Есть что-то символическое в том, что посмертная выставка Александра Солженицына сегодня приезжает во Франкфурт. Ведь именно во Франкфурте-на-Майне в феврале 1974 года приземлился самолет с Солженицыным-изгнанником.
Эта выставка впервые была показана на Московской международной книжной выставке-ярмарке. Но особенность этой экспозиции в том, что ее можно развернуть в любом городе мира. О Солженицыне, Германии и Европе наш корреспондент поговорил с Натальей Дмитриевной Солженицыной.
Российская газета: Наталья Дмитриевна, насколько отличается выставка памяти Солженицына, которая поедет во Франкфурт, от той, что была представлена на Московской ярмарке?
Наталья Солженицына: В той, что едет во Франкфурт, русские тексты заменены на немецкие, но содержание стендов ничем не отличается от московской экспозиции. А нравится мне эта выставка еще и тем, что изначально задумана как разборная и мобильная.
РГ: Насколько полно она представляет мировой "книжный путь" Александра Исаевича?
Солженицына: Конечно, далеко не полностью. Начнем с того, что у нас и нет всех изданий Солженицына. С 1962 года, когда его имя стало известно и его начали всюду издавать, никто из зарубежных издателей не имел непосредственных контактов с ним. Тогда был Советский Союз, "Международная книга" брала на себя переговоры с издателями, составление договоров и оставляла себе почти все гонорары. У нас до сих пор нет полной информации, какие книги были изданы в советское время за рубежом. Потом Солженицын стал "бесхозным". "Раковый корпус" и "В круге первом" напечатали в 40 странах, но эти издания по понятным причинам к нему не доходили. Но и тех книг, что стоят на наших полках, хватило бы на две такие выставки. Сейчас в ней 19 стендов, выставлено 220 книг на 30 языках. А есть еще издания на совсем уж экзотических языках, они пока остались в Вермонте.
РГ: Вы довольны московским показом выставки?
Солженицына: Да, казалось, что выставка производила на людей удивляющее и радостное впечатление. И шли сплошным потоком. Такой красочный фонтан многоязычных изданий русского писателя. Волей-неволей посетители ощущали причастность к мировой культуре через имя Солженицына. Выставка получилась серьезная, но не давящая, легкая. Не знаю, как будет во Франкфурте. Все-таки в Москве смотрели в основном на фотоплакаты. Мы постарались создать что-то вроде "биографии в фотографиях", и людей они привлекали едва ли не больше, чем выставленные книги. Мне было даже немного обидно, потому что я вложила много сил в создание книжной экспозиции.
РГ: Как соотносятся на выставке отечественные и зарубежные издания?
Солженицына: Из 19 стендов только 7 - книги на русском языке. Первый стенд - все, что издавалось в СССР до высылки Солженицына. Отдельный стенд - издания парижской "ИМКА-Пресс". И пять последних стендов - то, что издано уже в новой России. Остальные 12 стендов - это издания Солженицына в переводах на иностранные языки. Здесь есть о чем подумать. Вот судьба русского писателя в ХХ веке! Часто говорят, что "теленок" победил "дуб". Но и "дуб" преуспел. Солженицын на родине четверть века был запрещен, так что и к сегодняшнему дню читали его мало, зато внедрили множество легенд о нем. Прочтет ли Россия Солженицына - вопрос до сих пор не ясный. Но сейчас он имеет отношение уже не к Солженицыну, а в некотором смысле к судьбе нашей страны. Эта судьба заботила его больше всего на свете. И вот теперь: воспримет Россия Солженицына или поставит на полку, не читая, - будет иметь прямое отношение к ее пути в будущем.
РГ: Символично, что первая посмертная выставка Солженицына едет именно во Франкфурт. Именно здесь в 1974 году приземлился самолет с Солженицыным-изгнанником на борту. Насколько высок был его интерес к Германии?
