Ромео Кастеллуччи, вместе с француженкой Валери Древиль определивший программу 62-го Авиньонского фестиваля, избрал "Божественную комедию" Данте его сквозным сюжетом. Не случайно два спектакля, которые в этом году показывают на главной площадке - Почетном дворе Папского дворца - так или иначе связаны с темами ада. Это собственно "Ад" Кастеллуччи и "Гамлет" Томаса Остермайера.
В день последнего представления "Ада" мистраль принес в Авиньон холодный пронизывающий ливень. Почти две тысячи зрителей мужественно мокли под стенами Папского дворца, ожидая своей участи. Зонтики не спасали, дождь усиливался, публика стала расходиться по ближайшим кафе, и устроители фестиваля опасались, что она уже не соберется, если спектакль все же решатся играть. Но при первых же звуках трубы, заигравшей традиционный авиньонский призыв к началу представления, огромная толпа вновь выросла у стен, и с радостными возгласами "Оле-оле!" и Vive la France! ринулась на штурм Почетного двора.
Каждый, кто хоть раз бывал там на спектакле, никогда уже не сможет забыть это явление. Почти две тысячи человек, заполняющих специально сооруженный огромный амфитеатр, взирают на естественную декорацию, которой мог бы позавидовать любой сценограф: стены дворца, построенного в начале XIV века, с его пугающими окнами, уходят высоко в небо, создавая прекрасный фон для игры, а когда гаснут театральные софиты - сцену освещают луна и звезды.
О вдохновляющей красоте главной авиньонской сцены итальянский режиссер Ромео Кастеллуччи мечтал с 1998 года, когда он впервые появился в фестивальной программе со своим "Юлием Цезарем". "Божественная комедия" оказалась текстом, который точно рожден для этих стен. Созданная в те же годы, что Папский дворец, поэма (1307-1321) становится ключом к пространству, которое Кастеллуччи отпирает свободно и бесстрашно. Он сам пытается стать Данте, почувствовать, что это такое: "Впитать "Божественную комедию" через поры кожи. Дать ей высохнуть на себе точно мокрой одежде". Это намерение режиссера, записанное во время работы над спектаклем, зрители последнего представления почувствовали на себе буквально.
"Меня зовут Ромео Кастеллуччи", - объявляет он, выходя в ватнике на пустую сцену, пока с десяток собак истошно лают, привязанные цепями вдоль линии рампы. Еще мгновение - и на него уже летят три огромные овчарки, сбивают с ног, рвут ватник. Это поистине жуткое зрелище имеет еще более невероятное продолжение. Когда сцена пустеет, на нее выходит почти обнаженный человек в волчьей шкуре и, сбросив ее, медленно начинает взбираться по абсолютно отвесной стене. За его движением в полумраке ночи завороженно следят тысячи глаз. А поскольку камни стали мокрыми от дождя, то опасность этого путешествия возрастает вдесятеро. Он ползет все выше, а мы следим, не веря, что он доберется до самой крыши на высоту многоэтажного дома. Но он, успешно добравшись до круглого витража "розы" и имитируя винтурианского человека, вписав в него свое тело, двигается дальше, легко взбирается на крышу и, встав на самый ее край, бросает баскетбольный мяч прямо вниз. Кажется, что это луна сорвалась с небесного свода и летит нам на головы. А может, это сама земля опрокинулась в ад. Маленький мальчик внизу легко принимает этот пасс и начинается странное, полное выразительных и безумных картин, действо.
Едва ли не впервые с тех пор, как Жан Вилар начал играть свои спектакли в этом пространстве (а было это, напомним, 62 года назад), итальянский режиссер открыл всю его огромную вертикаль, с головокружительной (в буквальном смысле) смелостью овладел всем его объемом. В сущности, это и останется главным событием грандиозной инсталляции Кастеллуччи, полной трагической иронии - что бы ни было потом, какими бы смыслами ни наполнялись его видения, это трагически-одинокое стояние обнаженного человека на вершине средневекового бастиона навсегда будет вписано в историю Авиньонского фестиваля, а вместе с ним - в историю нового европейского театра.
А потом в нем будет гореть, не сгорая, рояль; прямо из 60-х на сцену выедет машина с актрисой, играющей Энди Уорхолла и тоже запылает адским огнем. Горящие неоновым светом буквы образуют на сцене слово "Inferno", чтобы потом оставить от него одни кавычки, обнажающие постмодернистскую природу нынешнего ада. Не случайно его главный герой - Энди Уорхолл, один из кумиров Кастеллуччи, будет падать спиной с крыши своего автомобиля, и при каждом новом падении с крыши дворца вниз будет обрушиваться обгоревший остов телевизора. Так Кастеллуччи прямо свяжет уорхолловский проект с дантовским "Адом", который больше нельзя почувствовать прямо, а только через призму медийности и поп-культуры.
В финале десятки людей в магическом танце, стоя парами, будут медленно, точно в каком-то таинственном ритуале, тихо "перерезать" друг другу горло, пока последний мальчик не перережет горло последнему старику, чтобы потом нежно положить ему под голову вместо подушки тот самый баскетбольный мяч, что обрушился с высот дворцовой крыши.
Что касается "Рая", то для него Кастеллуччи избрал совершенно иной способ презентации. В старинной, полуразрушенной церкви целестинов (там когда-то Анатолий Васильев показывал своего "Амфитриона") он устроил исполненную постмодернистской иронии инсталляцию. Чтобы увидеть ее, нужно простоять часа два на улице. Когда же вместе с двумя-тремя счастливцами вас, наконец, впускают в выгороженное пространство собора, вы оказываетесь в полной тьме. Сидя на корточках перед маленьким "иллюминатором" в течение пяти минут вы созерцаете пустое пространство церкви, наполненной диковинным сиянием и водой, которой залит весь пол. Звучит "божественная" музыка, и время от времени окошко "иллюминатора" стремительно перерезает черное полотнище, которым взмахивает с той стороны кто-то невидимый. Это созерцание деликатно просят прервать через пять минут, напомнив об остальных, кто тоже хочет попасть в "Рай".
Так, главный инсталлятор нынешнего Авиньона определил и еще одну его важнейшую тему - театр без актера, театр как инсталляция.