Наконец "Мастерская Фоменко" обрела новое здание, о котором мечтала с того самого дня, как ее поселили в бывшем кинотеатре "Киев", где построила себе маленький зал на 120 мест. Их новая прописка почти не переменилась - полностью переменился окружающий ландшафт: новое здание расположилось на набережной Тараса Шевченко, и из его широких окон видна головокружительная футуристическая панорама делового центра "Москва-Сити", который стремительно возводится на противоположном берегу Москвы-реки.
Главный архитектор проекта Сергей Гнедовский вписал здание нового театра прямо в откос: его фасад обращен к реке и точно повторяет линию склона. Этому зданию как нельзя более кстати подошла пьеса Островского "Бесприданница", действие которой разворачивается на крутом берегу Волги. Ее премьеру и сыграли в первые дни нового года в большом зале на 450 мест.
"Бесприданницу" Фоменко поставил бы в любом случае. Ему - блистательному коллекционеру и создателю уникальных женских индивидуальностей - давно мерещился такой женский тип, с которым он не имел дела, пожалуй, со времен ленинградского "Театра комедии". Когда-то, еще со старшими "фоменками" - сестрами Кутеповыми, Тюниной, Джабраиловой - он сотворил нежный и исполненный нового театрального очарования мир в пьесе Островского "Волки и овцы". Он точно "очеховил" Островского, снял всякую жанровую резкость, заменив ее нежнейшим лирическим чувством, наделив всех героинь пьесы особым, неповторимым женским шармом. И еще раз он проделал нечто подобное в Вахтанговском театре.
На этот раз ему явно хотелось расслышать в Островском совсем иные, резкие, трагические интонации. В актрисе Полине Агуреевой ему виделась не лирическая, а страстная, роковая, трагическая героиня, которая, полюбив, способна на самые безрассудные поступки. За время, что Фоменко откладывал "Бесприданницу", его будущая Лариса успела проявить себя именно такой героиней и в жизни, и в театре. В жизни очаровательная Полина Агуреева стала женой одного из самых дерзких лидеров нового театра Ивана Вырыпаева, а в театре бесстрашно сыграла маньяка-убийцу в спектакле по его пьесе "Июль".
Сам же Петр Фоменко и его "Мастерская" наконец обзавелись домом, о котором давно мечтали.
Быть может, именно это парадоксальное сочетание "Мастерской" и нового ультрасовременного пространства наполнило новый спектакль Петра Фоменко теми мрачными, безнадежными интонациями, от которых с первых же его тактов рождается почти физическое ощущение неизбывной тоски.
Деревянные крутые сходы волжской набережной (так рифмующиеся с пейзажем за окнами "Мастерской") марш за маршем ведут вниз, к реке, к смерти. И даже великолепный пейзаж на заднике, открывающий волжские кручи с церковкой и усадьбой, не умиряет это чувство безнадежности и тоски (художник Владимир Максимов).
Кажется, что актерам никак не удается вырваться из этого основного интонационного потока. Явно скучающие господа бродят по сцене, и хоть каждый из них резко не похож на другого, их минорные, монотонные голоса звучат в унисон. Мокий Парменыч Кнуров (Алексей Колубков), его молодой конкурент и товарищ Василий Вожеватов (Андрей Щенников), сам герой-любовник Сергей Сергееич Паратов (Илья Любимов) - все они точно вышли из нового московского Сити - циничные, мягкоулыбчивые, по-европейски сдержанные и глубоко пресыщенные жизнью.
Резко неожиданным кажется только Евгений Цыганов в роли "маленького человека" Карандышева. Ничего приниженно-пошлого нет в его повадках - сдержанно-милый, как и прочие господа, он кажется из них самым обаятельным и единственно живым. И вопрос вызывает только то, отчего же Ларисе он видится таким ничтожным.
Но когда является Лариса, все вопросы отпадают. Она у Полины Агуреевой сильно смахивает на другую героиню Островского - Катерину из "Грозы". Она готова к своему финалу, обречена с самого начала.
Актриса точно закована в броню необычной, резкой игровой манеры: она пропевает эту роль едва ли не так же, как монолог вырыпаевского маньяка, странно интонируя, ставя смысловые ударения в самых неожиданных местах. Так говорят безумцы и поэты, ведь актриса воспринимает Ларису как "городскую сумасшедшую". За этой изысканной стилизацией, за этой манерой пока еще трудно услышать токи подлинного чувства и настоящей "русской трагедии", как ее хотел осуществить Фоменко.
И только в последние мгновения Агуреева прорывается к тому состоянию поэтической истовости, которой бывает отмечена подлинная трагедия. И становится понятно, насколько выхолощенная атмосфера современной жизни, одержимой Мамоной, страшноватый урбанизм Сити за окнами нового театра "фоменок" отозвались в строе всего спектакля и в истерически-бравурном выкрике Ларисы: "А ведь так жить холодно!"