Солженицына: У него не было повышенного интереса к Германии больше, чем к другим европейским странам. Но обстоятельства его детства и молодости сложились так, что интерес этот был высок. В школе он учил немецкий язык, до войны его преподавали гораздо больше, чем английский. Его мать знала иностранные языки, в домашней библиотеке были немецкие книги. На первых курсах университета он увлекался философией. До сих пор сохранились конспекты. Это не были университетские задания, он сам "задавал" себе изучить Фихте, Шеллинга. Очень любил немецкую музыку: Баха, Шуберта, Шумана, больше всех - Бетховена. Кроме того, его всегдашняя организованность была скорее близка к немецкому характеру. Специально не интересуясь немцами, он был с ними "на одной волне".
РГ: Он свободно говорил по-немецки, оказавшись в Германии?
Солженицына: В Европе мы жили не в Германии, а в Швейцарии, но это была немецкоязычная Швейцария - Цюрих. Да, вначале он был единственным в семье, кто говорил по-немецки. И это очень выручало. Он ходил в школу старшего сына, куда его вызывали не раз. Дмитрию было скучно учиться в медлительной Швейцарии, он быстро выполнял задания на уроках, а потом пускал бумажные самолетики. Отдуваться приходилось Александру Исаевичу, с меня-то взятки гладки - я не знала немецкого. Он сам был поражен, насколько быстро его немецкий язык стал живым и разговорным. Общение с учителями, с врачами - это еще отдых. Но он вынужден был заниматься скучными вещами - налогами например. Все это делал сам, у нас не было секретаря по бытовым вопросам.
Но Цюрих - центр Швейцарии, Швейцария - центр Европы, в сезон отпусков туда съезжалось множество людей, и все считали своим долгом зайти "ну только на пять минут", чтобы пожать Солженицыну руку. Было очень трудно работать. Мы уехали в американскую "глубинку", в Вермонт. Там, конечно, жилось спокойнее, не донимали бесконечные посетители, но некоторым минусом для него оказался язык. Он легко читал по-английски, но не говорил.
РГ: Можно ли сказать, что в Германии он чувствовал себя "в своей тарелке"?
Солженицына: Александр Исаевич заранее думал, что Германия - это "его" страна. Но, когда мы поехали во Францию, пересекли ее несколько раз на машине, он влюбился во Францию, в ее ландшафт, деревни, маленькие городки, людей. Парижем был восхищен. Неожиданно для себя самого. С немцами он легко общался, а влюбился во Францию.
РГ: Европа сильно меняет русского человека. Когда выслали Солженицына, вы с детьми некоторое время оставались в Москве.
Солженицына: Шесть недель...
РГ: Каким вы нашли его, когда прилетели в Цюрих? Изменился ли его характер, стиль поведения? Или он был настолько сосредоточен на своем творчестве, что не заметил Европы?
Солженицына: Он отнюдь не был только в работе. Ездил в Норвегию, где думал было поселиться, проплыл на пароходе от Копенгагена. Много общался с европейцами. Но я не заметила, чтобы он как-то изменился. У него была большая тревога: сможет ли он вообще писать после такой встряски и в отрыве от Родины. Поэтому он стал уезжать в горы, в пустующий дом наших швейцарских друзей. То я его там навещала, то он приезжал в Цюрих - но это тоже не жизнь, и тогда он задумался о переезде в Новый Свет. Но нет, Европа не изменила его. Хотя он был полностью открыт для ее восприятия, даже гораздо больше, чем я. Он ездил в Испанию, в Италию, я не всегда могла его сопровождать, не хотела оставлять надолго малышей. Его там все интересовало: люди, их ежедневность. Но и бои быков, игорные дома в Монте-Карло, где он ходил, записывал, всматривался в лица, это нашло потом отражение в "Красном колесе", в главах о Богрове. Я бы так сказала: Солженицын поглощал Европу, а не она - его.
РГ: Есть планы, куда дальше отправится выставка?
Солженицына: Конечно! Москва и Франкфурт - только начало ее путешествия. Прежде всего она поедет по России. И поедет не просто молчаливой выставкой, но сопряженная с "круглыми столами", лекциями, для встреч с читателями. Александр Исаевич так мечтал о том, чтобы его книги читали именно в русской провинции. Я думаю, наша выставка этому поспособствует.