На этой неделе с интервалом в несколько дней сразу на трех московских арт-площадках - в ГМИИ им. Пушкина, на "Винзаводе" (Галерея М&Ю Гельман) и в Центре современного искусства "Гараж" - стартует ретроспектива самого известного на Западе российского художника, родоначальника московского концептуализма Ильи Кабакова. Вместе со своей женой и соавтором Эмилией Илья в ближайший месяц устроит для зрителей целый фестиваль своих главных инсталляций.
В понедельник открылся вернисаж в Государственном музее изобразительных искусств. Там супруги Кабаковы представили композицию "Ворота", которая, по их мнению, служит своеобразной "дверью в иное пространство". Следующим на очереди стал "Гараж" - галерея, созданная на базе огромного здания автобусного парка, построенного по проекту архитектора Мельникова. 17 сентября на "Винзаводе" открываются три известные инсталляции Кабакова "Жизнь мух", "Туалет" и "Игра в теннис".
Он принципиальный и старательный обладатель статуса легенды московского художественного андеграунда, нонконформист, шестидесятник, не эстет, не франт - вивисектор быта. Поначалу Илья Кабаков оформлял детские книжки, затем, попав в течение "несогласных", взялся за инсталляции, чтобы в итоге полностью переработать этот формат самовыражения. Его произведения не просто стали объемно расползаться паутиной по стенам и нишам, но сами выставочные залы заманивали в свои сети, делая их частью общего целого. Кабаков уехал из СССР в 1987 году, и с тех пор в мировых столицах одна за одной появляются его всепоглощающие "тотальные инсталляции", а каждый его приезд обратно на родину приравнивают к празднику, ни один из которых, будь то советские или международные, он никогда не любил. Тем не менее 30 сентября исполняется своего рода "двойной юбилей". Самому художнику - семьдесят пять; и ровно 15 лет прошло с тех пор, как он не ступал на ту землю, которая теперь называет его художественным лидером в своей новейшей истории.
В XX веке, когда кино, фотография и пластинки уничтожили само понятие уникальности всякого художества, искусство стало сопровождать нас в каждую минуту жизни. Его стало много, и принадлежит оно с определенного момента не народу, а всем. Илья Кабаков одним из первых оказался на наиболее близком расстоянии от очага зарождения нового искусства, чтобы превратить его в главный испытательный полигон. И одним из первых понял, что даже такой неукротимой поэтике нужен прочный каркас. Как и почти все коллеги из его плеяды, Кабаков всегда выстраивал разномастные метафоры, индивидуальные и многоуровневые, но как ни у кого его воздушные образы имели и имеют свою прочную земную основу. Кабаковские работы пустили корни в сам быт советского и далее российского человека.
Своим творчеством Илья Кабаков подвел все искусствоведение современной России под новые ориентиры: уже почти двадцать лет, с начала 90-х, каталоги о русском искусстве XX века начинаются с "Черного квадрата" Малевича и заканчиваются аккурат "тотальными инсталляциями" Кабакова. Самое печальное заключается в том, что ярый космополит, ставящий общечеловеческий быт выше всяких географических рамок, Кабаков сам стал заложником географии и ее необъяснимых предрассудков.
Для нашего зрителя он превратился в иностранца, причем слишком дальнего, чтобы хоть как-то время от времени напоминать о себе на различных выставках. Единственная персональная экспозиция художника была организована у нас в середине 90-х, и это при том, что за последние две недели в одной только Германии таких выставок открылось четыре. Его неустанно печатают в специализированных изданиях по искусству, о нем пишут научные работы, для нас же Кабаков в последнее время фактически не существовал, и все повторялась и повторялась ситуация, сравнимая с той, когда в 1990 году Октавио Пасу присуждали Нобелевскую премию. Советская пресса в тот момент столкнулась с очевидным фактом, о котором и написала: "Кажется, его знают все, кроме нас". Речь идет уже не о мексиканском писателе, а о нашем собственном художнике.