Он всю жизнь делал новости. Начиная с первой своей должности, стажера "Комсомольской правды", и до нынешней - генерального директора агентства ИТАР-ТАСС. Даже на посту заместителя заведующего отделом международной информации ЦК КПСС Игнатенко работал по профилю.
Без информационного повода обращаться за интервью к человеку, в "Комсомолке" учившему меня азам профессии, я бы никогда не рискнул. Но повод имеется: Сочи стал столицей Олимпиады. Вы спросите: при чем тут Игнатенко? Очень даже при чем. Он родился и вырос в этом городе и сегодня является его почетным гражданином. Ну а кроме того, он заместитель председателя наблюдательного совета по вопросам реализации федеральной целевой программы "Развитие Сочи как горноклиматического курорта до 2014 года".
Город-колдун
- Сочи вашего детства - что это был за город?
- Это город-колдун. Все, кто там родился, с детских лет ощущали его особую ауру. Мы были дети послевоенные. Многие пережили безотцовщину. У многих родители занимались тяжелой поденщиной. Хорошей, прилично оплачиваемой работы было мало. Поэтому жили все довольно скромно. Детвора воспитывалась улицей, но улица в ту пору не была опасной средой. Все жили как одна большая семья. Все друг друга знали. Двери домов либо не запирались, либо хозяева, уходя, клали ключи под коврик. С одной улицы на другую можно было докричаться, за две минуты дойти... И наши родители были такие добрые, широкие люди. И город был многонациональный. Когда мы учились в школе, мы не знали, кто из нас какой национальности. Уже после, став взрослыми, мы подсчитали, что в нашем классе, состоявшем из 42 человек, учились дети 26 национальностей. У нас были замечательные учителя, причем старой закваски. Какие-то столичные дамы с блестящим образованием. Каким образом они оказались в Сочи, даже не знаю.
- Эту идиллическую картину вам, наверное, детская память рисует. Воспоминания об отрочестве всегда окрашены в светлые тона.
- Да нет, все так и было, поверьте. И тому даже есть объяснение. Ведь Сочи был тогда полузакрытый город. Туда нельзя было приехать просто так, без путевки. Потому что там находилось немало так называемых режимных объектов: дача Сталина, санатории для советской номенклатуры... Этот режим сохранялся очень долго, вплоть до смерти Сталина. Мы всегда очень внимательно приглядывались к людям, которые к нам приезжали. И, должен сказать, там было на кого посмотреть. Мы видели приезжавших на сборы знаменитых футболистов - Федотова, Боброва, Гогоберидзе, Бубукина... Когда они появлялись, весь город начинал играть в футбол. Когда тренировались ватерполисты (прямо в море, спортивных бассейнов не было), сочинские мальчики гуртом бежали записываться в секции ватерполо. А после того как в Сочи провели чемпионат по легкой атлетике и какой-то рекорд поставил Игорь Кашкаров, все мои сверстники занялись прыжками в высоту, и я тоже: прыгнул на метр девяносто. Еще я помню, как приезжал к нам государственный симфонический оркестр Союза ССР. Его гастроли продолжались до октября, менялись только дирижеры - Хайкин, Дударова, Кондрашин... Это было каждый вечер, собирался весь город, приходили и отдыхающие... Все это создавало в городе особую, неповторимую атмосферу.
- Почему - неповторимую? Все приморские города в чем-то похожи друг на друга.
- Я бы так не сказал.
- Тогда чем, например, сочинец отличается от одессита?
- Тем же, чем Сочи отличается от Одессы. Все-таки Одесса - это рабочий город, там докеры, моряки дальнего плавания...
- А Сочи - город более праздный?
- Он не праздный. Он, я бы сказал, скромный, застенчивый, неброский. Во времена моего детства он весь состоял из учителей, медсестер и врачей.
Памятник при жизни
- Ходит байка, будто бы памятник Горькому в Сочи лепили с вас.
- Это не байка. Был такой скульптор - Колобов. И когда я учился в десятом классе, он пригласил меня позировать.
- Он обнаружил в вас некое сходство с великим пролетарским писателем?
- Ну что вы! Горький значительно привлекательнее. Нет, скульптору требовалось не мое лицо, а моя фигура. И я несколько часов в день, стоя в определенной позе, ему позировал. Получил за эту работу значительный гонорар, на который купил себе ботинки, а маме - дорогие духи. Примечательно, что памятник поставили на той улице, где я жил. Моя жена теперь шутит: "Тебе поставлен памятник при жизни".
Благо и бремя олимпийской столицы
- Городу Сочи, конечно, неслыханно повезло - он получил мощный импульс к развитию. Жить там станет комфортнее, но в определенном смысле и труднее. Уже сейчас взлетели цены на жилье. Они поднялись до московского уровня.
