За два года, что шла подготовка девятичасовой трилогии, Том Стоппард шесть раз приезжал в Россию, и каждый его приезд сопровождался встречами, "круглыми столами" и дискуссиями с участием российских историков, политологов и политиков.
Начиная проект, Том Стоппард не скрывал своего волнения и радости от того, что написанная несколько лет назад и поставленная в Национальном театре Лондона и затем в Нью-Йорке его трилогия наконец появится в России, а ее герои вернутся в лоно того языка, из которого вышли. Ее герои - русские мыслители, революционеры и писатели Бакунин, Белинский, Герцен, Огарев, Тургенев.
Кажется, что зрители московской премьеры с некоторым изумлением узнавали в желчном, эксцентричном, гротескно и остро драматически исполненном герое Евгения Редько классика русской критики Виссариона Белинского, в страстном выдумщике, влюбленном в Философию, сыгранном Степаном Морозовым, анархиста Михаила Бакунина, в мягком сибарите Алексея Мясникова писателя Ивана Тургенева, в добродушном пьянице и весельчаке Алексея Розина поэта Николая Огарева, а в интеллигентном, мягком интеллектуале Ильи Исаева - самого Александра Герцена, любимого героя Стоппарда. И не потому зал изумлялся, глядя на них, что не узнавал, а потому, что в большинстве своем не имел ни малейшего понятия ни об этих людях, ни об их идеях, спорах и судьбе.
Три спектакля по три часа с двумя большими перерывами шаг за шагом Стоппард и театр приучают юную московскую публику к созерцанию и соучастию в напряженной интеллектуальной полемике позапрошлого века. Заодно они приучают отечественный театр и самих себя к культуре философской пьесы-параболы, пьесы-диспута, в которой важны не только герои с их судьбами и отношениями, но и их мысли.
Пока что, судя по спектаклю Алексея Бородина, мысли не так важны не только публике, но и актерам. Умение думать вместе с персонажем, размышлять о сути его идей - не самое легкое для русских актеров свойство. Потому, когда Бакунин в юношеском восторге скороговоркой говорит о Фихте и его субъективном идеализме, актеру все это кажется только забавным. Забавляются и публика, и Алексей Бородин, и, кажется, что и сам Стоппард находит смешной философскую страсть, разлившуюся в русском обществе 30-х годов позапрошлого века.
Здесь и лежит, кажется, один из самых тонких парадоксов стоппардовской пьесы: он размышляет о создателях Утопии, о ее мускулах и нервах с искренним интересом, но при этом погружает их в такую живую магму социальных, семейных и любовных отношений, которая рождает особый юмор, а порой - откровенную иронию.
Охватить весь корпус этого театрального корабля, плывущего к берегу Утопии, нелегко. Писатель Стоппард выглядит в переводе Сергея и Аркадия Островских сдержанным, порой занудным британцем, не позволяющим развиться ни одному чувству, ни одному эмоциональному взрыву. Оттого узлы многочасовой трилогии завязываются не сразу. Но уже ко второй ее части ("Путешествие") вырисовывается символическая и строгая конструкция пьесы. Алексей Бородин и художник Станислав Бенедиктов ее только подчеркивают: сверху - лопасти, похожие на паруса и крылья ветряных мельниц - движущая сила Утопии, снизу деревянные палубы корабля, плывущего к неведомому берегу. "Утопия" плывет долго, трудно, не все ее пути легки для понимания. Но когда в третьей части участники путешествия оказываются "выброшенными на берег" (эта часть спектакля так и называется), особая, тревожная печаль, почти меланхолия касается зрителей, вытерпевших это многотрудное приключение.
Наш театральный обозреватель разыскал сэра Тома Стоппарда вскоре после премьеры.
Российская газета: Что послужило толчком к созданию трилогии о "русской утопии"?
