Константин Лавроненко окончил Школу-студию МХАТ (курс выдающегося актера и педагога Андрея Алексеевича Попова).
В конце 80-х вошел в группу Владимира Мирзоева в рамках "Творческих мастерских". Потом работал с Климом, в уникальной театральной лаборатории. Там же, в спектакле "Пространство божественной комедии Гоголя "Ревизор", его увидел Андрей Звягинцев. Почти 20 лет спустя он снял его в своем первом фильме "Возвращение". В 2007 году Лавроненко стал обладателем Пальмовой ветви Каннского фестиваля за роль в фильме "Изгнание". О перипетиях судьбы и о новом фильме Звягинцева мы побеседовали накануне премьеры.
Российская газета : Для тех же, кто знал, откуда ты вышел, это было не только твоя и Андрея Звягинцева победа. Это была победа целой театральной генерации, пытавшейся на рубеже 80-90-х делать театр, непохожий на официальный. Что ты сам думаешь об этом?
Константин Лавроненко : Ох, сложный вопрос ты задала. Как на него ответить? Да, конечно, я над этим парадоксом думал и думаю. Я тебе на него непрямо отвечу, можно?
Я вышел из театра лет 10 назад и давно в него не хожу. Не могу. Я в нем вижу одно и то же: все прекрасные люди, но выходит человек на сцену и становится точно обрезанным сверху. Еще у Володи Мирзоева, к которому я попал сразу после института, я стал задумываться - где возникает и как далеко проникает фальшь, где раздел между жизнью и профессией, условным и безусловным. На протяжении долгого времени ответы накапливались как радиация. У Клима - прежде всего.
В сегодняшнем театре люди разделяют собственную жизнь и профессию. То истинное, серьезное, те самые главные вопросы, которые человек себе задает, даже если боится сознаться в этом, то есть суть самой жизни, почему-то вдруг исчезают. Люди говорят о философии, о создании персонажа, о структуре. А где же сущность, самое главное, настоящее, с чем человек живет тайно в своих одиноких блужданиях, о чем он думает по ночам? Актер напрягается, производит энергию, что-то играет, даже, наверное, хорошо - но я чувствую за него только неловкость.
Здесь для меня и лежит пропасть, которая отделяет настоящий театр от его профанации. Да, конечно, "я в предлагаемых обстоятельствах", только не мелкое мое повседневное "я", а настоящее, глубинное, бесконечное "Я". Вот как к нему пробиться - к этому серьезному, бездонному "Я" - это задача и смысл того, что мы делаем.
РГ : Я знаю, что Звягинцев не хотел тебе предлагать роль в своем втором фильме. Почему?
Лавроненко : Он дал мне почитать сценарий, хотя ему было ясно, что снимать он меня не будет. Я его понимаю, потому что новый фильм кино - это новая реальность, новый мир. Когда человек входит в кадр, за ним тянется какой-то шлейф, облако его предыдущих работ. Именно поэтому Андрей и продюсер Дмитрий Лисневский сознательно отказывались от меня. Но я, как только прочел сценарий, понял, что это мое. В принципе это история про нас всех. Но про меня конкретно. Мне ее надо было пройти. В итоге нескольких начальных проб Звягинцев остановился на мне.
Я уверен, что вопрос не в том, какой я актер. Актерство, желание поиграть, как раз и не нужно здесь. Оно вообще нигде не нужно, а в этой истории - особенно. Если она тебя ранит в сердце, то к этому и нужно идти, к этой боли стремиться. У нас часто режиссеры говорят: "Ты сыграй так, чтобы я понял, что у тебя внутри, что ты чувствуешь". И актер начинает что-то изображать, чтобы все увидели, что он чувствует. Чувство вообще не внутри человека! Оно возникает благодаря каким-то действиям, размышлениям, поступкам, оно - объективно! А мы - актеры - пытаемся это чувство изобразить, и вот тогда возникает фальшь и пустота. Клим говорит: "Да что там внутри? Внутри - кишки, и все. Не надо ничего оттуда доставать. Нужно быть просто ясным, спокойным; нужно осторожно, точно иголкой прокалывая воздушный шар, двигаться вперед, держа все под контролем; не быть сумасшедшим, видеть реальность и одновременно проходить ее насквозь, не боясь ничего, сохраняя свою собственную суть".
РГ : В "Возвращении" психологические мотивировки отступили, уступив место символическим конструкциям. Вы с Андреем вообще пренебрегаете психологией?
Лавроненко : Я тебе такой пример приведу. Когда актер плачет, это делает ситуацию очень конкретной, определенной. Если же все ведет к тому, чтобы он плакал, а он не плачет, в этот момент в кадр начинает входить намного больше, чем определяющая его эмоция. Реальность расширяется. Неопределенность какого-то персонажа дает зрителю возможность видеть разные варианты его судьбы. Если зритель хочет, он идет вместе с нами и проходит самые сложные его уровни.
РГ : Расскажи о своей партнерше - Марии Бонневи.
Лавроненко : Она впитывает все с невероятной интенсивностью. Андрей давно хотел снять ее. От нее свет идет невероятный. Я уж не говорю про ее трудолюбие. Был такой момент, когда мы поехали показывать ей дом в Молдавии, который сделали для съемок. И вот я показываю ей, как упасть от удара (потому что в этой сцене я ее бью). А их, оказывается, не учили падать. И вот через две недели мы начинаем репетировать. Она падает так, что у всех сердце падает - сильно, с грохотом. Как огромная кукла. С одной стороны - мастерски, а с другой - так неуклюже и естественно, как в жизни. И так - все восемь дублей. Оказывается, две недели она ездила на пруд и с переводчицей отрабатывала это падение в воде. И потом сделала его филигранно.
РГ : Вернемся к твоей победе в Каннах, как ты принял ее?
Лавроненко : Какая-то часть меня до сих пор не понимает, почему это со мной произошло. Нынешний Каннский фестиваль был очень мощный. И именно в этом году приходит такая награда. Значит, все-таки правильно мы думали. Но из-за того, что нас так не признавали дома, я не перестаю удивляться. Почему-то у нас не умеют радоваться. Сначала нам говорили, что мы ничего не получим. Потом стали придумывать, что фестиваль какой-то невнятный. Два венецианских "Льва", "Золотая пальмовая ветвь" у русских фильмов - ну просто порадуйтесь. Нет, наши фильмы могут признавать, даже награждать, но все-таки не принимают.
РГ : Ты начал сниматься в каком-то новом фильме?
Лавроненко : Да, это фильм Александра Мельника под названием "Новая земля" - огромный блокбастер. Съемки в Норвегии, два месяца в Крыму, потом в Москве и на Мальте. Это его первый фильм, очень интересный сценарий.
РГ : Костя, расскажи о своих родных.
Лавроненко : Деда моего по матери, который погиб на войне, звали Петр Любомирский, он из древнего польского рода. По отцу я из донских казаков, по матери - из кубанских. А кто такие казаки? Свободные, вольные люди. Им есть что защищать.