В невероятно спрессованное историческое время - глобальных социальных перемен и адаптации к ним - анализ переживаемой эпохи в таком же дефиците, как и спокойствие. А всякие его попытки ценятся на вес золота.
ВЦИОМ по результатам 20-летних опросов попытался описать в только что вышедшей книге "От Ельцина до Путина: три эпохи в историческом сознании россиян" точку зрения наших соотечественников на свое актуальное прошлое, не менее актуальное настоящее и ближайшее будущее. Чем россияне гордятся, а что отвергают? Чего ждут от нового времени, от третьего президента России? На вопросы "РГ" отвечает один из авторов книги, генеральный директор ВЦИОМ Валерий Федоров.
Революция, пожирающая отцов
Российская газета: Ваше деление только что пережитого и ожидаемого времени неожиданно: эпоха Ельцина, эпоха Путина и эпоха под вопросом.
Валерий Федоров: Мы писали книгу, когда уже более или менее было ясно, что третьим президентом России станет Дмитрий Медведев. Но на обложке оставили вопрос. Новой эпохе еще предстоит обрести свои символы.
РГ: Почему у вас перестройка и 90-е годы оказались одной эпохой?
Федоров: Мы не профессиональные историки и речь ведем об эпохах, как они видятся самим людям. А в их живой памяти, как показывают результаты опросов, грани между временами Горбачева и Ельцина во многом стерлись. Они воспринимаются как что-то близкое, похожее и - почти одинаково провальное, неудачное, катастрофичное. И Ельцин с Горбачевым чем дальше, тем больше воспринимаются не как политические антагонисты, а как близнецы-братья.
РГ: Ельцин с Горбачевым - "в одном флаконе"?!
Федоров: Исторический смысл действий обоих люди сводят к одному: действия того и другого привели страну к развалу, разрушили систему социальных гарантий, низвели Россию в облике СССР с позиции сверхдержавы на роль зависимой страны непонятно какого мира. Даже молодежь, социализировавшаяся уже в постсоветское время, считает, что мы потеряли половину национального богатства, массу человеческих жизней и исторического времени...
РГ: И некому вспомнить тотальный дефицит, очередь на квартиру длиною в 20 лет и генсеков, над которыми хихикали на кухнях?
Федоров: С дистанции в двадцать лет это все кажется несущественным. При Горбачеве и Ельцине люди столкнулись с проблемами другого масштаба - нет работы, зарплаты не хватает на хлеб и воду, квартиру не сможешь ни купить, ни получить даже через десятилетия упорного труда.
РГ: Но и столь единодушное общественное мнение отмечено парадоксами. Как объяснить, например, что в 1993 году большинство опрошенных, несмотря на расстрел парламента, поддержало Бориса Ельцина?
Федоров: Большинство это было довольно относительное. Если бы победил Верховный Совет, думаю, большинство склонилось бы именно на его сторону. Все-таки, видимо, дело в том, что к 1993 году люди уже разочаровались по большому счету в политике как в таковой, перестали понимать, что происходит. А Ельцин в 1993-м был еще реальным и сильным политиком, обещавшим стране светлое будущее. Верховный же Совет звал скорее в прошлое, свою легитимность к тому времени он уже потерял.
РГ: Как бы ни солидаризовалось по поводу 90-х большинство опрашиваемых, до сих пор существует огромный оценочный разброс в мнении о них. Кто-то считает их лучшим временем своей жизни, кто-то призывает составлять мартиролог жертв 90-х.
Федоров: Я бы сравнил их с 1920-ми. Для одних это страшное время высылки философов за рубеж, уничтожения остатков прежней организации социально-экономической жизни, сворачивания НЭПа, создания сталинского "ордена меченосцев", подготовки коллективизации... Для других, и их гораздо больше, - это "путевка в жизнь", возможность получить образование, включая высшее, уехать из нищей деревни в город, совершить немыслимый раньше подъем по социальной лестнице. Все зависит от того, на чьей стороне ты оказался - "уходящей натуры" или на стороне победителей.