Том Стоппард: Один из персонажей моей трилогии Виссарион Белинский представляет поразительно интересный парадокс о критике. Он убежден, что значение критика в обществе тем больше, чем сильнее давление на него со стороны власти. Я всегда считал себя экспертом по "свободе слова", полагая, что она есть важнейшая гуманитарная ценность. Но когда Белинский ненадолго приехал во Францию на лечение и его убеждали остаться там дольше, чтобы спасти свое здоровье, он предпочел скорее вернуться в Россию: "Все, что я пишу в Петербурге, имеет огромное значение, а в Париже не то что мои, но и книги французских писателей никому не нужны".
РГ: Насколько этот спектакль отличается от тех, что уже сделаны в Нью-Йорке и Лондоне?
Стоппард: Для меня хорошо то, что это совершенно разные постановки. Когда смотришь свою пьесу в новом театре, хочешь, чтобы она обладала уникальными качествами по сравнению с предыдущими. И я счастлив, что московский спектакль совершенно не похож на лондонский и нью-йоркский. И так должно быть: ведь каждый режиссер предлагает нам свое собственное видение.
РГ: Сейчас, после того как вы имели возможность несколько раз в течение двух лет посещать страну, которая стала объектом вашего описания, хотели бы вы что-либо изменить в "Береге Утопии"?
Стоппард: Нет, ни в коем случае. Я приезжал в Москву и Петербург дважды в 70-е годы и раз шесть сейчас. Этого, конечно, недостаточно, чтобы узнать страну. Моя Россия - мифическая страна, которую я выудил из литературы. Хотя в каком-то смысле это и есть реальная Россия, которая как будто зависла в мечтах. Не стоит забывать и о том, что в "Береге Утопии" главные персонажи - русские, но действие происходит в России лишь в первой пьесе и первой сцене второй пьесы.
РГ: Премьера "Берега Утопии" происходит в ответственный момент истории, когда возрастает национализм и вновь испытываются на прочность ценности свободы. Что вы думаете о реакции московской публики?
Стоппард: Я не могу говорить как эксперт по русской политике, я гость, путешественник. Но я вижу, что сегодня "Берег Утопии" острее соотносится с современной Россией и аудиторией спектакля, чем пять лет назад, когда пьеса писалась. Когда я читаю о вашем будущем премьер-министре, я понимаю, что это, возможно, наиболее популярное решение и фигура для большинства. Люди предпочитают стабильность свободе. Я не мог бы сделать такого выбора, но каждый в состоянии понять, когда такой выбор делается. Конечно, привилегированному автору из Англии легко говорить о важности и значении свободы. Я искренне верю в нее, но я не живу в однокомнатной квартире где-нибудь под Екатеринбургом, и у меня вовсе нет чувства, что я знаю жизнь этих людей лучше, чем они сами. 91-й год, конец советской империи, был грандиозным событием в моей жизни. Я разочарован тем, что случилось с тех пор. Но сейчас мир вступает на новый опасный путь - путь религиозного экстремизма. Сегодняшняя жизнь стала очень опасной и сложной.
РГ: Что сегодня означает для вас утопия?
Стоппард: Все, что вдохновило "Берег Утопии", его смысл и значение принадлежит не XIX веку, но современности. Хотя сама идея справедливого устройства общества, потребность в утопии не изменились по прошествии веков. Мне кажется, многие вещи в пьесе обращены не столько к русским, сколько к Англии и Америке, где никогда еще вызов традиционным либеральным ценностям Запада не был так велик, капитализм никогда не был сильнее и напряжение между богатством и бедностью никогда не было грандиознее, чем сегодня. Конечно, в наших странах нет такого очевидного контроля над СМИ и телевидением, но они так же далеки от социальной утопии, мечта о которой всегда живет в человечестве.
РГ: Мне показалось, что для Алексея Бородина и его актеров отношения между персонажами важнее, чем серьезные социально-философские дискуссии, которые ведут Герцен, Белинский, Бакунин. Вас это не разочаровало?
Стоппард: Отнюдь. Я не писал историю философских идей и идеологических полемик. Я писал о семье, материнстве, дружбе, любви, жизни. Конечно, эти люди больше, чем кто-то другой, размышляли об изменении общества. Но их личная жизнь подчас резко расходилась с их идеями и убеждениями.