. Что-то останется в хранилище, что-то из него потом выйдет в экспозицию, и тогда можно будет сказать: как прозорлив был этот коллекционер...
К 2009-му взять Главный штаб
Светлана Янкина, РИА "Новости": Если вернуться к Главному штабу. Вы не могли бы рассказать, на каком этапе сейчас находится работа над этим проектом.
Пиотровский: Сейчас этот серьезный и дорогой проект завершен. Он сделан Студией-44 при консультации студии Рема Колхаса. Я хорошо знаю этого архитектора, он наш большой друг. Он делал для нас проект в Лас-Вегасе. У Колхаса много талантливых, сумасшедших идей. Некоторые принять нельзя, но они очень интересны сами по себе: как играть со всем этим историческим материалом, как сочетать новое и старое, как показывать, например, в разных залах разные принципы экспонирования XIX, XX, XXI веков.
Проект профинансирован только частично, то есть его первая стадия. Половина средств - государственная, половина - кредит Всемирного банка. Нам не то чтобы повезло, а так вышло, что поскольку Мариинский театр не успевает построить вторую сцену и, соответственно, не может сейчас реставрировать свое старое здание, то договорились, что деньги Всемирного банка, которые выдали на эту реставрацию, пойдут на Эрмитаж. Затем есть обещание Кудрина (а он свое обещание всегда выполняет), что Мариинскому дадут уже следующий транш. Так что у нас уже практически обеспечена половина всего финансирования, и в 2009 году первую стадию мы завершим. Это новое здание фондохранилища и первая очередь Главного штаба.
Параллельно мы собираем деньги на будущее. В этом нам помогают наши друзья, попечители. При этом есть определенные моральные договоренности, которые и выполняются. Государство предлагает: если соберете столько-то, то мы дадим столько-то. Это очень хороший принцип благотворительности. Например, говорят: на 5 долларов дам один, или на 1 доллар дам пять. Эта схема работает хорошо. А все в целом, я надеюсь, мы должны завершить к 2014 году. Хоть кровь из носа - у нас 250летний юбилей Эрмитажа.