- Они и прежде были немаленькие. Но это будет другой город. Он превратится в международный центр спорта, отдыха, лечения. Его жители тоже приобретают шанс набрать новую профессиональную высоту. Там откроется много интересных рабочих мест. Это другой уровень врачей, строителей, архитекторов. Город получает ускорение в решение тех проблем, которые не решались десятилетиями. Глава РАО "ЕЭС России" Анатолий Борисович Чубайс и губернатор Кубани Александр Николаевич Ткачев уже подписали договор о развитии энергетики. То же самое будет с дорогами, очистными сооружениями, аэропортом. Да, жилье в Сочи, конечно, подорожает. Это проблема деликатная, и она должна решаться местными властями. Мэр города Виктор Викторович Колодяжный каждый год вручает ключи от квартир ветеранам войны, учителям, врачам. Предстоит подумать, как в новой рыночной ситуации, возникшей в Сочи, обеспечить социальную поддержку тем, кто в ней нуждается. Я уверен, что решение будет найдено.
"Я никогда не вставал перед выбором"
- Отвлечемся от Сочи. Обратимся к содержанию рубрики "Цена успеха". По всем признакам вы человек очень успешный. Причем устойчиво успешный, хотя за три десятилетия, в течение которых вы занимали и продолжаете занимать высокие государственные посты, в стране несколько раз менялась власть. Эта устойчивая успешность вам трудно дается?
- Я не считаю успех каким-то материальным понятием. Это плоскость душевного баланса, внутреннего благополучия. Я всегда старался и стараюсь жить в согласии с собой. Поэтому у меня не было ситуаций, когда я вставал бы перед выбором.
- А когда вы принимали решение поучаствовать в создании фильма "Повесть о коммунисте", посвященного Брежневу, вы не стояли перед выбором?
- Это был не мой выбор. Это было серьезное поручение. И мы, авторы, столь же серьезно к нему отнеслись. Мы ставили перед собой задачу - через биографию первого лица государства показать биографию целого поколения. Но потом фильм начал жить самостоятельной жизнью, появились сотни рецензий, начались коллективные обсуждения... Наконец, нашу картину стали оформлять на Ленинскую премию, и мы ее получили. Потом как-то гуляли с женой по Тверской, тогда еще - улице Горького, и я сказал: "Светлана, давай отдадим эту премию в Детский фонд". Она не возражала, хотя жили мы скромно. Мы тут же отправились на почту и перевели эти деньги в Детский фонд. 1700 рублей...
- Как вы относитесь к тому, что не без помощи телевидения сегодня в массовом сознании происходит некая реабилитация Брежнева и всей его эпохи?
- Я не назвал бы это реабилитацией. Просто у людей, не нашедших себя в новых российских реалиях, наблюдается некоторая ностальгия по тем временам. Отчасти это еще и ностальгия по молодости. В любом случае мне кажется, еще рано выносить окончательные приговоры недавнему времени и персонажам, олицетворявшим его. Не зря сказал поэт: "Большое видится на расстоянии".
В августе 1991-го
- Случались ли ситуации, когда вы ощущали шаткость своего положения, когда вам казалось, что ваша карьера рушится?
- Много раз. Но я старался себя контролировать. И в такие моменты всегда задавал себе вопрос: не подведу ли я своими поступками других людей?
- Августовский путч был серьезным для вас испытанием?
- Он был испытанием не только для меня. Он был испытанием для всей страны. Ну и, конечно, для тех, кто тогда находился на высоких государственных должностях. Накануне тех событий всех нас отправили в отпуск. А когда возник ГКЧП, мы срочно вернулись в Москву. Никто нас на это специально не уполномочивал. Мы просто считали необходимым заявить, что мы никакие не бывшие, что мы продолжаем работать и не оставим Михаила Сергеевича.
- Мы - это кто?
- Это Георгий Хосроевич Шахназаров, Аркадий Иванович Вольский, Евгений Максимович Примаков и я. Если вы помните, мы собрали пресс-конференцию и заявили о своей позиции. Потом, когда путч был разгромлен, нашлось немало людей, которые пытались свести с нами счеты, хотели как-то нам насолить. Но им это не удалось.
В октябре 1993-го
- В разгар событий октября 1993-го у вас тоже был шанс расстаться с должностью?
