Так сказал о Дмитрии Бертмане его коллега по искусству Константин Райкин. И назвал его "Прекрасным принцем в музыкальной жизни нашей страны: он поцеловал безжизненные губы и превратил Мертвую царевну в создание, полное жизни и любви".
Это правда: Бертман работает не только душой созданного им "Геликона", но, во многом, - и мотором всей нашей музыкально-театральной жизни.
В его вундеркиндной истории все уникально и все за гранью возможного. Немыслимо было строить новый театр, да еще оперный, в стране, пребывавшей в начале 90-х в глухом кризисе. Бертман театр построил. Выпускнику ГИТИСа было 23 года - то есть даже авторитетом своим давить, связями козырять он еще не мог. Можно было полагаться только на личную энергию и обаяние таланта - и того и другого у него в избытке. Он построил театр без стен, кулис и оркестровой ямы, в безвоздушном пространстве и на крошечном пятачке - но театр, который, по характеристике лондонской "Трибьюн", оказался "Больше, чем Большой".
Показали первый спектакль. Не кассовую "Травиату" - "Мавру" Стравинского, вообще Москве не известную. Шаг - самоубийственный для любого режиссера, желающего заинтересовать публику. Кроме Бертмана. Первые зрители почувствовали в атмосфере нового театра токи и дуновения, каких давно не хватало музыкальным сценам. И в "Геликон" стало не попасть. А поиски малоизвестных названий стали здесь традицией: Бертман взял на себя обязанности еще и главного российского первопроходца оперных архивов.
Дальше начались абсолютные чудеса. В неизвестный театр, играющий в крошечном помещении, пошли лучшие дирижеры и лучшие вокалисты. И западали в это удивительное пространство навсегда - словно "веселящий газ" какой-то вдыхали - и жить без него уже не могли. За этот театр держатся: он - школа сценического мастерства.
В "Геликоне" много великолепных вокалистов, музыкантов, художников, но никто из них, по-моему, не ревнует, когда об этом театре говорят, что он - режиссерский. Он - театр одного человека. Не потому, что этот человек сидит в кабинете худрука. Бертман как раз не играет в начальство и людей подкупает любовью, причем искренней. Но он, повторяю, - та динамомашина, которая дает свет и тепло оперному дому.
Играть в Москве театру Бертмана практически негде - впору изумиться: как в чемоданных условиях его создателю удается сохранить оптимизм. В арбатский зал, несмотря на жуткую акустику, приходят первые лица, восторгаются, пытаются помочь. Юрий Лужков обещал реконструировать здание "Геликона", и есть правительственное решение, и по этому решению мы уже больше года как сидим в новом зале - его назначили открыть к 2006 году. "Если нам построят здание, сюрпризов будет очень много, - заверил меня тогда Дмитрий Бертман. - Риккардо Мути дал согласие продирижировать концерт на открытии театра. Обещала приехать Чечилия Бартоли. Мечтаем продолжить сотрудничество с Ростроповичем и с Рождественским, запланировать постановки с Лазаревым и Федосеевым". Ростроповича уже не стало, нет и здания. Заверили, что ковш экскаватора войдет в землю к началу 2007-го. Но уже скоро и 2008-й, а ковш и ныне там.
Сегодня "Геликон", в России бездомный, - самый востребованный в мире русский театр. Он там стал одним из символов русского музыкального искусства. Он постоянно на гастролях и объездил всю планету, собирая урожай рецензий, где слова "оперный гений" стали рефреном. Без "Геликона" оперная жизнь в Москве тускнеет, рецензентам не на чем оттачивать остроумие и некуда сплевывать скопившуюся желчь. Сам Бертман нарасхват: его приглашают ставить в Лондон, Париж, Ригу, Петербург, Окленд, Стокгольм, Страсбург, Стамбул, Торонто, Мангейм. Но он грустно признавался: в Москве, кажется, никому ничего не нужно.
Этого человека Бог чмокнул дважды: вдохнул в него дар не только режиссерский, но и музыкальный. Это редчайший случай, когда театральный режиссер свои пластические решения может считывать с нотных партитур. Его фантазии выращены из музыки, поэтому самые неожиданные и парадоксальные его трактовки часто кажутся единственно возможными: как это мы сами раньше не поняли, что Верди писал про ХХ век!
В его спектаклях с радостью принимали участие мастера уровня Геннадия Рождественского или солистки "Ла Скала" Марии Гулегиной. "Я посмотрел "Катерину Измайлову" и "Лулу" и понял, что если театр может так блестяще воплотить подобные проекты на крошечной сцене, значит, он может все, - говорил Рождественский. - Ничего тривиального, величайший энтузиазм актеров, их преданность этому театру, совершенное отсутствие пренебрежения к искусству. Секрет - в таланте".
"Это первый спектакль, от которого я в восторге, - сказала мне Гулегина о "Норме", поставленной "Геликоном" в Испании. - Его даже трудно описать словами. Он так красив и так волнует, что нужно сделать все, чтобы его увидели в Москве. Именно так должна ставиться опера в наши дни - самобытно, интересно и неожиданно. И я обещаю, что ради этой постановки обязательно приеду и спою. Эта работа не для денег, она из тех, ради которых стоит жить". Потом Гулегина спела в "Набукко", поставленном Бертманом для Парижа, и тоже сказала: "Прекрасный театр. Посмотрите, какие здесь люди, какая атмосфера. А хор какой - все настоящие артисты! На сцене все живет, все в движении, все - интересно!".
И снова пообещала по первому зову приехать в Москву, чтобы спеть нам "Набукко". И опять не случилось: единственная пригодная московская сцена - МХАТ на бульварах - оказалась недоступной. Доронина, пускающая в свой зал рок-группы, пустить Верди - не захотела.
Так и вышло, что уж 17 лет "Геликону", а его лучших достижений на его родине не видели. Как, впрочем, никогда Москва не слышала на своих сценах и этих великих опер.
Придет время - о феномене "Геликона" напишут книжки. Типа "Режиссерские уроки Дмитрия Бертмана". В свои сорок лет он уже давно народный артист, лауреат многих "Золотых масок", кавалер Мальтийского креста, профессор и завкафедрой РАТИ, имеет мастер-классы в Берне. И в принципе все у него и его театра хорошо, потому что они талантливы, молоды, любят публику, а публика любит их. Это театр масштаба исторического и планетарного.
Только бездомный.