Два оперных спектакля Новосибирского театра оперы и балета - "Свадьба Фигаро" Моцарта и "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича попали в конкурс "Золотой маски".
Главный дирижер театра Теодор Курентзис выдвинут за обе партитуры в номинации "Лучшая работа дирижера". А в показанной на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко "Свадьбе Фигаро" представлена еще одна конкурентная работа - Вероники Джиоевой в партии графини Розины, выдвинутой на "Лучшую женскую роль".
Сценическую версию "Свадьбы Фигаро" из Новосибирска ждали на фестивале с особым интересом, поскольку эксперимент дирижера Теодора Курентзиса по аутентичной интерпретации моцартовской партитуры был известен в столице - два года назад "Свадьба Фигаро" и Cosi fan tutte исполнялись в концертном варианте на сцене Камерного зала Московского дома музыки. Именно тогда и заговорили об оригинальных дирижерских решениях маэстро, о "реабилитации" моцартовского оркестрового стиля, адекватного эпохе, вокального языка, не утратившего во времена Моцарта связи с барокко. "Свадьбу Фигаро", так же как и Cosi fan tutte, под руководством Курентзиса впервые исполнили на жильных струнах, речитативы - под аккомпанемент очаровательно звучащего хаммерклавира вместо клавесина, с прописанными не Моцартом, полагавшимся на искусство певцов, а самим дирижером вокальными каденциями и аккуратными клавирными импровизациями, к которым в духе современного джаза добавили линию виолончели.
В формате камерной сцены этот музыкальный эксперимент выглядел привлекательно и даже не слишком радикально на современном исполнительском фоне, имеющем постоянную нишу интерпретаций на подлинных исторических инструментах. Курентзис трактует все поле моцартовской партитуры как однородную музыкальную ткань, где разговорные речитативы, снабженные вокальными каденциями, превратились в подобие арий, где каждый моцартовский звук и слог оказались распетыми с подчеркнутым значением. Подобная интерпретация требовала серьезной вокальной поддержки, техники пения барочных текстов - и такого опыта от новосибирских певцов невозможно было ожидать. Исполнительские идеи воплощались в половинчатом варианте, но штрихом, окончательно загубившим хрупкую конструкцию идеи "аутентичного" Моцарта, стало сценическое воплощение "Свадьбы Фигаро" именно в том формате, который представил Новосибирский театр оперы и балета.
Известно, что это самая большая по площади сцена страны, известно также, что акустически даже экспрессивные партитуры Пуччини или Шостаковича "теряются" в гигантском пространстве зрительного зала, и часть спектаклей идет в театре с подзвучкой. Как могла возникнуть идея осваивать с аутентичным составом оркестра и поющими в прозрачной, камерной стилистике Моцарта певцов масштабные формы "большого" спектакля - совершенно непонятно. Этот диссонанс художественных пропорций был изначально непреодолим. Но форма "Свадьбы Фигаро", предложенная режиссером из Германии Татьяной Гюрбача и художником Ингрид Эрб, оказалась вообще абсурдной по отношению к заявленной музыкальной теме. Безликое пространство гигантской глухой стены с дверными проемами, напольные пепельницы-плевательницы, скамейки, телефонные будки, швабры, ведра, униформы техслужащих - это внешний ряд заурядного и напоминающего образцы подзабытой уже самодеятельности режиссуры спектакля. Собственно режиссуры как искусства в спектакле и вовсе нет. Кроме разводки на двойки, тройки, группы солистов, содержащейся собственно в моцартовской партитуре, нет ни одного творческого жеста, кроме разве что провокативного грохота падающих поперек тихой моцартовской музыки плевательниц и скамеек. Певцам, не нагруженным никакими актерскими задачами и так же, как и зрители, забывшим, что они находятся в ситуации комической оперы, оказалось не под силу прорваться к высотам в том числе и вокальных интерпретаций. Несколько удачных и словно вынутых из громыхающего сценического контекста завораживающих мгновений - дуэта Розины (Вероника Джиоева) и Сюзанны (Софья Фомина) в IV действии, арии Розины в III действии, очень качественных, прозрачных ансамблей - сложнейших моцартовских терцетов, квартетов, секстетов - только эпизодически разбавляли плотную сценическую скуку. А оркестр под управлением Теодора Курентзиса как будто растворился в этом сером сценическом действии: все изыски и истонченности дирижерской интерпретации утонули в большом формате - оркестр тихо изливался хаммерклавирными речитативами, шелестел струнными, настраивался на что-то большее, что так и не случилось. А жаль.