Он из тех, кого нынче встретить редко. Из той реликтовой людской породы, которая зовется комильфо. Перевод с французского на русский заземлен, пресен - приличный. В оригинале же звучание колоритнее. О таких хочется воскликнуть: шикарный, совершенный! В Игоре Костолевском на этом шике нет ни малейшей тени от величия, тем более снобизма. Он абсолютно доступен, открыт и даже, кажется, наивен, хотя скорее все же романтичен. Таков он и в ролях, в которых чувствуются его профессиональное стремление к совершенству и человеческая исповедальность.
Окончив ГИТИС на курсе Андрея Александровича Гончарова, Костолевский сразу же был принят мастером в руководимый им Театр имени Маяковского. Но ранняя его звезда взошла в кино. То чувство, которое тогда наверняка испытал начинающий актер, - в названии знаменитого фильма: "Звезда пленительного счастья" Владимира Мотыля, где он сыграл декабриста Ивана Анненкова.
- Кажется, только за это, Игорь, наиважнейшим для себя из этих двух искусств вы должны считать кино?
- Конечно, большинство зрителей знают меня по "Звезде пленительного счастья", "Безымянной звезде", "Тегерану-43" и далее по списку. Тем не менее если со мной что-то и произошло в творческом плане, то это главным образом благодаря театру. Потому что именно в театре ты имеешь возможность расти, развиваться, действительно быть актером. А в кино, как правило, развиваться трудно. В кино чаще эксплуатируют твой типаж, и в нем легко заштамповаться.
- Но ведь ваша театральная судьба складывалась тяжелехонько. Гончаров вас хоть и приютил, но играть почти ничего не давал.
- Андрею Александровичу я благодарен, во-первых, за то, что он меня взял, а во-вторых, за то, что не выгнал. Потому что после первого курса он меня выгонял за профнепригодность. Гончаров имел особенность на актеров орать. А я к этому был не особенно приучен и оттого стал слишком зажатым - каждый выход на сцену был для меня суровой пыткой. У меня абсолютно не было силы воли и веры в себя. А Гончаров их во мне развил.
- А мне кажется, что Гончаров не давал вам ходу, чтобы заземлить вас после блистательной "Звезды".
- Да-да, он ревновал меня к "Звезде". Не отпускал сниматься. А после фильма у Гончарова был шок. Он ходил за мной и говорил только одно: "Не ожидал, не ожидал..."
- Каким чудесным образом вы, вчерашний студент, попали в замечательную картину к замечательному режиссеру?
- Когда я заканчивал ГИТИС, меня позвали на "Ленфильм" в картину "Врача вызывали?". И там меня благополучно не утвердили. Но когда ассистентка вела меня по коридору, я увидел табличку с надписью: "Звезда пленительного счастья". " А что это за фильм?" - спросил я. "О декабристах, - ответила ассистентка. - Снимает режиссер Мотыль". И тут я брякнул: "Я там буду сниматься". Просто так брякнул - молод, нахален был, в мыслях легкость была необыкновенная. И тут же про это забыл. А потом приезжаю на свои первые гастроли в Новосибирск и получаю телеграмму от Мотыля, в которой он зовет меня попробоваться в "Звезде". Оказалось, ассистентка ему про меня рассказала. Приехал к Мотылю, он дал мне сценарий. Роль для меня в нем была очень маленькая, я решил, что играть мне нечего, и отказался. Владимир Яковлевич все-таки уговорил попробовать. Вообще-то я мало подходил под эту роль, потому что был скован. Но внешне очень походил на Анненкова. А для Владимира Яковлевича как историка это было важно. Перед съемками Мотыль мне сказал: "Смотри, все зависит от тебя: можешь все выиграть, а можешь проиграть". А если учесть, что в фильме снималась такая блестящая плеяда, как Смоктуновский, Баталов, Янковский, Купченко, Бондарчук, Шикульска, проигрывать мне не хотелось.
- Во всех ваших фильмах ваши партнеры - сплошь звездные. Как работается при таком "освещении"? Не появляется ли тщеславного желания взять да и кого-то из великих переиграть?
- Никогда. Мне бы свое сделать. И вообще я за ансамблевость. Ненавижу такое: я посередине, все по бокам. Люблю, когда у меня сильные партнеры, они дают возможность мне расти.
- К "Звезде" вернемся. Образ вашего героя, как ореолом, овеян изумительной музыкой романса Окуджавы и Шварца "Кавалергарда век недолог...". Слышала, что именно вы вдохновили на него Булата Шалвовича.
- Да. Дело было так: я говорю Мотылю: "А почему кавалергард не скачет верхом?" - "Умеешь?" - "Нет". - "Ну иди научись". Я пошел в конную школу и научился. Потом говорю: "А почему кавалергард без романса?" Надо заметить, что Мотыль, Окуджава и Шварц дружили, но периодически находились в ссоре. Так вот Мотыль мне отвечает: "Я разругался с Булатом. Если хочешь, позвони ему и предложи". Дал мне его телефон. А я Окуджаву знал только по его песням. Но набрался храбрости. Звоню: "Булат Шалвович, я такой-то артист, играю в таком-то фильме такую-то роль. Не могли бы вы написать к ней романс?" - "Ну расскажите мне про вашу роль". Рассказал. Окуджава велел позвонить послезавтра. Звоню. И он мне: "Игорь, вы так хорошо мне рассказали, что я все написал". Думаю, лукавил: этот романс у него уже был.