90-е годы были временем "бури и натиска" - огромных возможностей (часто выходящих за рамки законного поля), огромного риска, жуткого расслоения - на тех, кто сумел прорваться, проявив смелость, хитрость, ловкость... Или же просто презрел моральные ограничители, схватил случай за вихор... Время, когда в нашу жизнь пришли компьютеры, мобильные телефоны, хорошие автомобили, выборы. Время, когда все поры и шлюзы открылись и можно было поменять свою жизнь на 180 градусов, заняться чем угодно. Вчера был доктором наук с перспективой доработать до пенсии и построить дачу на 6 сотках - а тут стал миллиардером, купил дом в Лондоне и виллу на Лазурном берегу. Или, напротив, обнищал, спился, потерял все ранее заработанное, лишился положения в обществе, уважения знакомых и детей. Ведь это и время жесточайшего экономического кризиса, массового падения уровня жизни, страшных разочарований, слома привычной системы ценностей. Так, почти вся советская интеллигенция тихо ненавидела коммунистический режим - а в результате его уничтожения практически перестала существовать как социальный субъект, ушла в маргиналию. Революция пожрала не детей, а отцов своих. Им пришлось болезненно, "через не могу" приспосабливаться к новым правилам жизни.
Многие, очень многие до сих пор считают эти правила нечестными, недостойными, несправедливыми. Горбачева и Ельцина очень не любят, потому что считают ответственными за эту болезненную социальную ломку, за обман и тотальное разочарование в переменах. А Путина уважают как лидера, при котором развал, хаос и всеобщая суматоха сменились хоть какой-то определенностью, предсказуемостью, стабильностью.
Времена анестезиологов
РГ: А это не по принципу - надо же кому-то верить?
Федоров: Это по принципу - "верьте только делам!". Путин как политик появился не когда Ельцин назначил его премьером, а когда он взял на себя ответственность за отпор террористам, вторгшимся в Дагестан и устроившим теракты в Москве. Шоком для людей стало, когда они увидели: за словом обязательно следует дело.
РГ: Но и в "эпохе Путина" немало парадоксов. Путин продолжил правые реформы. Они поддержали рост экономики, это отмечает даже оппонирующий ныне власти Андрей Илларионов. Любовь к своей стране, социальная забота и - правые реформы?
Федоров: За временем революции всегда следует время стабилизации, структурирования нового общества. Многим "революционаристам" оно кажется шагом назад, к реставрации прежних порядков. Но это не так: если что и реставрируется, то не коренные принципы социальной жизни, а внешние атрибуты политического порядка. И то в целях социальной анестезии, облегчающей привыкание к радикальным изменениям, уже прочно вошедшим в жизнь людей, но еще не освященным традицией, временем, привычкой. Так, Наполеон в свое время предложил постреволюционной Франции отличную анестезию: величие нации, победоносная армия, регалии, ордена, титулы... Ну, и не в последнюю очередь императора как личность, которому можно верить, любить, восхищаться. Между тем знаменитый Кодекс Наполеона закрепил правом все завоевания буржуазной революции, чего не смогли добиться ни якобинцы, ни другие адепты революционных идей.
Послереволюционное время с его замедлением темпа изменений, кажущимся откатом в недавнее прошлое, в "застой" или "старый порядок" просто дает людям возможность привыкнуть, адаптироваться, найти возможности жизни по новым правилам. В Путина общество поверило, полюбило и поддержало его именно как лидера, который несет в нашу жизнь порядок. Ведь чем круче революция, чем радикальнее социальные изменения, тем больше тех, кто без внешней помощи выплыть не может. Помощи от государства в первую очередь. Путинское государство признало необходимость и осмысленность такой помощи, дистанцировалось от самых диких проявлений социального дарвинизма и либерального анархизма. Например, выброшена на свалку концепция государства как "ночного сторожа". Какой "ночной сторож" при нынешних потребностях в образовании, здравоохранении, пенсионной системе, детских садах? Государство признало, что погорячилось, сбросив с себя социальные функции, и пытается восстановить их работу, начинает давать деньги...
РГ: А можно давать деньги, не оглядываясь на коррумпированность и неэффективность этих сфер?
