Славой он обласкан и любим. Сам же Александр Збруев по отношению к ней проявляет характер нордический: "дикторов на улице тоже узнают". Но теплые лучи действительно всенародной славы, кажется, заставляют и время вокруг Збруева течь иначе - по касательной. Ну разве можно поверить в то, что ему исполняется семьдесят?
Природа его таланта несуетная. "Он удивительно прекрасно играет добрых, хороших людей, которые ничего особенного не совершают, но одно их присутствие вносит гармонию в нашу жизнь", - писали про Збруева еще в буклете бюро пропаганды советского киноискусства. С тех пор мало что изменилось. Разве что появилось уточнение: относится это к Александру Збруеву не только на сцене и на экране, но и в жизни.
Первые пять лет его жизни прошли в ссылке. Отца, замнаркома, расстреляли в 37-м. Матери - актрисе - позволили родить ребенка в Москве и с грудным младенцем сослали как жену врага народа под Рыбинск. В коммунальный Арбат с мамой Збруев возвращался уже в сознательном возрасте. С тех пор: не был, не участвовал, не состоял.
Платоническая любовь - Театр Вахтангова. От его дома до театра было 100 метров. Там работал и работает его старший брат - актер Евгений Федоров. Збруев ходил туда на все премьеры, приглашая с собой весь двор. Его и в "артисты" - на экзамены в Щукинское училище - провожали всем арбатским двором. Вахтанговскую актерскую школу он постигал на курсе Владимира Этуша и в своей любви к этому театру не устает признаваться во всех интервью. Но вот уже 47 лет Александр Збруев играет в театре Ленком.
До свидания, мальчики
Российская газета: Почему вы пошли работать не в Вахтанговский театр, а в Ленком?
Александр Збруев: Я всегда любил и до сих пор люблю независимо от того, в каком состоянии он находится, Театр Вахтангова. Но о работе в нем не думал. В молодости я понимал, что не попадаю в его расклад. У театра был свой возраст, вахтанговцы даже фактурно были другими. А Ленком был молодежным театром. И на тот момент понятия "звезд" у них не было. Были великие артисты, так их тогда называли. Бирман я уже не застал. Серову застал, но она работала эпизодически. Было царство Гиацинтовой, она была первой актрисой, но уже очень пожилой. Когда я попал в Ленком, Анатолий Васильевич Эфрос пришел сюда из Детского театра. В театре Сергей Львович Штейн ставил спектакль "До свидания, мальчики!" по Балтеру и начал репетировать его с актерами. А Эфрос когда пришел, сказал: "Да у вас же в труппе Збруев!" и заменил главного исполнителя, сразу дал мне роль. Мы играли с Ольгой Яковлевой. Последние десять-пятнадцать репетиций вел Эфрос. Спектакль очень хорошо прозвучал. Меня часто спрашивают: кто ваш учитель? Учитель для меня - это глаза матери. Город, Арбат, переулки арбатские. А театральным учителем для меня стал Эфрос. Великий режиссер!
РГ: В Ленкоме вы здесь и сейчас себя уютно чувствуете?
Збруев: Я работаю с замечательными актерами и режиссерами и считаю, что на сегодняшний день лучше нашего театра нет. Любят нас или не любят, но все нами интересуются. Сколько лет Марк Анатольевич Захаров возглавляет Ленком, и все это время в наш театр просто так не попасть. Уникальный случай! Захаров - изобретатель, спрогнозировать его поступки невозможно. Хотя у него есть свой стиль, но все равно он бездонный. Я все жду, когда он придумает, что мы в космос взлетим вместе с театром.
РГ: Почти за полвека у вас было не так много встреч с классикой. Боркин в "Иванове" Чехова, Клавдий в "Гамлете" Шекспира, Городулин в "Мудреце" по Островскому, мистер Астлей в "Варваре и еретике" по Достоевскому, Прибытков в "Ва-банке" по "Последней жертве" Островского, отставной офицер Анучкин в "Женитьбе" Гоголя... Если посчитать в среднем, получается по одной за восемь лет...
Збруев: Я, наверное, позорно мало играл. Если бы я был жаден до ролей, я бы очень переживал из-за недостатка классических ролей. Я сам по себе не жадный. Как все актеры, тщеславный, но что-то во мне есть нетеатральное. Ну, не получил роль - и ладно. Это не лень, нет. Возможно, я просто не настойчив, не умел постучаться в дверь и сказать: вот надо бы мне эту роль сыграть.