- Актерский век схож с веком кавалергарда? Недолог и потому так сладок?
- Это как судьба распорядится. Думаю, актерский век заканчивается тогда, когда приходит безразличие, причем не связанное с переутомлением. Слава богу, моя творческая жизнь продолжается. И я надеюсь, что что-то со мной еще произойдет.
- А как произошло, что вы, два года отучившись в Московском инженерно-строительном институте, вдруг рванули в театральный?
- Виновата моя первая любовь. Она преклонялась перед гуманитарным образованием, считала, что я похож на Есенина, а потому меня непременно возьмут в актеры. И я пошел поступать в Школу-студию МХАТ. И, конечно, провалился. На экзамен почему-то явился в плаще. И от зажима начал перед комиссией раздеваться: снял плащ, пиджак, рубашку начал расстегивать. И кто-то из экзаменаторов проронил: "Молодой человек, вы разве в баню пришли?" Опомнившись, я прочитал две строчки: "Дай, Джим, на счастье лапу мне..." и ретировался. Но на выходе мне предложили: "Если так уж хотите, поступайте на будущий год". Во мне заиграло самолюбие. Год ходил по театрам, действительно увлекся и поступил во все театральные вузы.
- Несмотря на непростую судьбу в Маяковке, вы - 35 лет на ее сцене. Верность театру - от такого, на мой взгляд, присущего вам качества, как верность самому себе?
- Может быть. По-моему, Чехов сказал: "Искать счастье в перемене мест - большая глупость. Все перемены происходят внутри тебя". У меня было много возможностей и оснований уйти. Я уходил. В начале лихих 1990-х ушел в свободное плавание, потому что в театре для меня ничего не было, залы пустовали, а надо было выживать. И мне предложили поучаствовать в международном, как сейчас модно говорить, проекте - норвежцы, швейцарцы и американцы ставили "Орестею" Эсхила со швейцарским режиссером Франсуа Роша. Играл на английском, французском и норвежском, причем не зная языков, а просто заучивая текст. Еще одну "Орестею" играл у Петера Штайна.
- Вы свободно проплавали шесть лет. Что же вас вывело на свет родного "Маяка"?
- Я просто очень люблю сцену Маяковки, ее зрительный зал. Мне всегда нравились люди театра, его атмосфера. В нашем театре при всей его именитости было очень мало склок, предательства. Наверное, это объясняется тем, что театром руководил мощный и властный человек, который всех держал, а все стояли в обороне против него, и это объединяло.
- Говоря о кино и театре, у вас получается так: любишь больше то, что завоевать труднее?
- Для меня важно быть хорошим артистом, то есть максимально знать свою профессию. Не боюсь играть разные роли. Не боюсь, что зритель меня не таким увидит и не воспримет. Я готов рисковать, понимая, что только так можно вперед двинуться.
- Вот так и рискнули Плюшкина в "Мертвых душах" сыграть. А во втором акте явили совершенно противоположный образ светлейшего князя. Но когда вы Плюшкиным на сцене появляетесь, по залу недоуменный шепоток проползает: "Неужто Костолевский? Может, замена?"
- Вопрос ведь не в том, чтобы загримироваться так, что тебя мама родная не узнает. Вопрос в том, чтобы понять непонятное. Плюшкина ведь всегда играли, обличая как, цитирую Гоголя, "прореху на человечестве". А я всегда думал, почему. И понимал, что все внешние штучки начнут работать только когда найдешь суть, боль, горе почувствуешь. Ведь Плюшкин - несчастный брошенный старик, который когда-то был рачительным помещиком. Но у него умерла жена, одна дочь сбежала со штабс-ротмистром, другая умерла, сын вместо того, чтобы поступать на государеву службу, улизнул в полк. Я таких Плюшкиных очень много сегодня вижу: в метро, в переходах, на вокзалах. Поэтому мне смеяться над горем моего персонажа совсем неохота.
- От Плюшкина к вашему князю перейдем. Когда в последней сцене вы читаете монолог о том, что пора "всякому из нас восстать против неправды", зал, кажется, перестает дышать. А кто-то из зрителей, слышала, спросил: "Неужели это Гоголь, а не сам Костолевский написал?" Услышат ли ваш клич те, "у кого еще есть в груди русское сердце" и понятно сколько-нибудь слово "благородство"?
- К сожалению, ценности XIX века, на которых нас классики воспитывали: благородство, честь, достоинство, ответственность за свои слова и сердце, стремительно уходят. Хотел бы верить в просветление, но сейчас люди в основном уже привыкли жить совсем по другим законам, с другими ценностями, которые не могу даже ценностями назвать. И когда во главу всего ставят успешность, а успешность эквивалентна деньгам и гламуру, это ужасно.
- Вы стали знаменитым в застойные советские времена. Как чувствуете себя в лихие либеральные российские?