- Не только с должностью... 3 октября - это было воскресенье - я находился в гостях. Мне позвонила секретарь: "Виталий Никитич, тут, у подъезда ТАСС, какие-то вооруженные люди. Пытаются прорваться в здание". Я сел в машину и помчался. Я сам был за рулем. Я ехал по Кутузовскому проспекту, и там какие-то люди на мосту перехватывали машины. Смотрят - машина с правительственным номером. Ну они меня и остановили. "Кого возишь?" Я говорю: "Вожу генерального директора ТАСС". - "А сам он где?" - "Сбежал", - отвечаю. "А-а, - говорят, - ну проезжай". Таким образом я добрался до ТАСС. Через час в мой кабинет ворвались вооруженные молодцы с автоматами, взвели курки и потребовали передать всего четыре слова: "Режим Ельцина низложен. ТАСС". Я, естественно, отказался. И вот они сидели здесь, уговаривали, угрожали, не выпускали меня из кабинета, требовали, чтобы я собрал коллегию и чтобы она приняла это решение. И не подпускали меня к моим телефонам, которые имеют прямую связь с руководством страны. Но они не знали, что в соседнем кабинете, у моего первого зама, тоже был телефон специальной связи. По этому телефону я позвонил одному очень большому человеку с просьбой прислать в ТАСС вооруженную подмогу. И этот очень большой человек отказался помочь. Тогда я позвонил другому очень большому человеку - Виктору Степановичу Черномырдину. Он сказал: "Держись, сейчас пришлем..." И вскоре сюда прибыла группа "Альфа". К тому времени по окнам ТАСС уже велась стрельба с улицы. Я попросил альфовцев не применять оружие в нашем здании. Я боялся, что если стрельба начнется на этажах, получит повреждения сложная техника агентства. Но бойцам "Альфы" предстояло зачистить здание. И вот, чтобы они могли отличить наших сотрудников от налетчиков, я велел своим коллегам надеть майки с надписью: "Я журналист. Не стреляйте". Этих маек было у нас достаточно, мы их изготовили для корреспондентов, работавших в Чечне. Таким образом мы избавили наш дом от всяких перестрелок. Когда налетчиков вывели, по окнам, возле которых мы сейчас с вами сидим, еще продолжалась стрельба. Тогда мы погасили общий свет, настольные лампы я поставил на пол, туда же перетащил все телефоны. Сам тоже на полу лежал, редактировал сообщения. Наутро все кончилось. Но о том, что происходило в ту ночь у нас, в ТАСС, я не счел тогда возможным рассказывать на всю страну. Потому что телевизионщики пострадали больше - им просто вырубили экран.
"Удручают заказуха и гламур"
- Что в современной российской журналистике вас раздражает больше всего?
- Заказуха. К сожалению, ее много. На втором месте в этом печальном для меня ряду - гламур, совершенно не свойственный традициям российской журналистики. Это что-то привнесенное извне. И меня, конечно, удручает положение региональной прессы. Она, во-первых, находится в тяжелом финансовом положении. Во-вторых, испытывает двойное давление - и со стороны местных властей, и со стороны своих собственников.
- А что из советской журналистики, ушедшей в прошлое, вам хотелось бы вернуть?
- Прежде всего - нравственное начало. Все то, что было свойственно, когда мы с вами работали в "Комсомолке", материалам Инны Руденко, Ярослава Голованова, Юрия Роста, Василия Пескова... Журналистика того времени была журналистикой борьбы за человека. И борьбы против казнокрадов, вельможных дураков, всевозможных гонителей. Такая журналистика требовала определенного мужества. Но она была и востребована обществом, высоко ценилась им. А сегодня средствам массовой информации, мне кажется, не хватает обратной связи с аудиторией.
- В какой мере сообщения ТАСС отражают реальность, а в какой формируют ее?
- Нет, пропагандой мы не занимаемся. Мы только даем информацию. И стараемся, чтобы она была всесторонней и объективной. Вы можете просидеть у меня в кабинете хоть целый месяц и не увидите, чтобы я что-то правил. Мы работаем практически без редактора. Наши журналисты обладают достаточной квалификацией, чтобы передавать текст, что называется, прямо на ленту. Вся наша информация выстроена по одному принципу: если событие произошло, и оно достойно общественного внимания, о нем надо сообщить. Хотя в определенном смысле мы, конечно, и формируем отношение к этим событиям. Но не пропагандой, а совокупностью информации. И еще тем, что эта информация поступила по каналам ТАСС. Все знают: если это идет по ТАСС, значит, это действительно важно. А там уж воля редактора - использовать нашу информацию или пренебречь ею. Мы каждое утро начинаем с подсчета, сколько сообщений из переданных нами попали в газеты, теле- и радиоэфир.
- Долгое время, пребывая рядом с большой властью, а иногда и в ней самой, вы видели много такого, что закрыто для постороннего взгляда. Не возникало соблазна заняться мемуарами?
- Нет. Я к мемуарам отношусь осторожно. В чем особенность этого жанра? В том, что автор вольно или невольно хочет казаться чуть выше, умнее, проницательнее тех, о ком рассказывает. Я себе этого позволить не могу. И вообще у меня другая профессия - я делаю новости.
Из досье "РГ". Как Сочи наградили орденом
Работая в "Комсомольской правде", Виталий Игнатенко добился, чтобы Сочи наградили орденом Отечественной войны.
"В годы войны, - вспоминает он, - я выходил на пляж и видел сотни, а может, тысячи инвалидов, сидевших на берегу с опущенными в море культями. Они так залечивали раны, которые сочились, и вода из синей или голубой превращалась в кроваво-розовую... Еще помню медсестричек, которые в штиль отплывали на лодке в море и там промывали, дезинфицировали бинты.
Весь город жил помощью раненым".
Сначала об этом Игнатенко написал в "КП".
Потом обращался в Верховный Совет.
Ходил на прием к министру обороны маршалу Гречко.
Так появился указ о награждении Сочи.
А редакция газеты добилась, чтобы на всех санаториях и домах отдыха, где в войну располагались госпитали, повесили мемориальные таблички.