Федоров: Всем понятно, что нельзя. Но парадокс в том, что и реформировать их быстро тоже нельзя! Важная особенность постреволюционного времени состоит в том, что у него табу на изменения быстрые и радикальные. Постреволюционная власть приходит с принципиально другим мандатом - не реформировать, а успокаивать, нормализовать, устаканивать. Время быстрых и очевидных реформ позади, что успели - то ваше, чего не успели - придется менять медленно, если вообще менять. Иного темпа общество просто не примет, для него скорость - это очередная революция, а от нее уже тошнит. Да, у власти теперь и деньги есть, и воля, и авторитет. И Дума не грозит импичментом... Зато общество считает слишком быстрые и радикальные, с его точки зрения, изменения неприемлемым насилием. Не случайно ведь главная претензия к политике Путина - это самая его крутая и радикальная реформа, монетизация льгот. При том что денег по ее результатам льготникам только прибавилось!
РГ: Давление общественного мнения невидимо, как атмосферное, но ощутимо?
Федоров: Дух времени всегда задает политику "коридор возможностей". И талантливый политик - а это определение, безусловно, применимо к Путину - отлично его чувствует.
РГ: Политик обречен следовать ему?
Федоров: Политик - ни в коем случае не марионетка, не кукла на веревочках. Иногда люди просто хотят покоя и хлеба, иногда же перемен и зрелищ. Но политику нужно смотреть вперед - дальше, чем видит большинство его современников.
Эпоха под вопросом
РГ: Третьей, наступающей эпохе вы не дали имени.
Федоров: Мы привыкли называть эпохи по временам руководителей государства, но это ведь необязательно должно быть так. Никто не знает, как долго Владимир Путин будет оставаться самым авторитетным политиком для россиян. Мировая политика - от Шарля де Голля до Сильвио Берлускони - дает множество примеров, когда лидеры уходили и возвращались.
РГ: Какие парадоксы ждут нас в будущем?
Федоров: В главе, посвященной новому времени, мы говорим об ожиданиях от власти и от нового президента. Они, с одной стороны, наследуют тем требованиям, которые предъявлялись к Путину: власть должна быть сильной, Россия должна вернуться в число ведущих держав мира, государство должно быть социальным. Но появились и новые запросы: на борьбу с коррупцией, на верховенство права не на словах, а на деле, на укрощение инфляции. Растет взыскательность, требовательность к качеству государства. Восемь лет назад требовалось государство как таковое, его нужно было из тающего призрака превратить в реальность. Сегодня выясняется, что не любое государство нужно, а государство современное, конкурентоспособное, с обратной связью. И ни в коем случае не считающее себя господином - а только сервисной структурой, обслуживающей нацию. И с соответствующим госаппаратом, вышколенным, эффективным и честным. Чего в реальности не наблюдается.
РГ: Вы думаете, это поправимо?
Федоров: Будем реалистами - потребуем невозможного... Не может государство опираться на одного Путина. А по факту так во многом и сегодня обстоит дело. И это надо менять.
РГ: А Дмитрий Медведев?
Федоров: Каждый голосовавший за него усмотрел в нем что-то свое. Интеллигенты - своего коллегу и единомышленника. Бюджетники - политика социальной окраски, руководителя нацпроектов. Предприниматели - законника, знатока и апологета права. Западники - идейного либерала. Путинцы - продолжателя дела Владимира Владимировича... Эти аргументы удачно сложились, образовали непротиворечивое единство, нарисовали цельный и симпатичный большинству избирателей образ политика, созвучного новому времени. Этот образ прошел проверку выборами. Теперь начинается проверка рутиной, делом, что всегда сложнее.
РГ: Ваша книга не пример ли публичной философии, к возникновению которой побуждал Глеб Павловский, презентуя недавно книги Владислава Суркова и Андрея Ашкерова?
Федоров: Наличие публичной философии - один из критериев демократичности политической системы. Посмотрите, в США все активно действующие политики пишут книги - Обама издал две, Хиллари Клинтон... Очевидно, что помогают журналисты, но все говорится "от первого лица". У нас же в ходу лишь жанр мемуаров ушедших в отставку политиков. Это все легкое чтиво, околополитический гламур для не "офисного планктона", беллетристика в стиле "пипл хавает". А публичная философия - вид деятельности политического класса, который, не удовольствуясь потайными синклитами и "банными терками", пытается донести свои мысли до обычных людей, ответственно относящихся к своему политическому выбору. Надеюсь, таких книг у нас в ближайшее время появится больше. Это будет признаком того, что политика из жонглирования телеобразами превращается в борьбу за мысли и убеждения людей, признает их право думать и выносить самостоятельные суждения.