Режиссер спектакля по рассказам Евгения Попова Марина Брусникина продолжает соединять современную отечественную прозу с театром. "Пролетный гусь" Виктора Астафьева, "Сонечка" Людмилы Улицкой, "Река с быстрым течением" Владимира Маканина - эти спектакли последних пяти-шести лет, воскресившие явление литературного театра, сделали ей имя в московской театральной среде.
Несмотря на давление бренда под названием "Новая драма" и многочисленные конкурсы современных пьес, оказалось, что вовсе не драма, а современная литература дает театру максимальную возможность размышлять о времени в актуальном контексте. Не стоит приводить много примеров - достаточно сослаться на опыт Нового Рижского театра: спектакли Алвиса Херманиса "Лед" по роману Владимира Сорокина и "Соня" по рассказу Татьяны Толстой стали едва ли не самыми важными событиями московской театральной жизни последних сезонов.
Правда, в отличие от Херманиса Брусникина ставит прозу ностальгическую. То есть такую, которая вызывает у нее и ее зрителей волну ностальгических переживаний.
Удивительно, что подобный сентиментальный эффект она попыталась извлечь из прозы Евгения Попова. "Прекрасность жизни" - вещь, построенную на газетных вырезках, анекдотах и квазинародном говоре, в которых ирония, а подчас и сарказм по отношению к "совку" (материал книги охватывает советскую реальность 60-80-х годов), мирно уживаются с буддийским приятием жизни как таковой. Марина Брусникина с молодыми актерами Театра им. Пушкина, своими недавними студентами, выстроила из этого "совковый винтаж" (так назван жанр спектакля в программке) - музыкально-прозаическую композицию с сильным ностальгическим уклоном.
Молодые актеры, причесанные, одетые, поющие и танцующие точно так же, как их сверстники 20-30-летней давности, и впрямь возвращают нас в ту незабвенную эпоху, когда погулять на 15 рублей в ресторане мог себе позволить только отпускник с Севера. Сцена и представляет собой помпезный ресторанный зал с колоннами и эстрадой, а сам спектакль - литературно-музыкальную композицию, составленную из шлягеров 70-80-х годов.
Пока актеры разогреваются, демонстрируя ненавязчивое дефиле из анекдотов Попова, группы "Земляне" и Рея Конниффа, смотреть и следить за ними приятно. Кажется, что еще немножко, и весь этот ретро-коктейль превратится в блестящий бродвейский мюзикл с милыми и трогательными историями о любви пьющих советских командировочных к их случайным возлюбленным из сферы обслуживания. Стильный павильон с колоннами (художник Екатерина Кузнецова), костюмы Екатерины Муратовой, обаятельные актеры завершают это первое впечатление. Но оно оказывается обманчивым.
Мало того что проза едкого Попова все больше становится поводом для усиливающейся по ходу спектакля ностальгии режиссера по временам ее молодости, мало того, что жесткая, концептуальная ирония неожиданно переплавляется в женскую восторженную грусть, а то и вовсе в пафос. Сама актерская игра с каждой минутой, а особенно ко второму акту начинает нещадно напоминать некоторые образцы советского театра эпохи загнивающего социализма. Рассказ о черте, который привиделся сильно пьющему писателю ("Зачем был Шашко"), прочитан с зубодробительным пафосом - точно монолог Павки Корчагина.
Постепенно этюдная легкость, артистизм и изящество, которые молодые актеры демонстрировали в начале спектакля, превращаются в назидательно-морализаторское зрелище с элементами показного задора образца 1980 года. Вместо веселой стилизации, которую можно было ожидать от слова "винтаж", спектакль оказался нераздельно слитым с предметом описания - стал частью того сентиментально-бодрого молодежного стиля, которым отличались многие произведения "развитого социализма".