Аргентинский режиссер Даниэль Бурман - одна из самых ярких персон современного латиноамериканского кинематографа. После премьеры фильма "Прерванные объятия" на телеканале "Культура" он ответил на вопросы корреспондента "РГ".
Российская газета: То, что вначале вы учились на юриста, а не на режиссера, как-то повлияло на вашу творческую манеру?
Даниэль Бурман: Начнем с того, что я до сих пор редко хожу в кинотеатры, не могу назвать себя фанатом новых фильмов. Да, роман с кино у меня сложился случайно: я всегда любил рассказывать истории, и мне нравилось, когда их слушали. И кинематограф для меня, по сути, - это способ рассказать историю и донести ее до зрителя. Это кораблик, который отправляется от меня с посланием какому-то другому человеку. Меня интересует момент взаимопроникновения трагедии и повсе дневной жизни. Герой сталкивается с собственным пафосом ежедневного, но решающая битва так никогда и не происходит. День проходит за днем, год за годом...
РГ: Похоже, вы говорите о собственном опыте?
Бурман: В фильме "Прерванные объятия" есть элемент автобиографии. Но то, что я на самом деле хотел показать, - не личный опыт, а коммунальный, общественный. Да, мне знакомо это ощущение - жить ни к чему не привязанной жизнью. Но опыт Ариэля - это не повторение моего жизненного опыта. А всего лишь равноценный, но не равнозначный опыт. Это фильм о простом парне из Буэнос-Айреса, и я в глубине души такой же простой парень. Нельзя быть круглосуточно великим режиссером; в компании с друзьями я не обсуждаю сюжеты будущих фильмов. Иногда нужно отдыхать от самого себя, вести обычную жизнь, как свои герои, - и тогда, возможно, становишься им ближе.
РГ: В фильме "Прерванные объятия" Польша изображена как земля обетованная, рай, к которому стремится Ариэль. Значит, есть страны, где хорошо и во время глобальных кризисов?
Бурман: Вам стоило бы съездить в Аргентину. По сравнению с тем, как отразился кризис 2000 года в нашей стране на благосостоянии граждан, Польша действительно казалась землей обетованной, воротами в европейский рай. Все мои друзья бросились искать какие-нибудь бумаги, которые бы доказывали их "европейское происхождение". Они с радостью возвращались из консульств с подписанными бумагами. И в какой-то момент мне пришло в голову, что я тоже мог бы быть европейцем, ведь мои бабушка с дедушкой бежали от антисемитизма. И я собрал бумаги, пошел в консульство, получил польский паспорт. А потом столкнулся с внутренним противоречием: мои родные, благодаря которым я получил этот паспорт, давно мертвы, но, будь они живы, им была бы невыносима мысль о том, что я стал гражданином той страны, которая их изгнала.
Поэтому я и снял этот фильм.
РГ: Важен ли для вас поиск себя через семейные и национальные узы?
Бурман: Безусловно, это одна из центральных тем этого да и остальных моих фильмов. Только понимая свои корни, человек может прожить счастливую жизнь - это и есть его наследие. Даже в мире под властью глобализации необходимо понимать, откуда мы и куда мы идем.
РГ: Возвращаясь к аргентинскому кино, могли бы вы выделить его основные черты?
Бурман: Это определенная манера создавать кинематографическую продукцию, не слишком обращая внимание на рыночные спекуляции. И еще умение рассказывать истории, очень личные и честные, в которых очень важен вопрос внутреннего самоопределения.