- Кто-то из знаменитостей сказал: "Вот такие плохие времена" - говорят рабы и холопы. Времена всегда плохие. А вот какими мы их сделаем, зависит от нас.
- От вас слышала: "Театр живет не по законам жизни. В нем все происходит вопреки. Потому что театр сам по себе чудо". А в мистику искусства верите? Ведь в вашей жизни подобное случилось дважды. Ваш Анненков женился на француженке Полине Гебль. А вы - на французской актрисе Консуэло де Хавиланд. Анненков выступал против Александра I, а вы сыграли Александра в международном сериале "Война и мир".
- Кстати, когда мы снимали "Звезду", Мотыль мне говорил: "Вот станешь постарше, сыграешь Александра". Так и вышло. А в мистику искусства верю. Когда ты долго и напряженно о чем-то думаешь, происходит материализация твоей мысли.
- О двух из этих случаев расскажите. Сначала, конечно, о женщине - вашей жене.
- С Консуэло мы познакомились на спектакле "Арт" в театре Пушкина. Она была эмиссаром Авиньонского фестиваля в Москве. И в это же время репетировала у Валеры Фокина. Ни "Звезды", ни других моих фильмов Дуся не видела. Но зато на мое 50-летие подарила мне звезду, названную моим именем, - сертификат, выданный соответствующим швейцарским департаментом. Мы вместе 10 лет.
- Консуэло, как и Полина, последовала за вами хотя и не в рудниковую Сибирь, но в суровую Москву.
- Мы все время живем в Москве. А недавно Консуэло стала официальным представителем РЖД в Париже.
- Как это?
- Два года назад, когда падали самолеты, Дуся хотела приехать ко мне на день рождения и вспомнила, что есть еще и поезд. Но выяснилось, что поезда "Париж - Москва" нет. Потому что у русских-де плохие вагоны. Она возразила. "Вот будете официальным представителем РЖД, - ответили ей, - тогда и поговорим". Консуэло приехала в Москву, пошла к Якунину и получила мандат представителя.
- А как было с Александром?
- Когда я снимался в Америке в сериале "Шпионские игры", ко мне подошел продюсер итальянской студии и рассказал про проект "Война и мир". Спросил, кого бы я хотел там играть. Я, памятуя о пророчестве Мотыля, сразу ответил: "Александра". Вообще я рад, что принял участие в этом проекте, потому что столкнулся с очень хорошим режиссером, трогательно любящим Россию. Такого трепетного отношения к Толстому, к нашей культуре вообще давно не встречал. Нам бы так относиться к своему богатству.
- Если бы в вашей жизни случилась только "Звезда", оставались бы жизнью довольны?
- Нет, это мне непонятно. После "Звезды" на меня обрушилась бешеная популярность. Но я чувствовал себя человеком, который взял кредит, и его нужно отдать. Вот с этим ощущением до сих пор и живу.
- Ваш кинодебют состоялся в знаменитом фильме Станислава Ростоцкого "А зори здесь тихие", где вы играли друга одной из героинь. Всего лишь эпизод. Ни единого слова. Но как пронзителен в этом секундном видении ваш взгляд! А что для вас вообще эпизод в жизни? Бывало ли, что какой-то пустяковый случай потом оборачивался судьбой?
- Такой эпизод и связал меня с Театром имени Маяковского. Мне было лет 16. С моей первой любовью мы бродили по Москве в поисках уединения. И проходили мимо Маяковки. Пошел дождь. И я не только не зная, что это за театр, да и вообще в театрах бывавший раза два, предложил девушке: "Пойдем". Купили дешевенькие билеты, сели на галерку. И дальше я помню только какой-то помост и какого-то высокого артиста, который потрясающе танцевал. Ничего остального не помню, потому что мы весь спектакль процеловались. И когда зажегся свет, к нам подошел администратор и предложил покинуть зал за аморальное поведение. Покидая зал, я оглядел сцену и на выходе произнес: "Какое же "г" этот ваш театр!" Вот вам и эпизод. В этом театре я проиграл 35 лет. А артист, который потрясающе танцевал, был Саша Лазарев, мой любимый партнер.
- Какой ваш жизненный и творческий лозунг?
- "Вперед и выше!"
- Игорь, поскольку нашу беседу прочтут в Беларуси, хотелось бы знать, что вас связывает с этой республикой?
- Моя мама родилась в Минске, а я снялся в двух белорусских фильмах: в "Игре воображения" Михаила Пташука и в "Вечном муже" по Достоевскому. Мне всегда нравился Минск, его спокойные доброжелательные люди. И вообще к Беларуси испытываю самые добрые чувства.
- Актерство для вас - лицедейство? Или, перефразируя поэта: "Актер в России больше, чем актер"?
- Второе. Мне всегда было интересно не лицедействовать, а играть судьбу. Мне важнее, чтобы не смеялись и не хлопали, а была бы вдумчивая тишина. Когда зритель, может, тебя и не понимает до конца, но задумывается, потому что ты с ним разговариваешь как с близким.
- Актер - это диагноз?
- Это больше, чем диагноз. Это очень тяжелое хроническое, часто счастливое, заболевание.