Никакого обжорства
РГ: В Ленкоме женские и мужские гримерные находятся на одном этаже. И перед каждой дверью висит табличка с шестью-десятью фамилиями, даже у народных артистов и лауреатов Госпремии нет "именных" кабинетов, где можно "войти в образ" в уединении. Считается излишней привилегией?
Збруев: Просто никто никому не мешает. Потом не обязательно же все одновременно заняты. А когда собираемся здесь вместе перед спектаклем, наоборот, замечательно: хоть пообщаемся. Грим ведь у нас несложный. Я, например, практически не гримируюсь. В нашем театре у мужчин это как-то не принято.
РГ: Зато у актеров принято спрашивать, как они готовятся к спектаклю. Вы за какое время до начала приходите в театр?
Збруев: Я прихожу нормально - за полчаса. А насчет подготовки... Например, чтобы сыграть Клавдия, я должен был быть физически сильным и здоровым человеком. Нужно было ощущение мышц. Никакого обжорства себе не позволял. Хотя Клавдий, как считается, любил поесть. А мой Клавдий (не мой - наш) этим не страдал. Я не мог позволить себе лишнего бутерброда съесть.
РГ: Рассказывая о своем персонаже из фильма "Автопортрет неизвестного", вы дали ему характеристику: "У него нервы не в теле, они просто снаружи болтались, на палец намотать можно". А в спектакле "Варвар и еретик" у вас роль прямо противоположная: человек-загадка, человек-тень. Какую сверхзадачу во время репетиций перед вами тогда ставил Марк Захаров?
Збруев: Он мне говорил: сейчас вы уже имеете право, Александр Викторович, вообще ничего не делать. Вот просто вышли - и полная статика. Не повышая голоса, не проявляя темперамента, ничего... И вот я так (смеется - Прим. ред.) ничего и не делал...
Золотой Телец
РГ: Ваши слова: "Я снимался у Кончаловского в "Ближнем круге", Сталина играл, а на роль Берии был приглашен голливудский актер. Когда я узнал, что у него в контракте значится сумма около миллиона долларов, честное слово, стал заикаться. Наши актеры - дармовая сила". Вы играли когда-нибудь только из-за денег?
Збруев: Не люблю сериалов, этих мыльных опер. Для меня тридцать серий - немыслимо, это не искусство. Есть люди, которые следят за сериалами, а для меня это нуднятина чудовищная, независимо от того, наша она или чья-то. Планка упала. Зритель начинает к этому привыкать - вот что страшно. Мне во многих фильмах предлагали сниматься, называть не буду, потому что обижу режиссеров. Но я пока держусь. Хотя, наверное, если бы мне платили, как платят актерам на Западе, я бы согласился.
Пядь земли
РГ: После фильмов "Батальоны просят огня" и "Пядь земли" вы говорили, что во время съемок повзрослели на много лет.
Збруев: "Батальоны просят огня" и "Пядь земли" пять месяцев снимали, вот пять месяцев мы и воевали. Грязь вокруг, прешь по настоящему зловонному болоту. А тебе говорят: мы вон там досочки положили, ты давай легонечко, за кустик держись... Отдачи никакой. В театре я пошлю энергию в зал, и она ко мне тут же вернется обратно. А здесь? Какой-то мазохизм: человек с Арбата и вдруг - в болоте. Но в этом болоте есть какая-то сверхзадача. Нужно не просто выбраться, говоришь себе, а выбраться для того, чтобы встретить на том берегу любимую, которую ты не видел пять лет. Это движет. Но за этим наблюдают режиссер, оператор и двое рабочих, которые на тебя свет направляют. Им-то сухо, хорошо...
Работа в кино догоняет тебя позже - на улице. Когда отдыхаешь, плаваешь, ешь, просто идешь в обнимку с кем-то. "Ой, ай, здрасьте!" И сказать-то ничего от волнения не могут. А в театр второй раз человек на один и тот же спектакль не пойдет. На сцене актер на виду у всех должен раздеваться. Душу оголять, открывать сердце. Ты как бы голым выходишь, еще никто ничего не знает, и тебя все разглядывают, какой ты есть. И сейчас, вот в эту секунду, тебя или поняли, или нет. Если не поняли, значит, не поймут никогда...
РГ: Но все-таки - понимают?
Збруев: Мы все друг друга стали лучше понимать. Но не в счастье, а в тех проблемах, которые на нас обрушились. Не море, не солнышко нас объединяет, а то, что висит над нами каждый день...