Уже сегодня вечером станут известны лауреаты "Золотой маски". Одним из последних в конкурсной программе в номинации "Драма малой формы" был показан спектакль санкт-петербургского "Такого театра" "Иванов" в постановке Александра Баргмана.
Конкуренция идет серьезная: номинированы магнитогорская "Гроза" Льва Эренбурга, александринские "Иваны" Андрея Могучего, нижегородские "Последние" Вячеслава Кокорина, пермский "Сиротливый Запад" Сергея Федотова, столичные "Игроки" Алексея Левинского, "Июль" Ивана Вырыпаева, табаковский "Рассказ о счастливой Москве" Миндаугаса Карбаускиса, фоменковское "Самое важное" Евгения Каменьковича, мхатовский "Человек-подушка" Кирилла Серебренникова...
Список длинный, на всех "Масок" не хватит. Но прежде чем счастливый обладатель таковой начнет со сцены Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко (где и состоится церемония награждения) благодарить своих учителей и друзей, еще успеем сказать несколько слов. О спектакле негромком, несуетном и категорически не вписывающемся в современный кричащий и пестрый "формат". Об "Иванове", поставленном и сыгранном в ностальгической ретро-манере, в которой с Чеховым - что удивительно - обходятся самым уважительным образом.
"Я часто прошу актера: рассматривай публику как лес. Как иногда, когда ты ищешь сосредоточенности, когда ты хочешь сказать что-то важное, ты смотришь на лестницу или в окно и ты хватаешься за это окно, которое помогает тебе думать. И я говорю актеру: ты хочешь размышлять, думать? Используй зрителя как пространство, в которое ты хочешь думать.
В любом пространстве, в любой комнате я нахожу место, в котором проще сосредоточиться, которое мне что-то дает и я могу из него черпать. Если я прихожу в незнакомое помещение, я подсознательно иду в самый безопасный угол. А лицо обращаю туда, откуда ко мне может прийти вдохновение", - рассказывал классик польского театра Кристиан Люпа после показа своей (внеконкурсной) "Чайки" Александринского театра. Герои "Иванова" санкт-петербургского "Такого театра", будто взяв на вооружение слова польского режиссера, вдохновение черпают из... шкафа. Это не шутка: шкаф для них - нечто вроде чистилища и убежища одновременно. Никакой не глубокоуважаемый - обычный, скрипучий, позеленевший от времени, с облупленной краской и треснутым пожелтевшим зеркалом. В него прячет свое отчаяние Сарра - Анна Вартаньян, создание в спектакле настолько беззащитное и трогательное, что, кажется, в безопасности она может находиться только среди старых вещей, развешанных на плечиках, но никак не среди жестоких людей, убивающих ее или своим равнодушием, или же, напротив, излишней участливостью.
Шкаф там - предмет-выручалочка, вскарабкавшись на который, двадцатилетняя Шурочка (замечательная работа Галины Ждановой) пытается достучаться до Иванова и, наконец, вывести его из состояния полной апатии, но проще оказывается двадцать раз без посторонней помощи залезть на высоченный шкаф, чем всем миром вернуть интерес к жизни поставившего на себе крест человека. Свежая, солнечная девочка, взвалившая на свои плечи груз не по годам... Дверцы шкафа поглощают и гнев земского врача Львова (Александр Лушин), в том "Иванове" лечащего умирающую пациентку с упорством настоящего параноика. И, кажется, в нем, в шкафу, на какое-то мгновение притупляется даже невыносимая тоска самого Иванова - Виталия Коваленко.
Об этом актере, шесть лет назад переехавшем из новосибирского "Красного факела" в петербургскую Александринку, надо сказать чуть подробнее. Не потому, что в данном случае он исполнитель главной роли. (Запоминающихся ролей он успел сыграть много - и главных, и второстепенных, и сериально-проходных, засветившись в телевизионных долгоиграющих проектах и попав в разряд "медийных" лиц.) И не потому, что на нынешнем фестивале Виталий Коваленко выдвинут на "Золотую маску" сразу за две роли: Иванова в "Таком театре" и Каренина в "Живом трупе" Александринского театра. А в связи с тем, что ему удалось заставить зазвучать по-новому, и притом с человеческими нетеатральными интонациями, хрестоматийный, заученный наизусть текст. Не стоя при этом на голове, не шокируя, никого не эпатируя и не медитируя в чеховских паузах - в общем, не делая ничего нарочитого, лишь убедительно существуя в заданных спектаклем обстоятельствах. Кто играл Чехова, тот знает, что самое сложное это заставить поверить тебе, ничего специально не предпринимая, просто проживая свою роль, пропуская ее через себя. Вот если бы только это было так просто...
Режиссер спектакля Александр Баргман буквально каждому позволил насладиться трагедией своего персонажа, выстроить ее максимально объемно, просмаковать и преподнести в самом выигрышном свете. И здесь большая заслуга его как режиссера в том, что, солируя, никто у него никого не перекрывает, не "тянет" одеяло на себя, что на маленьком пространстве и в пределах отведенных под спектакль трех часов - задача только для виртуозов сцены. (Поэтому наши комплименты - Павлу Юлку (Боркин), Геннадию Алимпиеву (граф Шабельский), Александру Алексееву (Лебедев).)
Финал истории Александр Баргман оставляет открытым. После столь тонкого кружева повествования и психологического переплетения всех и вся самоубийственный выстрел Иванова не звучит. Здесь не нужны резкие движения и громкие обличительные слова. Довольно и того, что в доме Лебедева перед свадьбой все плачут, как на поминках, и каждый - о своем. Иванов уходит в мир умершей Сарры и встречается там с ней, поняв наконец, что причина его тоски - не заевшая среда, не надоевшая жена и даже не несбыточная мечта, а исключительно он сам. Ему этого оказывается достаточно, чтобы впервые за весь спектакль улыбнуться. Уже в другой жизни.